— Уж не влюбилась ли ты? — поинтересовался он.

Какое там! Знал бы он про эту вечеринку — о, как бы он меня запрезирал, как бы стал смотреть свысока! Но пока вокруг тишь да гладь, Инна не из болтливых. А я — почему пошла, куда смотрела, о чем думала? И что за дурацкий, несовременный характер — не умею отказывать людям! А может, не в характере вовсе дело, а в том, что мне хотелось? Взяла и сняла самоограничения. Нафантазировала себе невесть что. А теперь стыдно и мерзко. Ай, Инна, ай, подружечка! Но довольно уничижительных эмоций, сначала надо рассказать все по порядку.

Парня, к которому мы пришли, зовут Константином. Высокий стройный блондин моих лет. Глаза бесцветные, а взгляд цепкий, оценивающий. Редеющие волосы. Руки мягкие, привычные к ручке, ложке, гитаре. Галантная улыбка. Известный, по словам Инны, социолог. «Понятно!» — подумала я. Инна представила меня. Мой подарок — набор галстуков — он принял с улыбкой.

— Ну, зачем вы? Мы не балуем друг друга такими знаками внимания.

Инна пришла без подарка.

Мы припоздали, но нас не ждала большая компания. Единственного гостя, друга Константина, звали Леонидом. Это был видный парень. Кудрявый. Глаза витийствующие, непредсказуемые. Пожимая мне руку, он смутился и в свою очередь смутил меня своей мальчишеской стеснительностью.

— Ты и Ленчик — и все? — воскликнула Инна. — Это же чудесно! Разговеемся по всей чести!

«Проснулась? Ожила? — подумала я. — Это тебе не работа».

Я села рядом с Леонидом. Вскоре застенчивость оставила его, и он стал весел и остроумен. Ухаживать за мной начал сразу же: наполнил бокал розовым вином, предложил винегрета, сыра, колбасы. Сказал, что надежда и любовь от него не уйдут, все впереди — надейся и жди, но все это должна предварять вера, и вот Вера рядом с ним, и под ее благотворным влиянием жизнь его войдет в желанное русло. Я, конечно, вольна выпить с ними или не пить, здесь никого не неволят, здесь каждый остается сам собой, и оттого ни у кого ни к кому нет претензий. Но лучше мне выпить со всеми.

— За именинника! — провозгласил Леонид. — За то, чтобы в день, когда любимая подруга принесет этому закоренелому холостяку сверток с говорящей куклой, в нем проснулись святые отцовские чувства!

Инна вспыхнула, но тост поддержала. Все выпили. Вино было хорошее, марочное. Стало свободнее. Впрочем, скованным здесь не чувствовал себя никто, кроме меня. Вскоре компания и вовсе раскрепостилась. Одна я, верная своему правилу, перешла на минеральную воду, подкрашивая ее пепси-колой до цвета крепко заваренного чая. Костя стал было рассказывать про свою службу, но Леонид тотчас пресек эту его попытку:

— Ни слова о работе! У нас здесь что, производственное совещание?

Стол пустел, лица румянились, характеры обнажались. Потек громкий разговор ни о чем. Каждый слышал только себя. Инна была великолепна. Это была ее жизнь, и она скучала на работе, чтобы расцветать на таких вечеринках. С Константином, как я поняла, у нее давние отношения. Но что-то мешало им жить под одной крышей. Раскрасневшись, она потребовала анекдотов… Меня она не стеснялась, мужчин и подавно. Это был ее тесный круг. Но сегодня девушка Леонида не смогла прийти или надоела ему и не была приглашена. Так возникла вакансия. Инна сыграла роль заведующей отделом кадров. Я попробовала представить ее матерью, а Константина — отцом. Не получилось. Атмосфера нашего застолья была богемной-богемной.

— Танцы! — скомандовал Леонид.

И поднялся первый. Он был высок, но рыхловат, и я опять обратила на это внимание. Немедленно был включен магнитофон. Стол мы придвинули к стене. Танцевали что-то быстрое и вертлявое. Инна и Костя вытворяли чудеса. Все это походило на вычурные и первобытные, непредсказуемые телодвижения людей у жаркого костра после удачной охоты. Быть дикарем и проще, и приятнее, чем быть современным человеком, которого долго и нудно воспитывали семья и школа. Я смотрела и училась. А когда поняла, что постигать, собственно, нечего, смело ступила в круг, затряслась, задвигала руками.

— Верка, ты талант! — крикнула Инна.

Она перетрудилась и теперь жадно ловила воздух белозубым ртом. «Вот вам! — радовалась я. — Смотрите! Учитесь! Завидуйте!» На меня нахлынуло. Леонид вначале танцевал рядом, потом стал вертеть меня, как погремушку. Перебрасывая с руки на руку, заставлял падать на спину, перехватывая меня у самого пола. Это было эффектно, Костя нам хлопал. Надо было, чтобы Инна не задавалась. И я выкладывалась, чтобы затмить ее. И, конечно, поплатилась: не завидуй, Вера! В один из моментов, когда я опрокидывалась на спину, Леонид подхватил меня с опозданием, и я пребольно ударилась о пол. Я поднялась сама и не подала виду, что больно.

— Здорово! — сказал Леонид. — Извини, моя вина: люблю порисоваться.

Костя ощупал мой затылок и во всеуслышание заявил, что до свадьбы заживет, если, конечно, я не надумаю выйти замуж сегодня. Вообще юмор здесь не иссякал. Мы водворили стол на прежнее место. Появились чай и сладости, но мужчины снова потянулись к вину. Наконец после очередного тоста выяснилось, что все бутылки пусты. Наступила минута размежевания… Костик увлек Инну. Мы остались одни. Леонид медлил, мне же было любопытно, как он поступит. О Боре я не думала. Я ни о чем вообще не думала.

— Пошли? — сказал он. И выжидательно посмотрел на меня, не настаивая.

Он предлагал решать мне… За мной оставалось право надеть плащ и уйти, он бы не возразил. Близость с женщиной, видимо, не была для него событием. Я почувствовала это, но не обиделась. Напротив, это и подтолкнуло меня.

Я подала ему руку, и пустая комната приняла нас. Леонид зажег свет. Мы были в небольшом уютном кабинете с массой книг по архитектуре и строительному делу.

— Тушить?

У меня этого не было, кажется, десять лет. Обходилась, не умерла и стервой не стала. Десять лет! И опять — все случайно…. После света тьма была сплошная, потом обозначился прямоугольник окна. Зашелестели простыни, зашуршала одежда… Белье белым комом осело на пол. Холод объял меня, но стыдно не было совершенно. Я шагнула к дивану. Праздника не последовало. Я не вдавалась в подробности, я просто видела, что это не праздник. Можно было попробовать заснуть, но мне не хотелось спать с ним, а ему — со мной. Стенные часы пробили один раз. Мы оделись и скользнули в столовую. Стыд еще не навалился, не подмял. Леонид плеснул себе в рот остатки из чужого стакана, освежился. Сказал:

— Сейчас поймаем телегу, и я отвезу тебя.

Заботится. Мог бы не беспокоиться. Есть ли у меня сдерживающие центры, спросила я себя. Мне становилось нехорошо.

— Переживаешь? — заметил он. — Пожалуйста, не надо…

Многим ли он говорил подобные слова?

— Благодарю за внимание, но я не переживаю.

Мы вышли на свежий воздух. Апрельская ночь была чиста и прохладна. Мягкое прикосновение воздуха к горячим щекам было лучше всего того, что произошло. Черные кроны закрывали звезды. Я обозвала себя нехорошими словами. Не стало ни лучше, ни хуже. Никто меня не принуждал, но ведь никто и не удерживал. Почему же я внушила себе, что люблю Бориса Борисовича?

Такси мы поймали сразу же. Леонид молчал, словно мы давно были мужем и женой. А о чем, собственно, говорить? Что случилось-произошло? И все же пришло раскаяние. В эти дни я никому не смотрела в глаза. Ни с кем не заговаривала, только отвечала на вопросы. Инна, считавшая, что облагодетельствовала меня, раз или два попрекнула в неблагодарности. Я смолчала…

Чувствую себя привязанной к позорному столбу. Почему я сама себе неугодна? Потому, что живу без любви. Леонид обнимал меня бесстрастными руками. Словно прикасался к вещи. Или я слишком строга к себе, слишком привередлива? Ладно, он прикасался к вещи, а к чему прикасалась я? Я запрещала себе думать об этом, но проходила минута, и я убеждалась, что никуда от этого не ушла. Происшедшее воссоздавалось, мельчайшие детали всплывали и обволакивали. Тогда я кричала: «Хватит! Хватит этого вздорного самобичевания, никто этого не поймет!» Всю жизнь, сколько я себя помню, я копаюсь в себе, и это одна из причин моего несчастья. Проще надо жить. Но кто мне скажет-пояснит, как это — проще? Сегодня Борис Борисович трижды спросил, что со мной. А я не могла ответить ничего вразумительного. После второго его вопроса об одном и том же и моего жалкого лепета, не содержавшего ответа, я поняла, что он спросит меня об этом же еще раз, но все равно не сумела подготовиться. Мечтать теперь о Боре — низость и подлость. А Инна — светская дама: все у нее хорошо, смотрите и завидуйте! Я вот думаю о ней без уважения, а в душе рождается голос: «Не осуждай человека только за то, что он не похож на тебя». А разве я ее за это осуждаю? Только за ветреность и легкомыслие. А за непохожесть — люблю!