«Плохо я знаю Эрнеста! — подумал Николай Петрович. — Он спокойно делал свое дело под вой «фантомов». Но спасовал перед Отчимовым. Или это железная логика дисциплины?»
Он очень мало знал не только Хмарина, своего нового друга. Он плохо знал других товарищей по работе.
«Черствеешь, Коля! — сказал он себе. — Андрея Климентьевича и Саида Пулатовича ты изучил лучше. А теперь удивляешься: какой заслуженный человек Эрнест Сергеевич! Он же не напоминает о своих заслугах. Потому что мы ежечасно утверждаем себя, пока работаем и живем. А как только перестанем утверждать себя, ничего от нас не останется».
XXXI
Отчимов любил порассуждать на отвлеченную тему. Собеседника для такого разговора выбирал тщательно. Он ценил внимание и поддакивание, но иногда нуждался и в оппоненте, возражения которого оттеняли бы силу и блеск его эрудиции. Чести сидеть против Сидора Григорьевича и слушать его толкования событий далеких и близких удостаивался далеко не каждый работник аппарата. Ракитину эта честь выпадала довольно часто, скорее всего, потому, что он умел слушать. Сидор Григорьевич преследовал и еще одну цель: стремился дать понять, что погасил гнев и теперь им ничто не мешает прийти к единодушию и взаимопониманию.
— Вы не зайдете ко мне? — пригласил Сидор Григорьевич.
— Иду, — сказал Николай Петрович, усмиряя раздражение.
Он не любил исповедей этого человека, самого процесса общения с ним, в котором видел изощренную форму самолюбования. «Ладно, — решил он, — оратор и внимающий ему инок сегодня поменяются местами».
— Здравствуйте, Николай Петрович! — сказал Отчимов, изображая радушие. — Все хорошо? Вот и лады. Чем хочет озадачить ваша супруга широкую общественность Чиройлиера? Пейте, пожалуйста, чай и рассказывайте.
Николай Петрович придвинул к себе стакан, попробовал чай, убедился, что он в меру горяч, и отпил треть стакана.
— У Кати сейчас три темы, и она разрывается, — сообщил он.
— Она у вас на зависть деятельная. Хорошо, что не ездит в командировки. Я бы не спал ночами, если бы моя жена моталась по районам.
— Я бы так не переживал, — дипломатично сказал Николай Петрович. Он мог отправить Катю на месяц в Сочи и спать спокойно.
— Ваша Екатерина классически вывела на чистую воду заведующего оптовой базой, — сказал Сидор Григорьевич, желая продолжения.
«Кажется, он у него отоваривался, — подумал Ракитин. — На нем все не с прилавка, отечественные разве что майка и трусы».
— Моя система в действии. — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Идите к людям, и они расскажут вам все.
Легкая тень пробежала по серовато-блеклому лицу Отчимова. Словно ему напомнили о времени и обстоятельствах, которых лучше было не касаться. Проснулось желание уколоть. Но он сдержал себя, сжав ладони в кулаки и медленно разжав их.
— Разные темы не дают Кате продыха, — продолжал Ракитин, не реагируя на затуманенный лик шефа. — Первая: почему чиройлиерцы не жалуют свою Карагачевую рощу? В ней можно бродить два часа и не встретить ни души. Катя пока не может объяснить этого. Вы сами когда в последний раз были в роще?
— Не помню.
— А размышления наедине с природой? А бег трусцой от инфаркта?
— Не каркайте, уважаемый Николай Петрович. Один я уже перенес. Пренеприятные мысли рождает этот звоночек оттуда.
— Извините. Вторая тема — квартира для матери-героини. Тринадцать человек в двух комнатах. Горисполкомовские товарищи порой потрясающе бесчувственны, Пришлось этой женщине самостийно занять четырехкомнатную квартиру. И все рты поразевали. Мать-героиня! Такое невнимание со стороны властей!
— Так мы решили бы все гораздо быстрее!
— Дело, вы понимаете, не в возможностях горкома партии, а в бездушии чиновников из горисполкома, которое раздражает людей.
— Последнее весьма проблематично, — хмыкнул Сидор Григорьевич. Он полагался на свой жизненный опыт и знание этой категории людей. — Вот мы говорим: конкретность, конечный результат. А многие понимают так: цель оправдывает средства. И вооружаются негодными средствами. При настоящей проверке исполнения негодные средства выпадут из обихода. А на меня отдельные товарищи обижаются за строгий спрос.
— Строгость полезна, самолюбование — нет, — сказал Николай Петрович. — Вы часто указываете товарищам на недоработки лишь для того, чтобы показать свой богатый опыт.
— Бросается в глаза? — встрепенулся Отчимов. Не обиделся, не взъярился. Воспринял как должное.
«Что за паинька передо мной? — подумал Николай Петрович. — И что за представление замышляется?»
— Я опять за свое, — сказал он с горячностью, которая аккумулировала ночи раздумий и данные практики. — Если, конечно, вы позволите. Наше время — время прямых контактов. Дал поручение, помог в исполнении, проследил, достигнут ли желаемый результат. И неважно, на каком поле мы сеем. Почему так скучны стали партийные собрания? Не потому ли, что все они давно уже только утверждают заранее подготовленные решения, но не вырабатывают их сами? На них давно нет столкновений мнений. В подготовке же решений участвует очень узкий круг лиц, которые присвоили себе право собраний вырабатывать решения. А роль зрителя сегодня мало кого воодушевляет.
— Если решения не готовить заранее, мы не получим концентрата, вываренного из гущи жизни.
— Я говорю не о том, что решения не следует готовить, — оживился Николай Петрович. — Но это принижает значение собраний всех рангов. Ведущие роли разобраны, и участники — лишь статисты в массовых сценах.
— Что же вы предлагаете? — спросил Отчимов, скептически улыбаясь.
— Сократить число всевозможных собраний, совещаний. Проводить их, не готовя решения заранее. Пусть собрание даст направление, заложит идеи. Все это за день-другой очень легко превратить в постановление. Поднять ответственность секретарей за выполнение планов, постановку воспитательной работы. Раз ты секретарь, отвечай вместе с администрацией за конечный результат. А то: собрание обсудило, собрание не обсудило. Как будто в этом все дело.
— В вашем замечании что-то есть.
Николай Петрович увидел, что Сидору Григорьевичу интересно. Отчимов помог ему коснуться проблемы, которой многие еще не придавали значения. Самого Отчимова вполне устраивали готовые рецепты, которых у него было великое множество.
— Собрания вы критикнули удачно, — заметил Сидор Григорьевич. — Но, прошу прощения, я не уловил, как вы предлагаете дальше повышать авангардную роль низовых звеньев партии?
— Давайте расширим прямые контакты секретаря и его помощников с коммунистами. При личном общении срабатывает фактор доверительности. Секретарю скажут такое, чего обычно не высказывают на собраниях. У доверительного разговора свои особенности, он более насыщен информацией. По-моему, такая постановка дела оживила бы всю партийную работу.
— Ха, ха! — зашелся в громком смехе Отчимов. — У вас один конек — борьба с негативными явлениями! Прыткий вы больно. Уж сколько раз этого самого врага мы объявляли полностью разгромленным, побежденным и искорененным! А он отлеживался, зализывал раны и, дождавшись очередного притупления бдительности, снова расцветал. Мы только рты разевали от изумления!
— Значит, равновесие было динамичным, а мы вовремя не разглядели этого, — сказал Николай Петрович.
— Я заметил, что вы последовательны. Выдвигаете и отстаиваете одни и те же принципы. Но становится ли больше тех, кто их разделяет? Я что-то не вижу сплоченных рядов, скандирующих ваше имя.
— Славы не знал и не хочу знать, — сказал Николай Петрович.
Неприязнь к Отчимову, как это уже случалось, на время угасла. Шел диалог равных.
— А я многое дал бы за славу, да давать-то уже нечего, — вдруг признался Отчимов.
Это были неожиданные, почти дерзкие слова, немало смутившие обоих. Николай Петрович отпил из стакана. Остывший чай был горьковато-сладок.
— У вас, наверное, дела, — сказал Сидор Григорьевич. — У меня тоже. Могу констатировать, что обмен мнениями был полезен.