Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вы и потом пользовались этой столовой?

— Конечно.

— И… вам не было стыдно? И вы бы… действительно доложили, если бы сторож снова захлопнул дверь?

— Не знаю. Но вас интересует, смог ли бы я. Смог бы. Человек в споре со мной допустил оплошность, я ею воспользовался — все в пределах правил. Не все места под солнцем свободны, лучшие из них давно заняты. А жалость, сострадание продвижению вперед и наверх не способствуют.

Ракитин подумал, что никогда не кляузничал, не ставил подножек, не писал анонимных наветов. Это оружие не для него, и он к нему не прикасался.

— Тогда другое время было, тогда друг с другом не миндальничали. Сейчас, если я сгною тысячу тонн овощей, это назовут халатностью, и в худшем случае меня прогонят. Тогда же это связали бы с симпатиями к классовому врагу. То было время суровой ответственности.

— Истинный порядок — все же дитя сознательности, но не принуждения, — сказал Ракитин. — И огромное большинство соблюдает его не под угрозой репрессий.

— Отбросим крайности, оставим себе золотую середину. А кто ее нам обозначит?

— Закон, наверное.

— Я уже обратил внимание на вашу любовь к обобщениям. Некоторые из них только выигрывают, если их держать при себе.

— Разрешите, Сидор Григорьевич, поинтересоваться: тот заводской охранник, что в вашем присутствии произнес охальные слова, совершил ли что-нибудь противозаконное? Пропуска-то у вас не было. Зачем же вы слова сторожа, адресованные вам, так повернули, словно они порочили кого-то еще? Старик осаживал вас за настырность, которая ему не нравилась. Он сразу понял, что вы побежите куда надо и свою угрозу исполните. И стушевался, залебезил: «Не извольте… пожалуйста… Да хоть всю жизнь!» Этими словами он не себя унизил, а вам оценку дал.

— Ладно, — сказал Сидор Григорьевич, серея лицом. — Ладно! — рыкнул он, но не привел Ракитина в трепет. — А я-то, пень осиновый, руку протягиваю! Ладно же!

Отчимов опять напомнил о себе буфетчице, но на сей раз заказал только один стакан чая. И пил его демонстративно долго. А Николай Петрович писал себе и писал. Гудел, разливая прохладу, бакинский, не знающий устали кондиционер. Гудел и напоминал всем и каждому, что к мировому уровню можно прийти прозаически просто — путем закупки завода и технологии. Николай Петрович старательно выводил:

о создании на мебельной фабрике цеха, выполняющего заказы населения;

о недостаточной борьбе со спекуляцией дефицитными товарами и лекарствами;

о создании на молокозаводе технологической линии по производству мороженого;

о чрезмерной пышности свадеб, поминок и других обрядов;

о слабости атеистической пропаганды.

Еще Николай Петрович выписал:

не все работники горкома партии знают дорогу в первичные партийные организации;

операторы автозаправочных станций в корыстных целях смешивают бензин разных марок;

городскому рынку совместно с горторгом и гортрансагентством следует организовать подвоз в Чиройлиер сельскохозяйственных продуктов, выращенных рабочими целинных совхозов на их приусадебных участках;

экономическую учебу трудящихся вести на материалах сегодняшнего дня.

Ракитина удивил диапазон критики. Но все предложения были продиктованы жизнью, не чьим-то честолюбием. Нужды тысяч людей стояли за ними. Николай Петрович хорошо знал, что такое невнимание к людям. Эта зараза из самых трудноустранимых. От единичных вспышек болезни до эпидемии может пройти совсем мало времени.

Ракитин оторвал глаза от писанины и пытливо вгляделся в Сидора Григорьевича. Он считал его равнодушным человеком. Но равнодушие Отчимова кончалось там, где начинались его личные интересы. Он молча протянул шефу очередную страницу, и тот стал читать ее и править, оттачивая формулировки, вписывая организации и должностных лиц, которым поручалось исполнение. Легко, непринужденно работал товарищ Отчимов. Умел причесывать, наводить лоск.

Все так же молча Николай Петрович понес написанное на машинку. Миновало еще два часа, и восьмистраничный документ был готов. Подпись секретаря и членов бюро горкома превратит его в руководство к действию. Ракитин вынужден был отдать должное Отчимову. Никто в аппарате горкома лучше и быстрее не подготовил бы это постановление.

— Разрешите идти? — осведомился он, как только была выправлена последняя опечатка. Ему хотелось быстрее избавиться от ощущения дискомфорта.

— Благодарю вас! — процедил Сидор Григорьевич. — И не смею задерживать!

«Чего это я брыкаюсь? — подумал Николай Петрович, покидая кабинет шефа. — Лучше он не станет, как бы я ни пыжился».

Но поведением своим остался доволен.

XXIV

Коттедж директора трикотажной фабрики Саида Пулатовича Валиева выглядел повнушительнее особняка Андрея Климентьевича. Но смотрели за ним плохо, и большой дом имел вид пристанища временного, к которому у хозяев не лежит душа. Валиев не утруждал себя корпением над огородными грядками. Сорвать приглянувшийся плод походя — другое дело. Время от времени он устраивал маленькие хашарчики, готовил плов, и слетались друзья-приятели, которые вскапывали, сажали, поливали, а больше ели, пили и гоготали под «Панасоник».

Саид Пулатович неурочному визиту Ракитина не удивился. Сказал, что душевно рад, что для него принимать в своем доме ответственного работника горкома партии высокая честь, которой он ничем не заслужил, а вот, поди ж ты, удостоен. Он произносил простые слова, которые его обязывала говорить древняя, как человеческая цивилизация, традиция гостеприимства. А правая его рука, ненавязчиво опущенная гостю на плечо, уже влекла его на садовую дорожку и в дом. По пути Валиев кивнул жене, указывая взглядом на очаг с вмурованным в него черным котлом. И супруга наклоном головы дала понять, что его указания приняты к исполнению. Николай Петрович оценил красоту жены Саида Пулатовича, но разглядел и желтинку грусти, как от прикосновения сентября. Однако первые листья высохли и опали от невнимания мужа, до осени же было еще далеко.

Молодая грациозная женщина словно сошла в жизнь с древних восточных миниатюр. Врала, врала пословица, что от добра добра не ищут. Отец любил приводить другую: «Что имеем — не храним, потерявши — плачем». Всем, решительно всем хороша была супруга Валиева. И троих детей успела ему подарить, и не располнела, не расплылась, как море-океан, а строго держала себя почти в девичьих габаритах. Но она была только хозяйка дома, а не хозяйка его сердца.

Саид Пулатович питал пристрастие к коврам. Таких роскошных ковров Николай Петрович еще не видел. Они тяжело ниспадали от потолка к полу, лаская глаз орнаментом, сочными бордовыми, желтыми, зелеными, синими красками. Толстый ворсистый ковер был постлан на полу. Гость и хозяин сели у низкого круглого столика орехового дерева — штучного изделия местной мебельной фабрики. Ковер был пушист, как перина. Саид Пулатович протолкнул под локоть Николая Петровича шелковую подушку с вышитыми павлинами. Узор выдавал китайскую кропотливую работу.

— Не люблю стулья, — сказал Валиев, разваливаясь у столика в непринужденнейшей позе. — Сколько раз покупал, столько раз выбрасывал. Стул на работе надоедает. Не все наши старые обычаи изжили себя, нет, не все.

Николай Петрович сел по-турецки.

— Где научились? — спросил хозяин дома.

— Всегда умел. Удобно.

— Рад, что вы меня понимаете. На стуле я чувствую себя как приклеенный. Не на что облокотиться.

Он налил в пиалы холодного чая, придвинул гостю коробки с миндалем, изюмом, сушеным инжиром. «Инжирчик!» — вспомнил Николай Петрович. Прозвище это гармонировало с обликом и манерами Саида Пулатовича. И рассказал Валиеву о цели своего прихода. Неформальное общение позволяет людям спокойно излагать свои нужды, и это содействует работе по наведению порядка.

— Понимаю! Понимаю! — воскликнул директор трикотажки, улыбаясь широко и радушно и одновременно пряча глаза. Ему удавался и такой маневр, требовавший немалого артистизма. — Прежде этого не было, прежде без этого обходились. А вы начали, и мне тоже интересно, к чему вы придете. Но лично у меня, уважаемый Николай Петрович, ни к кому нет претензий. Прошу понять меня правильно — ни к кому. Вам, по-моему, вот на что надо обратить внимание: все ли из того, что у нас прижилось, стоит менять, одемокрачивать? К примеру, туфли или костюмчик я беру у директора магазина. И мне удобно, и директор чувствует свой авторитет. Ну зачем мне или вам у прилавка отираться, плечо и локоть ближнего ощущать? Нужного все равно не возьмешь, нужное на прилавках не лежит. Или отдельный кабинет в кафе. Не знаю, как вам, а мне соседство с широкой общественностью абсолютно ни к чему. Никого лишнего, интим и сервис, отдых душе. Или субботняя банька у Ивана Харламовича. Свой круг, все друг другу симпатичны. Хорошо ли это? Да преотлично! Если, угадывая общее настроение, я за девчатами посылаю, что в этом худого? Почему им до замужества не размяться, не порепетировать? Запретить, ясное дело, не сложно. Но разве я кого-нибудь принуждаю? Наоборот, отбоя от кандидаток нет. Кто хочет и умеет наслаждаться жизнью, пусть наслаждается.

39
{"b":"822534","o":1}