Становилось невтерпеж, и Николай Петрович поливал себя из шланга. «И меня полей, я тоже засыхаю!» — просила Катя. Сбрасывала халат и становилась под тугую струю.

Они сложили очаг. Живой огонь ласкал глаза. Приятно было смотреть, как языки пламени, бледные на солнечном свете, лижут черное дно кастрюли. От прежнего хозяина унаследовали они и дровяной самовар. Хлопотать надо было подле него, как подле капризного ребенка. Но эти хлопоты радостно разнообразили жизнь. Николай Петрович загорелся сложить в вагончике камин. У соседей слева, Пастуховых, был камин, но в дачном домике. Он бы занял треть вагончика. Ракитин был согласен потесниться, но сидеть перед живым огнем. Кате же вполне хватало очага и самовара.

Между шпалерами винограда и яблонями был втиснут айван. Неподалеку стоял бак на три кубометра воды. Когда не помогала струя из шланга, Николай Петрович забирался в него и сидел как в ванне. После этого минут десять было совсем хорошо. Следующие двадцать минут еще можно было терпеть. Затем жара снова загоняла в бак. А в детстве он не замечал жары. И ничего не стоило пойти пешком купаться на Чирчик — два часа по солнцепеку туда и два обратно. Наверное, с годами что-то разлаживалось, и механизм терморегулирования начинал давать сбои. Катя переносила зной лучше. Он думал, что в это самое время, когда он, изнывая от льющегося с неба жара, нежится в баке, тысячи людей спокойно работают, защищенные от зноя только фуражкой. И ни жалоб не исходит от них, ни протестов. А каково бульдозеристам, экскаваторщикам, которых щедро опаляют и солнце-шарик, и многосильный двигатель, двойное тепло, замешенное на густой, въедливой пыли? Они — первые. А те, кто идет следом, кто пашет и сеет, уже имеют пристанище. Он был благодарен этим людям, никогда не произносившим вслух высокое слово «подвиг». Истинная сила всегда скромна, ей чуждо самовыпячивание. Он любил этих людей. То, что он делал в Чиройлиере, он делал для них. Он любил их, как любят братьев, и хотел, чтобы в их среду не проникали пиявки.

На даче всегда находилась работа. Если в субботу вечером и утром в выходной они окучивали овощи и окапывали деревья, подсекая под корень полчища сорняков, то днем наступало время полива, и только к вечеру заполнялся водой последний приствольный круг. Еще нужно было: опрыскать чесночно-махорочной настойкой персики и яблони, на которых расплодилась тля; поставить опоры для винограда и подвязать лозу; покрасить вагончик; превратить часть урожая в соки, соленья, варенье, компоты, сухофрукты. Последнее легло на Катины плечи. Для стерилизации баллонов она приспособила старое корыто, под которым разводила жаркий огонь.

Ознакомившись с системой управления этим процветающим садово-огородным кооперативом, Ракитин отдал должное ее эффективности. Тресту «Чиройлиерстрой» удалось здесь осуществить идею самоуправления. Все дела пайщики устраивали сами и давно уже не перекладывали свои заботы на плечи трестовской администрации, партийных и советских органов. Полторы тысячи дач обслуживала одна насосная, в штате которой было шесть человек. Председатель кооператива, два снабженца-экспедитора, бухгалтер — она же машинистка — составляли управленческий персонал. Шестеро сторожей оберегали сохранность личного имущества дачников. Сорокарублевый ежегодный взнос пайщиков покрывал все расходы. И еще оставались средства на различные усовершенствования и коллективные меры по защите растений. Ежегодный взнос можно было внести и овощами, фруктами. Кроме того, излишки закупала кооперация. В разгар сезона помидоры, яблоки, виноград принимали три расторопных приемщика. Прямые связи исключали посредничество овощных баз. У продукции кооператива всегда был прекрасный товарный вид, и ее раскупали тотчас же. Горожане знали, что в этих овощах нет избытка минеральных удобрений. Это уже был порядок, и достигался он не чрезмерным напряжением голосовых связок и нервных клеток, а отлаженностью экономических отношений, равной заинтересованностью сторон в четкой постановке дела. Авторитет садово-огородного товарищества был высок. Продавая излишки, оно закупало семена, посадочный материал, удобрения, банки и крышки для консервирования, оказывало через городское трансагентство транспортные услуги. Ни у кого не болела голова, где приобрести аммофос, кирпич, шифер. В Забайкалье удалось обменять фрукты на лесоматериалы. Инициатива приносила хорошие плоды. И пиявки не липли. Ведь все делалось на виду, открыто.

Пайщики обменивались опытом, овощами и фруктами. Можно было в начале сезона отдать соседу помидоры, а осенью взять у него лук. Вообще причастность к единому коллективу проявлялась и в большом, и в мелочах. Запирали дачники свои домики или нет, у них ничего не пропадало. Сосед поливал участок соседа, ушедшего в отпуск. Подростки не совершали набегов за яблоками и персиками. Это считалось дурным тоном. Самообслуживание дополнялось взаимопомощью. Пять — десять семей, соединив силы, хашаром возводили дачные домики. Очередность определял жребий. Эти порядки, очень простые, вытекающие из самого естества человеческих отношений, нравились Николаю Петровичу. По его мнению, в скором времени на этих же принципах, обогащенных практикой, можно будет строить управление трудовыми коллективами.

В своем дачном участке он очень скоро увидел тихую гавань, в которую был закрыт доступ волнам и ветрам житейских, производственных и прочих бурь и потрясений. Зеленая бухта сада, живой огонь очага и нежное воркование самовара были тем укромным уголком, где всегда приятно бросить якорь.

Ядгар Камалович Касымов жил в собственном доме на тихой окраинной улице, которая стройной строчкой тополей выходила к каналу. Деревянный каркас, сырцовые стены, саманная штукатурка, широкая веранда — все это было в традициях народной архитектуры, все это продолжало удерживать прохладу летом. И только крыша была не плоская, не глинобитная, а покатая, шиферная. Многолетний сад обильно плодоносил. Ядгару, парню неженатому, принадлежала левая половина дома, а его младшему брату, человеку семейному, — правая.

Ядгар Камалович долго жал руку Николаю Петровичу и благодарил за то, что он нашел время посетить его дом, оказать ему такую честь. Он ввел его в дом, который поднимал вместе с отцом и братом два года, не зная передышки, и который мог дать приют большой семье. Николай Петрович давно не видел жилищ, отделанных с такой любовью. Было много искусной резьбы по дереву. Через сад они прошли в сарай, где размещалась столярная мастерская с массивным верстаком. Рубанки, пилы, дрели, стамески были самой причудливой формы. Мозолистые ладони до блеска отполировали деревянные рукоятки инструмента. Здесь чувствовалась хозяйская рука, крепкая и твердая. Она была видна и в саду. Сели на айване, под яблоневой, непроницаемой для солнечных лучей кроной. Тотчас появились чайник, пиалы, лепешки, еще горячие, покрытые коричневой корочкой, с серыми зернами тмина и зры, и вазы с кишмишем и орехами. Последовал радушный приглашающий жест. Николай Петрович поблагодарил кивком и принял пиалу.

— Многоэтажный дом — это улей, — сказал Ядгар. — Как общежитие. Двора своего нет. Не выйдешь в майке, не будешь делать что хочешь. Дом на земле — это дом. Не жарко, свободно, хорошо.

Николай Петрович хлопнул Ядгара Камаловича по плечу.

— Потрудился ты тут! — похвалил он.

— Руки работали, душа отдыхала. Руки кончили работать, душа запела. Дом на земле — дом для счастья. Многоэтажный дом пусть идет в большой город. Маленький дом пусть идет в маленький город. Один дом — одна семья. Не сделаешь так, если ты начальник, — люди обидятся.

«И верно, обидятся», — подумал Ракитин.

— Тут я корову могу держать. А в большом доме я только кошку могу держать.

— Когда купишь корову? — спросил Николай Петрович, подтрунивая.

— В октябре, — на полном серьезе сказал Ядгар. — Накошу сена и куплю. Доить жена брата будет. Какой каймак делать будем! От одной пиалы до вечера сыт будешь.