В доме все уже было готово к выносу тела. Гроб заколыхался на руках и поплыл к катафалку, старухи зарыдали. Их было много, и они рыдали, не стесняясь. Их слезы ползли по блеклым щекам, выбирая углубления морщин, и падали на тротуар.
IX
Через три дня Николай Петрович стоял у могилы тети. Холмик серый был в порядке, венок и цветы никто не тронул. Вишенка тоненькая, посаженная ею, протягивала голые ветки. И горько, и больно было. Не по себе было. Что-то большое и очень личное ушло из его жизни насовсем. Такое, он знал, не заменялось ничем. «Она была последняя из племени, которое не как мы», — опять подумал он. Отрешенно как-то подумал, вообще.
Готов ли он первым встречать удары судьбы? А к милосердию? К простому, доступному каждому человеку милосердию, которого Муся так и не дождалась ни от кого?
ПУТАНИК
I
В Форосе все было по-старому, как он любил. Да ему бы и не хотелось сейчас новизны, перемен, привыкания к ним. Море размеренно дышало, подставляя солнцу выпуклую голубую грудь. Потоки света лились на замшелые скалы, на кипарисы, акации и магнолии. Белые санаторные корпуса украдкой выглядывали из-за деревьев. Струились неведомые ароматы, и чисто было, и тихо. Николай Андреевич окунулся во все это, и неприятное жжение у левого плеча и сзади, под лопаткой, стало рассасываться. Нескольких дней было достаточно, чтобы давление вошло в норму. Он отдохнул, посветлел, воспрянул духом. Жить было можно, жить было хорошо. Давно у него не было такого здорового, юношеского аппетита.
На третий, кажется, день Николай Андреевич обратил внимание, что ему нравится смотреть на женщин. Он задержал взгляд на одной стройной фигурке, на другой и третьей, непроизвольно вобрал в себя живот и выпятил грудь. Но годов это ему не убавило и седины. Тело оставалось дряблым, тяжелым на подъем, неуклюжим. «Не внешность мое оружие», — сказал он себе, успокаивая. И подумал, что пробьется. Не было еще такого, чтобы в Форосе он своего не добивался. За этим и едут сюда люди. А за чем же еще? Он подсел на пляже к приглянувшейся женщине, познакомился, много чего порассказал, но не увлек, не воодушевил. А он хорошо рассказывал, складно и интересно, она смеялась. Но в одном месте, когда она не следила за собой, смех перешел в зевок, и он понял, что продолжения не будет.
Тогда Николай Андреевич познакомился с другой женщиной, и они полдня проговорили на отвлеченные темы. Но и здесь точек соприкосновения не наметилось, рассчитывать было не на что. Что-то шло не так, не как прежде. Кажется, на здешнем пляже он уже не котировался. «Да я ли это? — сказал он себе, недоумевая. — Почему же тогда…»
Он положил глаз на медсестру, дежурившую на пляже, и она трижды измерила ему давление, а он говорил, говорил, и бас его призывно рокотал, а глаза привычно ощупывали лицо, и шею, и талию молодой еще женщины. Но как только ее смене вышел срок, рядом с ней появился усатый мужчина спортивного сложения. Вот тогда Николаю Андреевичу и захотелось, чтобы в Форос приехала Саша. Сначала он подумал о ней мельком, просто скользнул взглядом в недавнее прошлое, но тотчас загорелся. Если он оплатит ей проезд и комнату, она, пожалуй, согласится. Не закапризничает. Надо было привезти ее сюда сразу. Но тогда его это не волновало, и он пожалел денег. Теперь ему было не жалко денег. Он представил, как она спускается с шаткого самолетного трапа, балансируя руками. Белая блузка, белая сумочка, откинутая назад голова, легкое смущение, наложенное на внутреннее торжество. И он подходит к ней и берет под руку. Но если она согласится и приедет, то не ради него. Она приедет на море, а он будет дополнением к морю, с которым, так уж и быть, она смирится, ведь смиряются с неизбежным. Но его устраивала и видимость того, что она приедет к нему. Письмо дойдет дня за три, и дней через пять Саша будет здесь. У них еще останется две недели. У них? Она не отвергала его ухаживаний. Но ничего у них еще не было. «Мне нужен муж, а не любовник», — сказала она, поняв характер его намерений. И больше к вопросу о том, кому из них что нужно, они не возвращались.
II
«Дорогая Сашенька! — выводил Николай Андреевич. Она стояла у него перед глазами, и он боялся ее спугнуть. — В Форосе огромное море, и я смотрю на море и думаю о тебе. Мне приятно думать о тебе. А вчера ты приснилась мне. Это была сильная, удивительно реальная картина: я и ты. И я пишу тебе под впечатлением этой картины. Я без тебя не могу. Целую твои губы, глаза, розовые пальчики и все остальное. Люблю тебя. Не могу без тебя. Придумай, пожалуйста, что-нибудь и приезжай. Или, еще лучше, воспользуйся тем вариантом, который я тебе предложу. В нашей поликлинике есть терапевт Майя Борисовна. Обратись к ней, и на две недели бюллетень тебе обеспечен. Только сошлись на меня, чтобы она не беспокоилась. Она берет по три рубля за день, так что отдашь ей сорок пять. Билет спроси в агентстве на Шота Руставели, в кассе № 7, у Клавдии Ильиничны. Это брюнетка пятидесяти лет с родинкой на щеке, полная. Ей сверху дашь двадцать. Только не забудь сослаться на меня.
Здесь тебе понравится. Целебный воздух, море ласковое, теплое. Кипарисы постройнее наших тополей. Много экскурсий. Но без тебя все это пасмурное, тоскливое, неполноценное. Я сильно тоскую. Мы должны подумать, как нам быть дальше. Наверное, я все же разведусь, развяжу себе руки».
«Муж тебе нужен! — подумал здесь Николай Андреевич. — Ишь чего захотела! Перебьешься».
«Если ты захочешь этого, — продолжал он, — я так и поступлю. Знай, тебе стоит только захотеть».
Она этого хотела, но он знал, что не быть этому никогда. Поманить можно, почему бы не поманить, не посулить полцарства? Полцарства за любовь — широкий жест, обычное дело. И он опять заскрипел пером. Он не признавал шариковых авторучек, от них болели пальцы.
«Комнату я сниму к твоему приезду. Если дашь телеграмму, встречу в Симферопольском аэропорту. Мы славно проведем время. Съездим в Севастополь, в Бахчисарай, в Массандровские подвалы».
Ну, теперь все. Теперь она приедет. Теперь он ее уговорил. Еще он приписал:
«Не подумай чего-нибудь плохого, у меня в отношении тебя самые серьезные намерения. О расходах не беспокойся. Стоимость билетов, комнаты и неизбежных переплат я оплачу, огражу тебя от убытков. Считаю дни и часы до нашей встречи»…
Николай Андреевич несколько раз перечитал письмо и сам поверил в написанное. Вложил лист в конверт, заклеил, аккуратно вывел адрес. Дело было сделано, и он почувствовал облегчение. Конечно, она приедет. На пляже одна из женщин, за которой он ухаживал накануне, улыбнулась ему, давая понять, что передумала. Но он стоически выдержал это искушение.
III
В комнату к Саше Севастьянкиной, машинистке тридцати четырех лет, незамужней, ворвалась Евгения Касьяновна, жена Николая Андреевича, год назад вышедшая на пенсию. Глаза ее нехорошо пылали. Ее всю трясло.
— Гадюка! — взвизгнула Евгения Касьяновна и подпрыгнула, нацеливая крик прямо в лицо молодой женщине.
Саша жила в этом же доме, но в соседнем подъезде, и до сих пор супруга Николая Андреевича относилась к ней терпимо.
— Гадюка! — повторила Евгения Касьяновна на более высоких нотах и подпрыгнула выше. — Ты что это о себе думаешь? Думаешь, он тебя любит? Он себя любит, а больше никого, никого. Думаешь, он на тебе женится? Как бы не так! Он давно уже умывальник. У него давно воображение одно.
— Простите, в чем, собственно, дело? — спросила Саша, отступая в глубину комнаты и силясь вспомнить, как зовут жену Николая Андреевича.
— Я тебе сейчас космы твои крашеные выдеру! Тогда дотумкаешь, в чем дело. Тогда узнаешь, как сманивать мужей от законных жен.
— Я никого не сманиваю, чего это вы? — сказала Саша смелее.