Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Вот тебе и на! — выпалил Сидор Григорьевич. И вперил в Михаила Орестовича ненавидящие сверла глаз. — То же самое можно сказать о народном контроле.

— Не то же самое, — поправил Носов.

— Полноте, здесь не базар! — пресек перепалку Абдуллаев.

— Думаю, Сидор Григорьевич сделает должные выводы, — как ни в чем не бывало продолжил Носов. — На нас брошена тень. Сидор Григорьевич, где вы были, когда Саид Пулатович плевал на все и развлекался? Не мелкие ли услуги Валиева погасили остроту вашего зрения?

— Демагогия! — рявкнул Сидор Григорьевич. — Навет!

— Товарищ Отчимов! Мы сейчас не вашу работу обсуждаем, и потому примите эту критику как предостережение, — сказал Абдуллаев.

— Очень правильно! — вставил Тен, не размыкая век. Казалось, что говорит спящий.

— Телефон! — сообщила секретарша, приоткрыв дверь.

Абдуллаев протестующе махнул рукой.

— Акилов! — сказала секретарша вкрадчиво.

Рахматулла Хайдарович поднял трубку. Он долго слушал, а потом произнес, серея лицом:

— Нет. Не могу, не просите, Тимур-ага, не пойду я на это. — Положил трубку и какое-то время сидел с приоткрытым ртом.

— Первый на проводе! — сообщила секретарша.

Внимательно слушал первого Рахматулла Хайдарович. Очень внимательно. Он встал, так, наверное, было лучше слышно.

— Хорошо, — вдруг сказал он, и назвал Первого по имени и отчеству. — Вы правы, мы не все здесь учли. Мы снимаем этот вопрос.

Еще один человек знал, о чем говорил с секретарем Первый, — Инжирчик. Саид Пулатович приосанился и каждого в отдельности одарил презрительным взглядом.

— Спектакль отменяется, — сказал он громко, повернулся и вышел.

Исключение Валиева из партии не состоялось.

Я не знал, что увижу Инжирчика не скоро.

XXXVIII

Зима выдалась умеренная, с небольшими морозами. Катя еще осенью купила шубку из искусственного каракуля и носила ее с шиком. Некоторые принимали мех за натуральный и рассыпались в комплиментах. Катя счастливо улыбалась и плотнее запахивала полы. Она была мерзлячка, ей вечно недоставало тепла, а в эту зиму — особенно.

В январе Рая прислала телеграмму: «У Даши воспаление легких. Нужно переливание твоей крови».

— Что ж, езжай. Езжай, пожалуйста! — твердо сказала Катя. Не знаю, как дались ей эти слова, но она их произнесла.

Я обнял ее у дверей автобуса.

— Не волнуйся, маленькая!

Я представил, какой будет эта ее ночь и каким будут следующие ночи — до моего возвращения.

Детская больница находилась неподалеку от родительского дома. Поцеловав мать и племянников, я пошел к Даше. Раю тотчас позвали. В застиранной пижаме она выглядела старухой, скорбящей о невозвратном. В меня погрузился ее долгий, пристальный взгляд. Наверное, с минуту она изучала меня.

— Как здоровье Даши?

Она отвернулась, не сказав ни слова. Слезы закапали на пол, она их не замечала. Засеменила в палату. Вернулась с Дашей. Девочку искололи уколами, и в ней поселился страх перед белыми халатами. Глаза ребенка скользнули по мне и не задержались. Она не помнила меня. Она вовсе не ждала меня, как писала мать.

— Когда дети спят в садике, воспитательница открывает окно, — устало сказала Рая. — На другой день всех слабеньких как ветром сдувает. Я еще пойду и дам ей разгон за это.

— Иди ко мне! — Я протянул к Даше руки.

Девочка посмотрела на меня строго-строго. Семь месяцев разлуки вытеснили меня из ее памяти.

— Останься с нами, и она побежит к тебе! — сказала Рая.

Неужели человек забывает человека так быстро?

— Я уеду, Рая.

— Но объясни почему? И разве есть долг выше долга перед нами, перед женой и дочерью?

— Есть, — сказал я.

— Какой ты жестокий! Но ты еще вспомнишь нас.

Слушать это было невыносимо. В мрачном исступлении Рая сжимала узкие бледные губы, словно давала обет молчать, затем не выдерживала и с болью отчаяния выбрасывала остро отточенные, без промаха разящие слова. Они вонзались в меня, но вызывали одну лишь жалость. Я представил себя рядом с Раей и ее рядом с собой — и не согласился. Впервые я увидел несогласие так ясно. Я обрадовался. Неужели я мог мечтать о возвращении? «Нет, нет и нет! — говорил я себе все более решительно, все более строго. — Если ты слеп, так прозрей! Никакого повторения пройденного!»

Мы прошли в процедурную, у меня взяли кровь и тут же ввели Даше.

— До свидания, Рая! — сказал я тихо и твердо.

— Можешь убираться! — крикнула она. Прижала к себе дочку и ушла.

Даша тоже не оглянулась. Она забыла слово «пала». Мне открылась вся правота и мудрость отца, который требовал от меня полной ясности. «Не смущай Раю мнимыми надеждами, — наставлял он меня. — Знай она, что ты не вернешься, возможно, в ее жизнь уже вошел бы новый человек. Не мешай этому».

«Прости меня, Катя, — подумал я. — И ты, Рая, прости».

В родительском доме было хорошо. Отец рецензировал пухлые, обтянутые коленкором диссертации, а многие из них доводил до кондиции. Наука в форме диссертаций всегда казалась мне верхом нелепости. Но мне трудно было четко обосновать эту мысль, и я не затрагивал ее в разговорах с отцом, чтобы не обижать его. Варварин муж Пулат Усманович готовил плов в мою честь. Он сообщил об этом с милой улыбкой. Племянники забросили школьные учебники и шумно резвились. Мать гладила. Мне показалось, что она немного сдала. Да, тут все было как всегда. Я взял у матери ключи и пошел в бывшую свою, а теперь Раину квартиру. Пустые комнаты встретили меня немым укором. Все здесь было как при мне. Та же пыль на телевизоре, тот же беспорядок. Рая сильно устает, ей некогда, уют может подождать! Прежде я не задумывался над этим. Рая уставала немного сильнее, чем уставала бы любящая женщина, и сейчас это было очень заметно. «Не раздражайся, она не виновата, — сказал я себе. — Сейчас ей не для кого стараться. А когда ей было для кого стараться, она не знала, что огонь в домашнем очаге, как и ребенок, нуждается в постоянной заботе. Ей казалось, что, зажженный однажды, он будет гореть всегда, поддерживая себя сам, что он неисчерпаем, как солнце».

Я опять убедился, что все во мне перегорело. Единственный человек, который должен быть рядом со мной, — это Катя.

— Катя! — позвал я полным голосом, взорвав тишину пустых комнат. — Екатерина!

Больше мне в этой квартире нечего было делать.

Идти вечером в больницу было мукой. Но я обязан был пройти и через это, и не один раз. Я опять держался с Раей почти официально, и она со свойственной женщинам прозорливостью тотчас отметила это. Лицо ее исказила гримаса, соединившая в себе любовь и ненависть.

— Я так тебя ждала! — сказала она и улыбнулась.

Я промолчал. Она удивилась моему молчанию. Наверное, я должен был обнять ее и поцеловать. Конечно, она мечтала о таком повороте: а вдруг? Но нет — все перегорело. Была и кончилась любовь, и оставалось честно сказать об этом.

— Я столько плакала, Коля! — Она спешила выговориться. Она боялась моего протестующего жеста. — Достану из шкафа твою рубашку, прижму к груди и плачу. Как же я, Коля? Я научусь понимать тебя, не такая уж я дура. И никогда не напомню тебе об этих днях, о Кате.

На мгновенье раздвоенность воскресла. Но ей уже нечем было поддержать свое существование.

— Не надо, — сказал я. — Чего уж, все кончилось.

Мы прошли в процедурную, и у меня снова взяли кровь.

— Ты уходишь? Нет, ты, правда, жестокий.

Я торопил автобус, который мчал меня в Чиройлиер недостаточно быстро. Я все время был с Катей и потому не знал, каково без нее.

— Я верила, что ты приедешь, и ты приехал! — сказала Катя. — Спасибо тебе!

— Все эти дни мне хотелось одного — как можно скорее увидеть тебя.

Она расцвела и перестала плакать, когда меня не было дома. И перестала плакать ночами, когда я спал. Перелом произошел буднично просто.

XXXIX

Была пятница. Мы возвращались домой в девятом часу. Мартовское солнце, пробудив к жизни травы и насекомых, величественно уплывало за горизонт. Цвели урюк и персик.

60
{"b":"822534","o":1}