Девочка продолжала кричать и вырываться. Верёвки натянулись под грузом плотных, но таких гибких при жизни тел. Циркачи изумляли публику полётами под сводами шатров. Циркачи могли проделать безумное сальто, прыгая с огромной высоты. Они любили свою работу, свою дочь, да и весь мир вокруг.

Крик резко оборвался. Лира потеряла сознание, и её унесли с помоста. Агата знала, что больше никогда её не увидит.

— Дорогая, теперь мы можем отсюда уйти, — тихо сказал король.

Папа взял её за руку и повёл в замок. Придворные почтительно расступались перед ними. Им было любопытно наблюдать за Агатой. Девочка, которая несколько месяцев пропадала неизвестно где, выглядела какой-то странной, а ведь раньше была такой приветливой и бойкой. Но кто их разберёт, этих принцесс? Наверное, несладко ей пришлось среди сектантов. Теперь они мертвы, и слава богу!

Агата обернулась. Эрид тоже покидал место казни. Стоило дракону немного отойти от остальных зрителей, как к нему придвинулись гвардейцы в штатском. Смешные. Что стоило ему разметать их в разные стороны, размазать по стенке? Но оборотня сдерживал приказ, и он послушно направился туда, где находился скрытый путь в подземные темницы.

У виселицы стоял врач и деловито проверял пульс у двух бродячих цирковых артистов. Пульса не было.

— У вас что тут, историческая реконструкция?

Женщина смачно жевала яблоко и как обычно игнорировала существование Ады.

Самой девушке есть больше не хотелось. Как пить, ходить в туалет, моргать или спать. Последнее немного огорчало: Ада всегда трепетно относилась ко сну — как к вестнику небывалого, связующему между мирами. Учитывая, где и как — и, кстати, как? — она оказалась, необходимость такого обыденного моста меж реальностями видимо, отсутствовала. Окружающее и так казалось бредом.

Короткие густые волосы не росли и не становились сальными, ногти не обрастали бескровной белой кожей и не ломались. Одежда не пачкалась даже когда Ада забредала в грязь по колено. По всем приметам девушка стала призраком, полностью прекратив физическое существование. Но дышать продолжала. Абсурд.

Неужели она сошла с ума? Каждый день по несколько раз Ада останавливалась на месте и замирала, пялясь в никуда, и задаваясь этим вопросом. Ни один ответ не казался ей достаточно правдивым. Остановившись на варианте «кома», девушка постаралась не обращать внимания на то, что не верит в него. Зато в одном была уверенна наверняка: всему виной та фотография в баре. Взглянув на неё один раз, Ада почувствовала необыкновенное притяжение. Снимок не был обычным, он обладал силой и властью. Он заарканил её мозг, перебросил душу в другую эпоху, а что случилось с телом — неизвестно. Действие фотографии ощущалось до сих пор. Надо всем окружающим Аду миром раскинулась невидимая сеть, источник которой висел на стене прокуренной забегаловки.

И ещё там был человек. Важный для неё человек, которого она сроду никогда не знала, и даже не могла вспомнить его лицо. Там был, а тут — не появлялся. Очень жаль.

Следовало что-то предпринять. Уже на второй день она начала действовать. Гостья из будущего по расшатанной лестнице забиралась на крышу дома и прыгала вниз. После такого упражнения на теле остались ссадины и синяки — но никаких переломов. Проснуться от тягучего сна при помощи самоубийства не получилось, впрочем, опыт Аде понравился. Девушка несколько раз повторила его чисто ради острых, а точнее, хоть каких-нибудь ощущений.

Потом и это надоело ей. Хотелось как можно скорее прийти в себя, проснуться. Раз один способ не сработал, она принялась за другой.

Ада резала вены, с трудом удерживая материальный нож инфернальными пальцами. Взять его получилось только с пятой попытки. Она по-прежнему убеждала себя, что её настоящее тело находится в коме, под наблюдением медперсонала, в обшарпанной государственной больнице. Или даже в дорогой клинике, если мама — состоятельная женщина — подключилась к делу. Тем временем душа Ады скитается в облике призрака, в ожидании выздоровления.

Привидение из неё получилось паршивым. Духи не должны чувствовать физическую боль, а она, не смотря на то, что благополучно пережила серию полётов с крыши, закричала благим матом, когда кривой и самодельный нож рассёк кожу на предплечье. Как итог — со шрамом от запястья и до локтя, девушка слонялась по чужому дому и знакомились с особенностями призрачного быта. Кровь капала на пол и испарялась у неё на глазах. Живые ничего не подозревали.

И всё-таки она оставалась спокойной. Ада всегда воспринимала себя как амёбу, как человека с атрофированными эмоциями. Она не умела паниковать и устраивать истерики. Она всегда была близка к такому состоянию призрака. Неужели теперь она стала тем, чем должна быть?

Отсутствие общения мало волновало её. Лишь иногда девушка принималась петь. Как прекрасно, ни одна живая душа не слышала этих звуков! За всю жизнь Ада так и не смогла понять, есть ли у неё голос, который не стыдно раскрыть во всех красках перед другими. Она просто никогда не пела прилюдно и в полную силу — только тихо, почти шёпотом, сипло мурлыча себе под нос. Здесь же её связки ничто не сковывало даже ночью — пока живые, настоящие люди спали.

Обосноваться где-нибудь в другом месте даже не приходило ей в голову. В бревенчатом доме были пустующие во всех смыслах комнаты: ни мебели, ни людей. Ада часто забредала туда, но в основном предпочитала находиться поближе к жильцам, если не была занята тем, что бродила по холодной осенней земле. В обычной жизни она любила одиночество, но став невидимкой, перестала тяготиться обществом людей. Теперь не надо делать вид, что ей интересны их разговоры, никого не злило и не огорчало её выражение лица — мрачное, как в былые времена все утверждали. Благодать в серых тонах! Когда Ада пыталась, любопытства ради, проникнуть в другие жилища, на неё наваливалось неприятное чувство, будто она вор или просто человек, совершивший незаконное проникновение. И хотя последнее было более чем справедливо, возвращаясь в свой изначальный приют, она вздыхала спокойно, словно приходила к себе домой. Почему-то Аде казалось, что она обладает всеми правами, чтобы находиться здесь.

Одна вещица не давала ей покоя: настенные часы-ходики. «Тук-так» — глухо отбивали они время. Так уютно и мягко, этот звук был таким же приятным, как мурлыканье кошки. Единственное украшение дома, единственная гордость старика — они принадлежали ещё его матери. Никто их не отобрал во время обыска, потому что дерево покрывали копоть и царапины. При беглом взгляде сложно было различить тонкую резьбу: витые колонны, херувимы и звери. За старостью и плохим уходом часы умудрились скрыть свою подлинную ценность. Даже Надежда не смогла бы ничего с ними сделать: её отец, этот немощный старичок, готов был уничтожить любого, кто покусится на его наследство. Каждый день он корректировал время и тепло улыбался циферблату.

Ада часто останавливалась перед ходиками и слушала ритмичное «тук-так», параллельно рассматривая резной декор. Она чувствовала себя коллекционером редкостей и ценителем прекрасного. Только когда взгляд останавливался на ажурных стрелках и чернильных цифрах, девушке становилось не по себе. Самое подходящее тут слово — это, пожалуй, дежавю. Часы притягивали Аду как магнит. Раньше она не испытывала особой тяги к таким вещам, но тут её накрывали чувства, схожие с теми, которые пробуждались дома, при просмотре старого фотоальбома. Будто бы она смотрит сквозь время и видит чужие воспоминания. Только чьим?

К обитающим тут людям она привыкла быстро и почти сразу узнала их: это были её предки по отцовской линии.

Умершие полвека назад, да. У каждого свои недостатки.

Она опознавала их по мелочам: разрозненные предания семьи явно брали начало отсюда. Какие-то ненароком брошенные слова, случайные предметы или места — сомнениям просто не осталось ни малейшего шанса.

Ада помнила, как родственники папы рассказывали про женщину, которая пропила всё своё немаленькое богатство. То ли ей так сильно не хотелось передавать его в чужие руки, то ли загул удачно совпал с тяжёлыми временами, когда богачам приходилось не сладко. Теперь это перестало быть забавной былью. Персонаж легенды обрёл плоть, кровь и скверный характер.