— Расстроилась, что не смогла сломать мне ногу, и решила попытать счастья с другими конечностями?

Глаза и правда были золотыми. Не жёлтые — а самая, что ни есть, россыпь искр, как и говорил Тоша. Они смотрели внимательно, сверху вниз, и изучали её. Слишком внимательно. Будто этот человек Аду узнал, удивился этой встрече, но ничуть не обрадовался. Это внимание напрягало, хоть и не вызывало желания нахамить и отвернуться. Напротив — Аде пришлось по душе рассматривать лицо Эрида также, как и он оглядывал её с головы до пят. Она совсем немного была ниже. В противном случае можно было бы съёжиться от такого взгляда, а так — они на равных. Бледная кожа молодого мужчины приняла чуть более нормальный оттенок и уже не навевала ассоциаций с покойниками. Линия бровей придавала взгляду серьёзности, да и каждая черта лица выражала… Ум? Проницательность? Нечто такое, что приобретается с годами напряжённой умственной борьбы или лишений.

Ада никогда не верила в то, что глаза — зеркало души, и всегда говорила, что это чушь собачья. Но этот взгляд был словно надпись маркером: «Иди за мной. Я тайна, неопределённость и тьма». И соблазн пойти был велик. Точёное лицо внушало желание не отрываясь смотреть на него, и не находить изъянов.

Впрочем, эти мысли возникли у Ады не сразу, а несколькими секундами позднее столкновения. Первым делом она взвыла, ухватившись за ушибленный нос, и уставилась на Эрида как баран на новые ворота.

Боль скоро прошла. Убрав руку, девушка с негодованием открыла было рот, чтобы сказать что-то гневное, и вот тут-то заметила золотые глаза, и её переклинило. Безмолвная дуэль началась.

Пауза так затянулась, что стало даже смешно. Спустя минуту, а может быть четыре, Ада взяла себя в руки. Радостные вопли мальчишки активно способствовали возвращению в реальность. Он пару раз дёрнул молодого человека за рукав, обежал кругом, и, наконец остановился рядом, лопоча что-то своё и заикаясь. Эрид царственно ему кивнул и мимоходом потрепал по голове. Тоша оказался вполне доволен этим скупым вниманием и принялся взахлёб рассказывать новости их маленького царства: осень стала холоднее, лисы прячутся в норах, где-то закололи свинью и её очень жалко, а в полку призраков прибыло. Ада не успела опомниться, как большую часть её мистической биографии уже выболтали. Это никуда не годилось. В конце концов, она тоже умеет разговаривать.

Ада с детства отличалась краткостью своих выражений, вот и в этот раз не собиралась изменять привычкам. И всё-таки, ей бы хотелось, чтобы голос звучал глубоко, а фраза получилась эффектной. Что-нибудь такое, да. Девушка снова перевела взгляд с мальчишки на золотые и — как она теперь заметила — насмешливые глаза. И пробубнила осипшим голосом:

— Драсти.

Холодные волны бились о камни и тянулись к ногам. Йэр был столицей солнца, Йэррия — золотой империей, хотя в последние десятки лет её чаще называли Паровой. Золото было в небе, в стенах дворца и в крови королевских детей. Эта славная земля сияла и отражалась в облаках блеском дирижаблей. Прекрасное место, где каждый закат как сошествие бога.

Но здесь, в самом отчуждённом её краю, не было ни золота, ни солнца. Чёрные острова цепью вырывались прямо из океана. Эрид радовался этому и наслаждался: ни тепла, ни голоса людей, ни криков чудовищ. Рёв бездны, тучи, холод, мрак — будь они благословенны.

Много ли он натерпелся от девчонки и её матери или бывает и хуже? Возможно. Но приятными последние месяцы не назовёшь, как ни крути. Месяцы? Да нет, уже года. Шёл третий, с тех пор как принцессу отправили на обучение к магам. Дракон надеялся, что и остальные четыре девчонка не будет о себе напоминать. Как выяснилось, хотел он слишком многого: Агате предсказуемо надоело быть послушной. Глупая, самонадеянная девка. Её ничему не научила ни смерть друзей, ни собственная боль.

Он не раз пытался её вразумить. Предупреждал, просил, угрожал — без всякой веры в то, что его услышат. Так и случилось. Сначала захотела эссенцию, потом ей понадобилось разбить себе хребет об гранитные плиты замка. Затем нелепый побег с бродячим цирком. Одно другого краше. С чем-то он ей помогал, а где-то просто не препятствовал. Если бы Сиена не озаботилась отправить дочь в неизбежную, но досрочную ссылку — кто знает, что ещё пришло бы в голову златовласке?

Возможно, всё началось с него. Эрид однажды сам, посочувствовав «бедному ребёнку» отвёл его на крышу показать заветный дирижабль. Как она была счастлива, как благодарна! Наверное, из этой благодарности и выросло твёрдое убеждение, что собственный дракон может — и обязан — выполнять любую её прихоть. Попросту говоря, он должен быть рабом. В какой-то степени так всё оно и есть, только вот подсказывать это девчонке оказалось фатальной ошибкой.

Его самочувствие и душевное равновесие её тем более не волновали. В ту ночь, когда принцесса бросилась с крыши на каменный балкон, ему было неспокойно. Она опять что-то творила — весь вечер вокруг Эрида клубились ментальные бури. Но он не вмешивался. Поссорилась с братом или матерью, а может, Нердал в очередной раз высказал всё, что о ней думает. С кем не бывает? В крайнем случае, время от времени у её высочества просыпалась совесть, и тогда девица становилась сама не своя. Хотя такое случалось всё реже и реже. Вместо того чтобы полететь в замок и поинтересоваться, а что, собственно, происходит, дракон устремился в противоположную дворцу сторону, и там, над чередой северных скал, считал обветренные склоны.

Выше — ниже — крутой поворот. Он бы хотел простить Агату за то, что та марает его руки в людской крови ради детских забав. Да только сложно это.

Четыре, восемь и двенадцать. Горный рельеф напоминал позвонки скелета доисторического монстра — такого, каким мог бы быть предок Эрида, произойди он от живых существ, а не из воды и лавы.

Вверх — наискосок — быстрей. Фиолетовое небо так быстро темнеет, но в нём всё ещё маячит оранжевый огонёк недавнего заката. Красиво, красочно и холодно, как на палитре талантливого пейзажиста. Как долго надо не видеть Агату, прежде чем дракон сможет снова на неё смотреть, не содрогаясь от отвращения: к себе и к ней?

Эрид практиковал небесные гонки давно, и всё не мог смириться с тем, что ему не по силам обогнать северный ветер. На эти полёты уходили многие часы, иной раз — сутки, а он всё летал, летал, не думая о пище, воде или отдыхе. Кроме того, для его природы было полезно надолго оставаться в обличие зверя. В человеческой ипостаси он бы не испытывал никакого стеснения, если б только не крылья: полностью исчезнув для глаз, их невидимый след преследовал дракона, ему постоянно казалось, что они вот-вот вырвутся из плеч, раздробив лопатки и разорвав кожу на спине. Отсюда происходила его страшная болезнь — редко, но метко превращающая страшного зверя в жалкое, стенающее существо. С другими оборотнями такого не случалось. Это точно — он и расспрашивал, и наблюдал.

А врачи не могли помочь: они лечили лишь людей, да животных. Кого угодно, только не чудовище с имперского герба.

В общем, той ночью Эрид не видел ни одной причины прекращать полёт, даже не смотря на плохое предчувствие. Ментальное общение дракона и торитт порой не могли правильно расшифровать даже они сами. И поэтому счёт гор продолжался снова и снова: двенадцать, восемь, четыре… Крутой поворот, вверх и вниз. И шум ветра, который смеялся и не позволял себя обогнать. Это было прекрасно и до глупого трагично: так при виде щенка смеётся ребёнок, которого оторвали от родителей. А солдаты слушают любимую увертюру на кануне страшного сражения.

Быстрей, смеясь вместе с ветром, не обращая внимания на сгущавшиеся тучи на небе и в душе — которой, как шептались в народе, у оборотней нет.

Быстрей! Свобода! Скорость и полёт.

Резкая боль.

Не ожидая такой подлости, Эрид на миг растерялся и чуть не упал на скалистые острые камни. «Как символично» — подумает он позже, узнав, что случилось с принцессой.