По тронному залу прокатилась новая порция панических воплей.

Сиена с немым вопросом обернулась к Нердалу. Она теряла контроль над ситуацией и ей это не нравилось, хотя Эрид стоял молча и вроде бы не собирался усугублять ситуацию. Старший дракон пожал плечами.

— Я предупреждал тебя. Рассказывал, что он… изменился.

— Ты рассказал недостаточно. Можно было прямым текстом сказать, что он бьётся током.

И монарший гнев обратился на виновника сегодняшних бед. Сиена не кричала, но была близка к этому. Она говорила быстро и чётко, чеканя каждое слово. Ни одна визгливая нотка не проскочила в её голосе. На замечание о том, что Нердал никогда не позволял себе подобных выходок, Эрид сухо улыбнулся.

— Моя госпожа. Нердала, за всю его жизнь, ни разу не назвали выродком.

Дракон королевы нахмурился и не стал опровергать это заявление. Потому как оно было правдивым: все драконы с рождения пользовались всеобщим преклонением. За исключением Эрида.

Тут к подножию трона выкатился церемониймейстер.

— Ваше величество, народ ждёт! Мы не можем отменить праздник, начнётся общая паника, если кто-то узнает о причине. А если не узнает, то всё равно начнётся!

Сиена сама видела, что на ближайшую пару часов расправу придётся отложить. Конечно, о случае с откушенной рукой рано или поздно узнают все, но если это произойдёт сейчас, то будет много хуже.

Уставший проклинать всё и всех лорд-адмирал уже осипшим голосом требовал правосудия. Её величество деловито поправляла серёжку.

— Вы получите своё правосудие. Эрид отправится в темницу сразу после полёта и проведёт там… некоторое время. И будьте так добры, ваша милость, перестаньте требовать невозможного — я не могу казнить дракона наследной принцессы. В конце концов, вы первым нанесли оскорбление… А с вашей рукой сделают всё возможное.

Адмирал, наконец, позволил себя увести, напоследок обведя всех убийственным взглядом, который, как ни странно, особо задержался на канцлере.

— В самом деле, не стоит дольше задерживаться. Идём.

Королева заметила, что дочь мёртвой хваткой вцепилась в руку её мужа и выглядит так, словно и под страхом смерти не согласится полететь вместе с Эридом. Она поправила девочке причёску и мягко, но настойчиво потянула в сторону террасы.

— Пойдём. Его природа не позволит когда-либо причинить тебе вред.

***

Такой уж получилась их вторая встреча. После традиционного полёта над городом, Эрида заперли в темнице на несколько месяцев. Ему было по силам пробить каменные глыбы подземелий и вырваться на волю, но приказ королевы сдерживал крепче любых цепей. Если бы дракон ослушался монарха, ему бы пришлось куда хуже. Так действовало проклятие.

Агата не виделась с ним в это время, и не знала, в каких условиях содержится оборотень, но её собственное самочувствие заметно ухудшалось с каждой неделей. На девочку давили стены, пища казалась ей жёсткой и скверной. Она чувствовала невыносимое одиночество и неприсущую ей ярость. А также мрачное довольство собой, будто она сделала что-то такое, на что давно уже чесались руки. Во сне Агата видела каменные своды, с которых капает вода. Кроме того, вернулась боль в плечах, но теперь не мимолётным приступом, а дольше, злее, не проходя по многу часов. Уже почти не бывало ночей, когда принцесса не просыпалась от ощущения, будто у неё вывернуты лопатки. Никогда ей не было так плохо.

Сиена знала, что нужно сделать, чтобы дочь пришла в норму, но Эрид отсидел свой срок до конца. То, что с девочкой происходило, также было частью его наказания. Когда дракона выпустили, он с чудовищным рёвом взмыл в небо и улетел прочь. Наследнице стало легче.

Боль одного отражалась на другом. Позже, спустя много месяцев, это повторилось, но немного в другом виде. Физически Эрид не страдал, но что-то довело его до жуткого состояния. Принцесса чувствовала чужое горе, чужой гнев. Дракон сделал нечто страшное, невообразимое для неё, и сам теперь от этого сходил с ума. Прошло несколько дней, прежде чем странное ощущение пропало. Чужие эмоции перестали донимать Агату, и она успокоилась. И мечтала, чтобы это больше никогда, никогда не повторялось.

***

Так что она хорошо помнила не только первую встречу со своим драконом, но и вторую, о чём и сообщила ментору. Тот кивнул.

— Вот видите, принцесса. Тут вы знаете даже больше меня. Так что давайте лучше обратимся к истории промежуточных веков, а заодно, кхе, вернём на место свитки, которые вы изволили уронить.

Ада висела в воздухе. Тугие верёвки сдавливали вены, оставляли на коже следы, но ей почти не было больно. Это — искусство превращения в точку. Витиеватый уход от проблем, такой же сложный как узлы, в геометрическом порядке покрывающие всё тело. Строгая красота шибари — она обездвиживает и подчиняет себе.

Ада ничего не могла поделать. Кеды на ногах казались тяжёлыми, а кровь приливала к голове, рождая чувство эйфории. Шершавость верёвок чувствовалась даже через одежду, но это не имело значения, как и всё вокруг.

Это её "тёмное" хобби: платить некоторую сумму за то, чтобы её сделали беспомощной и бросили висеть в двух метрах над полом. Как жертву в паутине. В таком состоянии невозможно что-то предпринять самостоятельно. Парадокс — но с осознанием этого приходило спокойствие.

Многие думали, что в таких играх не было ничего, кроме замаскированного эротизма. Они ошибались.

Смутное чувство тревоги никогда не покидало девушку. Будущее мало волновало Аду. Его затмевало подозрение, что в прошлом она могла поступить по-другому. В разные моменты своей жизни. Кажется, даже спустя годы она будет всё тем же человеком, который тонет в собственном молчании и молчании домашних стен. А настоящее — не что иное как лихорадка. Что-либо изменить не представляется возможным, а бездействие убивает. И внутренний сенсор души горит красным светом, предупреждает: опасность! Опасность утонуть в собственных мыслях велика и ужасна.

И Ада висела здесь. Лучше уж так. Забыть о прошлом! А будущего нет, есть только сейчас.

Первое воспоминание о родителях — смех. Они радостно подбегали к окну, Ада неслась за ними. Мало подобных моментов она могла вспомнить, отец уже тогда был, мягко говоря, не самым весёлым человеком. Свои мысли он прятал за семью печатями и никому никогда не показывал. А в перерывах сидел и писал книги. Молчал и писал. К Аде, пока та была совсем маленькой, он относился почти хорошо — так, словно они по недоразумению живут под одной крышей. Но со временем стал горевать: ведь так хотелось сына, а не дочь. Приговор для обеих сторон. Уже в детстве Ада поняла, что снимок на отцовском столе особенный. Ещё позже осознала, что должна была стать если не копией изображённого там мальчишки, то хотя бы достойной заменой.

Она не могла ничего с этим сделать, а может быть, плохо старалась. Какие-то черты в собственном характере не трудно скорректировать. Чтобы чуть больше походить на любимого ребёнка, нравиться отцу на тысячную долю процента больше. Пожалуй, Ада могла бы это сделать и сейчас, зная, что это насилие над собственной природой. Но это противоестественно, да ещё и получится хрен знает, что. Нет, менять себя поздно.

Мать отказалась заводить второго ребёнка. Отец согласился, ему, в какой-то мере, было уже всё равно. С какой болью он смотрел на фотографию! И с каким разочарованием на дочь.

Хоть бы раз прикрикнул, но нет, оставался подчёркнуто вежливым. Хотя придиркам не было конца. То неправильно держишь ложку, то плохо учишься, одеваешься, говоришь и даже молчишь ты не так! В его глазах она не была достойна своих предков, академиков нескольких поколений. Отец так уважал родственников, но не любил о них говорить. Мешало что-то мрачное в прошлом, древнее. В юные годы Ада расспрашивала двоюродных тёток, бабушек, и всех, кто попадался под руку. Они отвечали неохотно и не впопад, упоминали пожары, метеориты и утерянное состояние. Постоянно переводили разговор на другие темы — на любые, даже о чайных грибах! Ада наконец сдалась, оставив их в покое.