Навершие реликвария. Народность бакота (Габон). Дерево, покрытое латунными пластинами. Высота 68 см. Частная коллекция, Париж Ода живому грузу, погибшему во время пожара на корабле, называвшемся «Cabe» Перевод Ю. Левитанского Сколько людей погибло? Те, кто там был, и мы. I Был огромен корабль, был, огромен корабль, только он не пришел никуда. Были трюмы полны, были трюмы полны, но они не пришли никуда. Было много кают, было много кают, но они не пришли никуда — на мели оказался корабль. Послушный товар, размещавшийся в трюмах, предназначен был на продажу. И когда огромный корабль Компании сел на мель, пассажиры с золочеными пуговицами на мундирах тут же с бедой смирились. Но вы не печальтесь, матери, не грустите, отцы и братья, невесты скорбящие и печальные сестры, не орошайте слезами разлуки платков своих белых. Корабль Компании, к счастью, был застрахован, и груз этот, в море погибший, тоже был застрахован. Вы, отцы престарелые, не отчаивайтесь напрасно, ибо ущерб сполна возмещен владельцам корабля, чье названье три дня мелькало в газетах и уже никогда не появится больше. У груза живого в трюмах своей истории не было, и поэтому никаких происшествий судовой журнал не отметил. Были там сыновья и братья, черные, белые, желтые и мулаты, женихи, футболисты, почти солдаты, с фотографиями на удостовереньях личности — мундир цвета хаки, ряд пуговиц золоченых, губы, не произносившие слов ученых, глаза, философских вопросов не ведающие — рок-н-ролла любители страстные, самой своей юностью уже прекрасные, и все они дом свой оставили, чтоб однажды, освещенные взрывами рвущихся боеприпасов, утонуть в пучине морской. II Кто кричал? Это груз был всего лишь. Кто горел? Это груз был всего лишь. Кто на воздух взлетел? Это груз был всего лишь. Кто исчез навсегда? Только груз. Груз живой израсходовал вскоре последние силы рук горящих и ног, стекленеющих глаз, обожженных ладоней последние силы, поглощенные пламенем адским последние крики перед самым концом. О, живой этот груз до последнего мига боролся под печальные звуки прибоя и легкого ветра, шелестящего в пальмах у стен городских Келимане, головой колотился о стену, и под звуки шагов, доносившихся с палубы верхней, обдирал себе руки до крови, чтоб выйти наружу, а потом уже сдался и уже не увидел пейзажей зеленых, что обещаны были ему, о которых мечтал он когда-то. III Плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины, плыли в каютах мужчины — этот груз, на воде сгоревший, для продажи был предназначен, и кричал он, страхом охвачен перед кладбищем своим соленым, перед тем металлом каленым. Матери, сестры, отцы и братья, друзья и невесты, плыли они вместе с ними, одетыми в свои мундиры защитного цвета, на которых желтые пуговицы мерцали, словно звезды той ночи кровавой. Плыли в каютах пассажиры, почти женихи и почти солдаты, почти мужья и почти мужчины, и почти еще дети, помнящие еще ясно, как совсем недавно за ящерицами гонялись. И все они до единого жались к стенам, и предсмертные голоса их слились воедино, и это было предсмертное их прозренье, последнее их презренье к огню и дыму, последнее и мучительное мгновенье любви, навсегда отвергнутой и напрасной. IV Плыли в каютах парни, юноши плыли в трюмах, плыли почти мужчины. Их старые матери плачут, все глубже морщины на лицах отцов их, друзей и братьев. Окаймленные рамкой черной, с фотографий глядят их лица, и в глазах у них — удивленье, и уже им не измениться. У груза, в огне сгоревшего, в подводных лесах погибшего, истории, собственно, не было. Африканская пауза Перевод Ю. Левитанского Огненный шар, окрашенный в цвет моего отчаянья, над морем, над далью синей. Разгадываю в одиночестве значенье каждого жеста и сладость каждого слова, прибоя морского тайну, молчанье вдвоем, сочувствие твоих теплых и бледных рук. Шепчу твое имя, заполнившее собою сумрак вечерний, с восторгом гляжу в загадочные зеленые твои глаза. И перебираю пальцами волос твоих прядь тяжелую, цвета луны, родившейся над морем в вечерний час. Ты здесь или ты мне привиделась? Прикрываю губами глаза твои, ресниц твоих — птиц озябших — касаясь едва-едва. |
