АРТУР НОРТТЬЕ[417] Голосуя на дороге Перевод А. Ибрагимова Изможденные песчаные дюны, мазутные скалы в полдень, отравленный душным зловоньем; ощетинившаяся проволока; и в небе — черными кляксами — во́роны, сгустки сентябрьского мрака. Мой дом стоит по соседству с ивовой рощицей, плещущей ликованьем весенним… Напрасно смуглый мой палец взывает, качаясь, к проносящимся мимо автомобилям. Над свалками — легкий дымок мошкары; на асфальте старые знахари, искривленные, как больные деревья, пьяно шатаясь, выделывают свой танец; глаза, раскаленные докрасна, прожигают насквозь. В грустной ярости я умоляю подбросить меня домой. Никакого внимания — словно безумные, зеркально сверкающие лимузины мчатся, кудрявя дорожную пыль. О сладостное ощущенье полета: в удобной позе развалиться на мягком сиденье, обмениваться с соседом любезностями, истаивая в полудремотной истоме. Два цвета: бежевый и бледно-лиловый, кремовая обивка, и за рулем безмятежно улыбается господин… Ах, эти жирные боровы, отмахивающиеся от меня, как от мухи! Стою, окутанный выхлопными газами. Белые флаги возвещают — пусть отравленное — перемирие. И вот наконец я в машине — мои мечты уплывают к далекому горизонту. Море Перевод А. Ибрагимова Море — старый ваятель, любовно обтесывающий скалы и рифы, — бродит среди погребенных сокровищ, поблескивая голубыми глазами на пристань; застывшие на устах его мифы взбесили бы иконоборца любого. А там, в глубине, под накидкой из тюля, — обломки мраморных рук Афродиты, растерзанной стаей акульей. Надменной, как храмовая колонна, богиней когда-то пленялся влюбленный, но — бурные прежде — восторги уснули. В чем рыбы окаменелой тайная сущность? Зачем раскапывают торфяные болотца? Напрасно мы, молодые, мучась, ищем — разгадка никак не дается; наша стихия — стихия любви в ртутном сверкании солнца. Ничего необычного Перевод А. Ибрагимова Взгляд, как орел, воспаряет ввысь, к сводам туч темно-серых. Неистовствуя, ливень обламывает о плитняк длинные иглы свои серебристые. Громко булькает старый двор. Ничего необычного — только разве что горбун, отвечающий на окрик с веранды без угодливости или развязности. Странно, что ни одного деревца — лишь налетающий ветер. Эту картину сами запомните, память откидывает все привычное и все рутинное. Неожиданно хлынув, солнечный свет золотом нашу улицу вымостил. Окна закрыты по-прежнему. Скоро ли мы отрешимся от нерешимости? АЛАН ПЕЙТОН[418]
Санна[419] Перевод В. Рогова Наш городок в воскреспый день Печет нещадно зной, И чинно взрослые идут Суровой чередой. Завесу едкой пыли взбил Чужой автомобиль, Но чинно взрослые идут, Презрев и зной и пыль. Болтает всевозможный вздор Подонков наших сброд, Но чинно взрослые идут: Молитва в церкви ждет. Костюм и взор любого строг, Желанна благодать, И чинно взрослые идут Словам любви внимать. И Санна семенит им вслед, Играя скромно роль, — Ей чрево жжет дитя любви, А сердце — страх и боль. С хозяйского плеча Перевод В. Рогова Мы ей подарили какое-то старье, Отслужившую ветошь, отжившую век. Ее с восклицаньями надела она, Глаза ее сияли, она ахала и восторгалась, Ее тучное тело в пляске тряслось, Она строила рожи, пела обрывки песен, Возглашала хвалу на родном языке, Взывала к подругам-служанкам, К незнакомым и прохожим, Ко всему Африканскому континенту — Взглянуть на это чудо, принять участие В ее невыносимой радости. И так, задаром, Куплены были верность и доверье, Нерассуждающее повиновенье Земной драгоценнейшей простоты. Задаром — Гибель целого мира. Маленькому мальчику, умершему в Дипклоопфской исправительной колонии Перевод В. Рогова Малолетний преступник, невинный ребенок, Не имеющий представления и понятия О громоздкой машине, пущенной в ход Твоим пустяковым проступком, О великом войске служителей власти, О судьях, адвокатах и прокурорах, Психологах, психиатрах и докторах, Директорах, полицейских и социологах, Черпающих силу и жизнь в твоей провинности, Сегодня под ярким солнцем Я предаю твое тело земле, О дитя, о потерянный и одинокий. Твоя смерть призвала чиновников к действиям; Все твои документы аккуратно собраны И перемещены из отдела живых в отдел мертвых. Вот свидетельство о рождении, В нем сказано, что ты родился, а также где и когда, Но нет в нем и намека на радость или горе, Сияло ли тогда солнце, шел ли дождь, Что за птица с песней пролетала над крышей, Когда твоя мать рожала. А вот твое имя, На языке белых оно значит: «Он пришел». Но зачем, с какой целью — не сказано. А вот последнее свидетельство о Смерти, — Опережая власти, оно дает тебе свободу. Ты, что пришел когда-то, отбыл теперь, Заключенный в единственном добром объятии, Которое когда-либо видел от земли. Столь небрежная с тобой при жизни, теперь она запоздало Осыпает тебя щедрыми дарами, Изливает изобилье на трепетный лес И тебя пеленает там, где ни град, ни гроза, Ни ветер, ни снег, ни знойное солнце Тебя не обидят, и холодные тонкие копья Дождя на вершинах вельда, что раньше пронзали тебя, Упадая на твою могилу, лишь крепче тебя прижмут К сердцу, полному глубоким раскаяньем. А вот ордер на погребение. За твой проступок, о маленький и одинокий, За это нарушение, в котором насчитаешь Миллион соучастников на земле, Ты обречен. И тебя я обрекаю, Твое хрупкое тело, — ожидающей земле, Твой прах — праху вельда. Лети домой, душа, к великому Верховному Судье, Который, не отягощен крайней необходимостью Охранять общество, может тебе вынести Приговор неопределенного сострадания. вернуться Артур Норттье. Живет в Иоганнесбурге. Все стихи переведены впервые — из журнала «Black Orpheus», № 12. вернуться Алан Пейтон родился в 1903 году в Питермаритцбурге. Выпускник Натальского университета. Преподавал в натальских школах и был директором Дипклоопфской исправительной колонии для небелых. Пишет по-английски. Все стихотворения взяты из сборника «А Book of South African Verse». Переведены впервые. |
