Ты долго сжимала руками голову черного воина, Казалось, сумерки роковые уже охватили его, И я видел с холма, как солнце закатилось в бухты глаз твоих… О, когда же, когда смогу я увидеть родину, чистый горизонт твоего лица? Когда голод смогу утолить у стола твоей темной груди? Но в сумрак уходит теплая нежность гнезда. Я увижу другие глаза, буду жить под небом чужим, Буду пить из ручья иных губ, прохладней лимона, И, укрытый от бурь, засыпать под крышей волос чужих. Но каждый год, когда вино весны воспламенит воспоминанья, Я вновь томлюсь, зову я родину мою и свежий дождь твоих глаз над жаждою саванн. «О дороги бессонницы…» Перевод М. Ваксмахера (Для флейт и балафонга) О дороги бессонницы, дороги полуденные и дороги ночные, такие безмерно длинные! Цивилизованный чуть ли не с детства, я не научился смирять белого бога Сна. Я знаю его язык, но акцент мой ужасен… Тьма непроглядно черна, а скорпионы на ленте дороги — цве́та ночного песка. Оцепененье сдавило грудь, и в груди — колючки и хрипы… А сегодня ко мне наведался бриз, тот, что ко мне прилетал в Жоале В час, когда странные птицы, посланники Предков, пели оду вечерней росе. О, лицо твое… Память о нем раскинула жаркий шатер у меня на сердце, Я вижу синюю рощу твоих волос. Улыбка твоя Млечным Путем мой небосклон рассекла. Золотистые пчелы на щеках твоих смуглых жужжат, словно звезды, И на твоем подбородке мерцает Южный Крест, И Большая Медведица горит на высоком твоем челе. Я кричу, чтобы выплеснуть радость, затопившую сердце, — так Нигер бывает небесной затоплен водою во время сезона дождей. Я выплесну радость мою, я крикну птицам: «Нанио!» [360]Я крикну влюбленным, что шепчутся на песчаной циновке океанского берега: «Нанио!» И долго под пологом иссиня-черного отдыха буду лежать, Долго спать в спокойствии мирном Жоаля — Пока ангел Зари не вернет меня в руки твои, К твоему жестокому и такому жестокому свету, Цивилизация! «Я сидел как-то вечером…» Перевод М. Ваксмахера (Для калама) Я сидел как-то вечером на унылой прозе скамьи. Часы ожиданья вытягивались передо мной в бесконечную линию, как монотонность столбов на долгой дороге. И вдруг у меня на щеке — золотисто-коричневый луч твоего лица. Где я встречал этот теплый и гордый цвет? Это было во времена правителей древнего Сина. Когда отец отца моего читал невесты лицо на оловянных страницах прудов. Как стало тепло на закате… Это на улицы сердца снова Лето пришло. Деревья облиты золотом, деревья в пылающих бликах; что же это? Весна? У женщин — воздушная поступь купальщиц на солнечном пляже, А длинные мускулы ног — струны арфы под матовой кожей. Проходят служанки с царственной шеей, — верно, идут за водою к источнику в час вечерней прохлады. А газовые фонари — высокие пальмы, в них ветер поет свои жалобы, А улицы — тихие, белые, как в послеобеденный час моего далекого детства. О подруга моя цвета Африки! Продли этот час ожиданья. Те, кого мучит голод, безмерно богаты своей Прозорливостью. Их улыбка нежна. Это улыбка Предков моих, танцующих в синей деревне. «О, забыть всю эту ложь…»
Перевод Е. Гальпериной (Для флейт и балафонга) О, забыть всю эту ложь, как рваные раны на теле предместий, Все измены, и взрывы, и плен, и смерть, поразившую душу, — То молчанье развалин, там, далеко, в заснеженной белой России, — Все надежды мои, что скошены грубо под корень, и душа, как обезумевшая Дева, отданная поруганью. В мягкой нежности, в светлой нежности этой весны, Вспомнить, о, вспомнить девушек наших, как мечтаешь о чистых цветах В жестокой чащобе бруссы. Во мраке диких лесов Помнить, верить, что есть еще свет удивленных весенних глаз, Раскрытых, как светлая просека на заре, ее повелителю — Солнцу. Верить, что есть еще пальцы, нежнее, чем пальмы, нежней колыбельной ньоминка [361], Нежные пальцы, чтоб убаюкать мне сердце, нежные пальмы для сна моего и тревоги. Привет тебе, пальма, твой стан, и гибкий и стройный, твой строгий лик взнесены над чащей. О черные губы, их поцелуй — только для братьев воздушных, пассатов. Только бы слушать твой голос, медлительный и глубокий, как вдали гудящая бронза. Только бы слушать биенье наших сердец в ритме тамтамов, Верить, что Юная Дева в нетерпенье на пристани ждет меня, Ищет лицо мое в ярком цветенье платков. В ясной нежности этой весны верить: она меня ждет, Дева черного шелка. «То была ли магрибская ночь?..» Перевод М. Ваксмахера (Для двух флейт и одного далекого тамтама) То была ли магрибская ночь? Я покидал Могадор [362], его девушек цве́та платины. То была ли магрибская ночь? Нет, и нашей она была, эта ночь, наша Ночь, ночь Жоаля, Ночь до рождения нашего. Ты причесывалась перед зеркалом моих глаз. Мы сидели с тобою в сумраке нашей тайны, полные смутной тревоги, — Ожидание имя ее, — и трепетали ноздри твои. Ты не забыла еще спокойного гула, заливавшего ночь? Волна за волной, вырываясь из города, Гул накатывался на нас и у ног утихал. Далекий маяк подмигивал справа, А слева, у сердца, — неподвижность твоих зрачков. О внезапные молнии в душной ночи! Я видел твое лицо, Я его пил, оно было ужасно, и его черты искаженные разжигали все больше жажду мою, И в моем удивленном сердце, в моем молчаливом сердце, которому было уже невмочь, — Каждый звук, доносившийся издали, даже лай далекого пса, в нем взрывался гранатой. Потом золотисто песок захрустел, будто листья взмахнули ресницами. Черные ангелы, гигантские боги Эдема, мимо прошли, И ночные легкие бабочки, словно лунные блики, мерцали у них на руках. А для тебя и меня это счастье чужое было точно ожог. Наши сердца колотились — их стук долетал до Фадьюта [363], Как дрожь возмущенной земли под победной стопою атлетов, Или голос влюбленной женщины, поющей сумрачный блеск красоты любимого своего. А мы не решались рукой шевельнуть, и наши губы беззвучно дрожали. Ах, если бы камнем на грудь кинулся с неба орел, оглушая нас клекотом дикой кометы… Но неумолимо теченье влекло меня прямо на рифы — на ужасную песню твоих неподвижных зрачков. Будут ночи другие у нас, ты вернешься, сопэ́, к сумрачной этой скамье, Ты будешь все та же всегда — ты будешь другая всегда. Но сквозь все твои превращенья я буду боготворить Лицо нашей Кумба-Там. вернуться Ньоминка — народ, обитающий в устье реки Салум. вернуться Могадор — старое название города и порта Эсуара в Марокко. |
