Париж, апрель 1940 г. Сенегальским стрелкам, погибшим за Францию Перевод М. Ваксмахера Вот оно, солнце. Под его лучами наполняется нежностью девичья грудь, Улыбаются старики на зеленых скамейках И готовы проснуться в материнской земле мертвецы. Слышу гул канонады… Может быть, это снова пушки Ируна? Люди несут на могилы цветы, зажигают вечный огонь — пусть погреется Неизвестный Солдат… Мои чернокожие братья, разве кто-нибудь вспомнил о вас? Полмиллиона ваших детей обрекли на закланье во славу войны, и авансом льется елей похвал на будущих мертвецов. Die schwarze Schande! [348]Слушайте меня, сенегальские стрелки, в одиночестве смерти и черной земли, В одиночестве вашем без глаз и ушей, в одиночестве кожи моей черней, В ночи́, не согретой даже теплом товарищей ваших, с вами бок о бок лежащих, как прежде лежали они бок о бок в окопах, как прежде сидели рядом на деревенских сходках, — Слушайте меня, стрелки с черной кожей, слушайте, хоть и нет у вас глаз и ушей, лишь тройная ограда мрака. Здесь не будет ни плакальщиц, ни даже слез ваших вдов. Вдовам помнятся только приступы вашего гнева, вдовам нравятся только ласки живых. Вопли плакальщиц слишком светлы. Слишком быстро высохли слезы на щеках ваших жен — так в жару высыхают потоки, бегущие с Фута-Джаллона [349]. Даже самые горькие слезы слишком светлы и выпиты слишком поспешно уголками забывчивых губ. Мы вам приносим… Слушайте нас — нас, по склада́м повторявших имена ваши в долгие месяцы, когда вы умирали… Мы вам приносим, в эти дни безмерного страха, мы приносим вам дружбу… Мы — ровесники ваши… О, если б сумел я воспеть голосом, докрасна раскаленным, Дружбу, словно чрево, жаркую, крепкую, как сухожилье! Слушайте нас, мертвецы, в болотах среди бесконечных равнин Севера и Востока. Примите горсть этой красной земли, пропитанной кровью ваших белых собратьев, Примите привет от ваших черных товарищей, Сенегальские стрелки, павшие за республику! Тур, 1938 Люксембургский сад. 1939 Перевод Е. Гальпериной Люксембургский сад в это утро, Люксембургский сад в эту осень, — прохожу его, словно юность свою прохожу, Ни влюбленных, ни лодок в прудах, ни цветов, ни фонтанов. Где цветы Сентября, где веселые детские крики, отрицавшие близость зимы? Только два смешных старичка копошатся на теннисном корте. В это осеннее утро не видно детей: детский театр закрыт! Люксембургский сад, в нем найти не могу моей юности, свежей, как зелень лужаек. Неужели и вправду разбиты мечты, неужели друзья, побежденные, пали? Пали, как падают листья в саду, растоптаны, ранены насмерть, истекая последнею кровью, Чтоб улечься в братской могиле?.. Люксембургский сад, я узнать его не могу — стоят часовые, Пушки свозят сюда, чтобы прикрыть трусливое бегство властей, Роют окопы у старой скамейки, где я познал нежность впервые раскрывшихся губ. Узнаю эту надпись — да, опасная юность! Я смотрю, как падают листья в укрытья, в окопы, в траншеи, Где струится кровь моего поколенья. Европа хоронит тех, кто стал бы дрожжами для наций, кто стал бы надеждой новых народов. Геловару
Перевод Д. Самойлова Геловар! Мы слушали тебя, мы внимали тебе слухом сердца. Вспыхнул светозарный твой голос в ночи нашей неволи, Как глас Повелителя бруссы, и трепет пробежал по позвонкам наших скрюченных спин! Мы — птенцы, выпавшие из гнезда, лишенные надежды, ослабевшие телом, Звери с выдранными когтями, обезоруженные солдаты, голые люди. Вот мы, одеревенелые, неуклюжие, как слепые без поводыря. Самые честные умерли: они не сумели протолкнуть себе в горло корку позора. А мы в тенетах, и мы беззащитны перед варварством цивилизованных. Нас истребляют, как редкую дичь. Слава танкам и самолетам! Мы искали опоры, но она осыпалась, как песчаные дюны, Искали командиров, их не было, однополчан — они уже не желали нас знать. И мы уже не узнавали Францию. Мы в ночи взывали о бедствии. Но молчанье нам было ответом. Князья церкви замолкли, Правители провозгласили великодушье гиен: «Разве дело в неграх?! Разве дело в людях?! Пустяки! Когда дело идет о Европе!» Геловар! Твой голос вещает о чести, о борьбе и надежде, ее крылья трепещут в нашей груди. Твой голос обещает нам Республику, где мы воздвигнем Город в свете синего дня, Среди равных народов-братьев! И мы ответствуем: «Мы здесь, Геловар!» Лагерь военнопленных, Амьен, 1940 Лагерь. 1940 Перевод Д. Самойлова Священная роща любви снесена ураганом, Сломаны ветки сирени, увяли запахи ландышей, — И бежали невесты на Острова, открытые ветрам, на южные Реки, Горестный вопль прошелся по влажному краю виноградников и песнопений, — От Восхода к Закату, как по сердцу клинок молнии. Вот огромный поселок из глины и веток, поселок, распятый чумными канавами. Голод и ненависть здесь набухают в оцепененье смертельного лета. Это огромный поселок, намертво схваченный колючим ошейником. Огромный поселок под прицелами четырех настороженных пулеметов. И благородные воины клянчат окурки, И ссорятся с псами из-за объедков, и ссорятся во сне из-за собак и кошек. Но все же только они сохранили простодушие смеха и свободу пламенных душ. Опускается вечер, словно кровавые слезы, освобождая ночь. И не спят эти большие розовые младенцы, охраняя больших русых детей, больших белых детей, Что не находят покоя во сне, ибо грызут их вши плена и блохи заботы. Их баюкают сказки ночного бдения, и печальные голоса сливаются с тропами тишины, Их баюкают колыбельные песни, колыбельные без тамтамов, без ритмичного всплеска черных ладоней: «Это будет завтра, в послеполуденный час — виденье подвигов И скачка солнца в белых саваннах по бесконечным пескам». А ветра как гитары в деревьях, и колючая проволока звучнее, чем струны на арфе, И прислушиваются кровли, и склоняются звезды, улыбаясь бессонными очами, — Там, вверху, там, вверху, сияют их черно-синие лица!.. И нежнеет воздух в поселке из глины и веток, И земля становится живой, как часовые, и дороги зовут их к свободе. Они не уйдут! Не отступятся ни от каторжного труда, ни от радостного долга. Кто же примет на себя позорный труд, если не тот, кто рожден благородным? Кто же будет плясать в воскресенье под тамтамы солдатских котлов? И разве они не свободны свободой судьбы? Священная роща любви снесена ураганом, Сломаны ветки сирени, увяли запахи ландышей, — И бежали невесты на Острова, открытые ветрам, на южные Реки. вернуться Фута-Джаллон — горный массив и плато в западной части Гвинеи. |
