– Спасибо за совет. Я в точности донесу до моих ученых полученную от вас информацию.

Сандерс хозяйским жестом показал на дверь:

– Можете идти, мистер Богомолофф. Я вас больше не задерживаю.

Игорь Михайлович не помнил, когда последний раз сталкивался с подобным хамством. Скорее всего, никогда. И все-таки он учтиво улыбнулся, хотя внутри бушевала злость, попрощался кивком и покинул некогда принадлежавший ему кабинет. Он знал, что больше сюда не вернется, потому что не имел привычки цепляться за прошлое.

Боссы «Авроры» решили, что этим договором, вернее, обещанием вернуть наглым образом украденные у него миллиарды крепко привязали его к себе. Глупцы! Забыли непреложную истину: жизнь – по сути, те же шахматы. Они сделали ход. Теперь его очередь, и еще неизвестно, кто кому в итоге поставит мат. Пока он беседовал с Сандерсом и подписывал бумаги, у него созрел совершенно иной план игры.

С первого дня новой для него реальности Игорь Михайлович практически безвылазно находился в гуще исследовательской работы. Разумеется, сам он не занимался наукой. Не его профиль, как говорится. Зато он, будучи толковым управленцем, делал все возможное для ускорения работ. А еще лично составлял отчеты и передавал их Грегори, или Обезьяне, как он называл его в узком кругу доверенных лиц.

Последнее было необходимой мерой предосторожности. Игорь Михайлович не хотел, чтобы ушлый метис, а от него и ненавистные хозяева «Авроры», раньше времени узнали о пока остающихся для непосвященных тайной за семью печатями разработках. Потому и держал его подальше от лабораторий.

По той же причине Богомолов не препятствовал созданию патрульных групп из людей полковника и перешедших на их сторону бойцов местной ЧВК. Напротив, он лично порекомендовал Карпентеру так составить маршруты патрулирования, чтобы у военных был доступ в любой уголок любого здания исследовательского центра. Тем самым он давал понять непрошеным гостям, что искренне настроен на сотрудничество и у него нет от них секретов.

Нехитрые уловки принесли желаемый результат. Богомолов выиграл время и почти добился цели, но случилось непредвиденное.

Этим утром Игорь Михайлович в очередной раз наведался к профессору Карташову. Альберт Аркадьевич лично занимался работами по внедрению фрагментов генома детенышей Арахны в человеческую ДНК и регулярно докладывал боссу о ходе исследований. Вот и на этот раз он рассказал, чего удалось достичь, а закончил оптимистической, по его мнению, фразой:

– Так что прорыв налицо. Думаю, через неделю-другую мы получим устойчивый в метаболическом отношении экземпляр.

Игорь Михайлович недовольно поджал губы и помотал головой.

– У нас нет столько времени в запасе. Максимум, на что вы можете рассчитывать, – это два дня. Не больше.

– Но помилуйте! – с жаром воскликнул Карташов и, как актер заштатного театра, прижал руки к груди. – При всем желании…

Телефон призывно мявкнул. Игорь Михайлович вынул аппарат из кармана пиджака, глянул на экран. Набор цифр над пляшущей внутри белого круга зеленой трубкой ни о чем не говорил, кроме одного: звонит кто-то из своих. Чужие не знали этот номер.

– Одну минуту, профессор, мне надо ответить.

Карташов понимающе кивнул, встал из-за стола и вышел в коридор. Он хоть и был у себя в кабинете, из соображений субординации и уважения к боссу оставил того наедине с телефоном.

Богомолов дотронулся кончиком указательного пальца до пиктограммы вызова, увидел лицо на экране и не сразу понял, кто его побеспокоил. Звонивший верно расценил заминку и едко поинтересовался:

– Что, тестюшка, зятя родного не узнал? Мог бы и запомнить, как я теперь выгляжу. Это ж благодаря твоим стараниям у меня такая внешность.

– Чего надо? – сухо поинтересовался Богомолов. – Сомневаюсь, что ты позвонил из уважения и хочешь справиться о моем здоровье.

– А зря. Не надо всех под одну гребенку грести. Если тебе наплевать на остальных, почему ты думаешь, что другие такие же? Я вот, например, не хочу радоваться в одиночку, потому и позвонил. Узнаешь этих ребят?

Лицо Восьмого исчезло. На экране промелькнул мозаичный паркет из ценных пород дерева, край бархатной портьеры и темное неправильной формы пятно. Богомолов не сразу понял, что это кровь. Он догадался о причинах появления пятна, когда увидел Кастета с жутко изъеденным кислотой лицом. Из груди здоровяка торчала причудливо изогнутая деревяшка с острым окровавленным концом. Похоже, коварно ослепленный Кастет метался по комнате, переворачивая и ломая все, что попадало под руки, пока не запнулся и не рухнул на заостренный обломок антикварной мебели. Хотя вряд ли он сам упал на него спиной. Скорее всего, подсечкой сзади у него вышибли опору из-под ног или же подло толкнули в грудь.

Картинка еще немного сместилась в сторону. Теперь на экране появился Худя. Он тоже лежал в луже крови, но причиной его смерти стали огнестрельные ранения. Богомолов насчитал четыре темные дырки в груди и животе тощего, прежде чем изображение поменялось и бизнесмен опять увидел лицо Восьмого.

– Ну что, тестюшка, узнал верных псов? Ты не представляешь, какое удовольствие я получил, расправляясь с ними. Это невероятные ощущения! Я радовался как ребенок, когда выплеснул стакан кислоты в мерзкую харю Кастета и втолкнул его, орущего благим матом, в комнату. Ты знаешь, он действительно тупой. Будь у него хоть немного мозгов, он не стал бы палить вслепую. – Восьмой довольно осклабился. – Кастет так хотел пристрелить меня, а на самом деле пришил дружка, с которым мы сошлись врукопашную. И хотя я драться не особо умею, этот твой Худя даже мне в подметки не годится. Наверное, он в подобных ситуациях всегда рассчитывал на пистолет, да только вот в этот раз он лежал перед ним в разобранном виде. Мне ничего не стоило прикрыться Худей, как живым щитом, когда Кастет стал стрелять на звук. Равно как и ничего не стоило спустя несколько секунд тишком приблизиться к слепошарому и ударить сзади по ногам. Все остальное за меня сделала гравитация.

Богомолов не мог вымолвить и слова, настолько он опешил от потока негативной информации. А Восьмой и не думал останавливаться. Он продолжал говорить, словно внутри него сломался некий заслон и слова сами собой срывались с языка:

– Наверное, ты испытывал такие же эмоции, когда издевался над моими предшественниками? Помнишь? Нет? А вот я помню. Знаешь почему? Потому что ты мучил не эти несчастные тела, ты жестоко истязал мою душу.

– Но как? – невольно вырвалось у Богомолова. – Как ты можешь это помнить? У тебя стерли связанные с пытками воспоминания.

– А-а, так ты признаешь, что хотел убить меня! – воскликнул Восьмой голосом Моргенштейна. – Но одного раза тебе было мало. Ты издевался над моими копиями снова и снова, хотел устроить для меня ад на земле. За что?! Я три с лишним года пахал на тебя, как раб на галерах. Работал как проклятый в этом гребаном парке развлечений. Чем я так провинился перед тобой?

– Ах ты мерзавец! – злобно прошипел Богомолов. – Решил прикинуться бедной овечкой? Не выйдет. Забыл, как сдал меня с потрохами Преображенскому? Из-за твоей болтовни у меня отобрали почти все мое состояние. Остались только московский особняк да парочка домов на черноморском побережье Крыма и Краснодарского края. Ты вообще должен был подохнуть, ублюдок. Только благодаря мне ты живешь до сих пор, пусть и в другом теле. Напомнить, как тебя нашли полудохлого, напичканного яйцами Арахны по самое не хочу? А знаешь, кто это сделал? Те самые Кастет и Худя, с которыми ты так жестоко обошелся. Так ты их за это отблагодарил? Воистину, не делай добра, не получишь и зла.

Восьмой поморщился, как будто надкусил кислое яблоко.

– Вот только не надо мне морали читать. Одно доброе дело, если его можно назвать добрым, не перевесит тысячи совершенных ими злодеяний. Они получили по заслугам. Я и для тебя припас подарочек. Ты хотел заставить меня страдать снова и снова, так испытай на себе, каково это – жить с постоянной душевной болью.