— Всегда.

Она звонила откуда-то неподалеку и пришла через пять минут. Что-то произошло, понял он. Что-то светлое выпало и на ее долю, и она преобразилась, стала и ростом выше, и краше, и с улыбкой подружилась. Взрывная Ксюха-Кирюха получала отставку, ее место занимала незнакомая обаятельная женщина, подготовленная для новых ролей.

— Ну, здравствуй, Коля Петрович! — сказала она, внимательно его разглядывая. — Какой ты важный! Не зачиновничал, но важный. А я пришла к тебе не как передовик труда, и вот не знаю: может быть, нельзя?

— А если подумать? — спросил Николай Петрович.

— Я так и поступила. Я пришла к тебе после некоторых размышлений.

— Как же ты похорошела! Беса выгнала?

— Я уже давно на себя не похожа. Но ты прав, мне хорошо.

— Замуж выходишь? — спросил Николай Петрович.

— Я сама все скажу, не подавляй меня своей догадливостью. Нелегко мне это открывать, и в себе держать нелегко. Эрнест Сергеевич сделал мне предложение. Тебя это не удивляет?

— Вот это да! — сказал Ракитин, хотя знал об этом от Абдуллаева.

— Не ожидал? Скажи: не ожидал?

— Нет, конечно.

— И я не ожидала. У меня и в мыслях этого не было. Но жизнь вдруг повернулась ко мне своим румяным и сладким боком. Говорю тебе: думать не думала, на самую малость была настроена. На крошечку хлебную с чужого стола.

— Позволь и мне слово вставить? Я рад за тебя. Не ждал праздника на твоей улице и потому рад вдвойне.

— А как ты различаешь «рад» и «рад вдвойне»?

— Язва ты. Различаю. Разве элемент неожиданности не усилил и твою радость?

— Я обалдела. Он сказал и смотрит, а у меня ноги подгибаются. Как быть прикажешь? Пара ли я ему, ровня ли? Ведь не ровня.

— Ты приглуши чуть-чуть эмоции. Белый свет и все остальное на месте? На месте, ничего с ними не стряслось. Ровня ты Эрнесту или нет, он сам решит. Вернее, решил уже, раз предложение сделал. Так что не волнуйся.

— Как это не волноваться?

— Ну, волнуйся, переживай. Места себе не находи. Только это лишнее. Как Эрнест решил, так и будет.

— Он решил, решил! — заверила Ксения. — Жить будем в вашей времяночке. Нам хватит, как и вам хватало. В хате ли дело? Да хата будет! Ему дадут, он ведь в городе большой человек. И мне дадут, если попрошу.

— Ты тоже в нашем городе человек не маленький.

— Никогда не думала, что ты назовешь Чиройлиер своим городом. Я думала, что ты разволнуешься, как и я. А ты совсем спокоен. Ты так спокоен оттого, что не с тобой это происходит, или потому, что пережил уже это?

— Пережил! Какая ты прыткая. Это еще во мне. Это всегда будет во мне. И когда ты увидишь, что Эрнесту плохо — а ты это увидишь, — самое лучшее не мешать ему приходить в себя. Ничего не советовать, ни о чем не просить. Просто быть рядом, и все.

— Понимаешь, я никогда не говорила ему: «Все или ничего». Я не максималистка. Я и условия никакие ему не ставила. Была согласна, чтобы он просто приходил ко мне. А он не хочет прятаться от людей. Считает, что в человеческих отношениях все должно быть прочно и честно. Я все время спрашиваю себя: «Пара ли я ему?»

— Ты ему пара.

— Это ты от души говоришь?

— Нет. Бес в меня вселился.

— Ой, извини. Я и шла к тебе, потому что знала: ты от души скажешь. Может, ты все-таки его отговоришь?

— Этого я делать не стану. Эрнест из породы людей, которые знают, как им поступать.

— Может быть, ему лучше свою жену простить, к ней вернуться?

— Не лучше.

— Но я же видела, как ты мучился. Как на тебе лица не было.

— Это все пусть идет своим чередом. Если у людей обнажается несовместимость и они расстаются, это не значит, что им всегда было плохо.

— Ты так считаешь?

— Считаю, — сказал он и улыбнулся.

— Все равно не убедил.

— Один Эрнест Сергеевич в состоянии это сделать.

— Тогда зачем я тебя посвящаю во все это?

— Чтобы облегчение получить. Ведь я о чем тебе говорю? Выходи за Хмарина замуж!

— Знаешь, о чем я сейчас больше всего мечтаю? Чтобы женское предвидение осенило меня. Чтобы я всегда чувствовала, что ему по душе, и не делала ничего из того, что не нравится. Где научиться этому?

— Ты почаще смотри ему в глаза.

— Я серьезно.

— Ему будет хорошо с тобой.

— Откуда ты знаешь?

— Вижу, как сильно ты хочешь, чтобы у вас прочно все было. Ты все остальное этому подчинила.

— Подчинила, я себе не враг, — согласилась она с готовностью, в которой Николай Петрович не сомневался.

Он вспомнил, какая уставшая приходила она после смены, и сказал:

— Теперь тебе легче обслуживать четыре станка?

— В станках ли дело? — запротестовала Ксения. — Что станки? Это орудия производства. Они при нас, а не мы при них. Жить мне легче стало, вот с чем я к тебе пришла. А ты: «Как там твои четыре станка?» В порядке. Железные они. Смазанные.

— Прости, черствею. Будь счастлива.

— Постараюсь, Коля Петрович. Уж что от меня зависит, наизнанку вывернусь, а сделаю. Ты меня очень обрадовал своим советом.

— Как будто ты сама уже не решила, как тебе быть. Ты и не смогла бы отказаться от Хмарина. Но, знаешь, создать семью не так уж сложно. Труднее уберечь ее от разрушения.

— Мы, Коля Петрович, такие эгоисты, и столько в нас самомнения! Вот и получается, что не давать угаснуть соединяющему огню — большое искусство. Я запрещу себе мешать ему быть самим собой.

— Какая ты умница-разумница. И не надо бояться, что будут дети.

— Бояться! Ты меня с кем-то путаешь! У нас будет двое детей. Откладывать я не стану.

— Матушка твоя как? Отец?

— Матери я за Наденьку до последнего вздоха благодарна буду. Она ее подняла. А меня в то время ветры шатали.

— Какие ветры?

— Которые в голове. Жалею, что растрачивала себя по мелочам. Ждать, ждать надо своего часа. Ждать и блюсти себя. Комментарии будут?

— Ты права, а к правоте обычно нечего добавлять.

— Ну, Коля Петрович, просветил ты меня! Ты как считаешь, в партии мне теперь надо быть? Место мне в партии?

— А ты как считаешь? — спросил Ракитин. Не подозревал он в ней интереса к партии, не разглядел первого робкого ростка, шевеления почвы под напором его острого копья.

— Эрнест ведь партийный работник.

— Это еще не твое личное отношение к вопросу.

— Я бы пошла. Но готова ли я? Более всего не хочу предстать выскочкой, женщиной с претензиями, для которых нет оснований. Видела я таких!

— Производственница ты с некоторых пор передовая. А что у тебя по линии общественной жизни?

— Не участвую, Коля Петрович. И не тянет, понимаешь. Нисколечко не тянет. Не общественница я. А притворяться не умею. К этому тоже душа должна лежать, верно?

— Вот и ответ на твой вопрос: не готова ты быть в партии. Без того, чтобы жить для людей, без ответственности за страну в целом, нет коммуниста.

— А я умею жить для себя. Но я тоже чему-то от тебя научилась. Я научилась никому не делать плохого.

— Это самое начало. Ты должна научиться хорошим людям делать хорошее, а плохих людей выводить на чистую воду и перевоспитывать.

— До такой высоты мне не подняться. Единственное, на что я отважилась в свое время, и то под твоим влиянием, не хотелось мне в твоих глазах плохо выглядеть, — это на четыре станка. Четыре станка я буду тянуть и дальше, а каково это мне — никому никогда не скажу, это мое только. Начну про это говорить, сам же и скажешь жалеючи: «Ну, тогда не надо». Не тот это путь — на человеке выезжать. На технике нам давно пора выезжать, на роботах. Они пусть хоть десять станков обслуживают, нам от этого только польза. Но, Коля Петрович, не преувеличены ли твои требования? Я-то вижу, что не все коммунисты им отвечают. Есть и такие, которые себя, свое благополучие постоянно в виду имеют, а все остальное у них — маскировка одна.

— Зачем говорить о примазавшихся?

— Знаешь, я с тобой согласна. Что же это за член партии, если он работает хуже беспартийного, если равняться на него нельзя? Я трезво оценила свои возможности и сказала себе: «Нет, куда ты, что же это ты о себе возомнила?»