Я отрицательно покачал головой и поблагодарил. Он ушел, и капитан Чарыев вздохнул с облегчением. Я описывал ему молодого человека Витю, поджарого, старавшегося ожесточить себя перечислением моих дурных наклонностей, и молодых людей Мишу и Арнольда, узкоглазых смуглых корейцев без особых примет. На одном из них были кеды, на другом — кроссовки. А Витя был обут в яркие желтые сандалии. И джинсовые костюмы, как униформа. Особые приметы? Теперь я видел, что запомнил меньше, чем мог запомнить, если бы сказал себе: «Запоминай, чтобы опознать».

— Арнольд! — вдруг произнес Тен, что-то выискивая в далеких закоулках прошлого. Но ничего оттуда не извлек.

Поняв, что новых подробностей не будет, Чарыев повис на телефоне. Странно, но там, куда он звонил, тотчас брали трубку. Это мне запомнилось. По цепочке неслось: русский и двое корейцев. Спортивного типа, джинсы, кроссовки, желтые сандалии. Да, на русском желтые сандалии! Дежурные опорных пунктов охраны общественного порядка, патрули и участковые получили указания. Наряд милиции срочно отбыл на вокзал. Сработала и обратная связь. С полчаса назад эту троицу видели на автостанции у пивного павильона. Да, желтые сандалии!

— Я бы на их месте постарался исчезнуть из города, — сказал капитан. — На худой конец, здесь бы затаился. У хорошего кореша. В каждый дом не заглянешь. Но вы, товарищ Ракитин, должны кого-нибудь подозревать. Вас не только побили. Вам наставление прочитали. Если вы сузите нам район поиска, я почти гарантирую результат.

— Я, право, в затруднении. Боюсь ошибиться, товарищ капитан!

— А вы не бойтесь. Ошибемся — извинимся, и нас вежливости учили. Вот вам наводящий вопрос. Вы не разбираете жалоб? Не проверяете должностных лиц? Кому ваше старание как острый нож?

«А капитан моложе меня, — подумал я. — Моя милиция… А чья же? Не чужого дяди. Любопытно, сколько человеческого негабарита прошло через его руки? Ну, а дальше? Он горит желанием из-под земли откопать эту троицу. Не у тети гуся сперли — горкомовскому работнику бока наломали. Если не Тен, тогда кто? Что за дикая леность мышления? Весь город сквозь сито не пропустишь. Нужна ниточка — та самая, которая позволила чемпиону среди воров из-под брюк кальсоны увести. Отчимов? Чепуха. Ему нет никакого резона прибегать к чужим рукам, он привык сам, своей властью…»

— У меня нет врагов в Чиройлиере, — сказал я.

— Если бы это же я мог сказать о себе! — вздохнул капитан.

Но было видно, что вздох его притворен, что ему претит роль рыбака у безрыбного водоема. Кажется, он не поверил мне. И я бы не поверил на его месте.

— Мишка Ю и Арнольд Ли, картежники, покеристы, жулики! — вдруг подсказал Тен, завершая сложный процесс просеивания и отбора. — Русский прилип к ним недавно, прежде они работали на пару. Битые и тертые, как их только земля держит!

— Земля всех держит, — сказал Чарыев и позвонил, значатся ли названные Теном лица в картотеке. Таковые не значились. Те, кто их побивал за чрезмерную ловкость рук, не обращались за помощью к закону. — Как эти ребятки в ваше поле зрения попали, Иван Харламович?

— А они каждый год кого-нибудь из моих рабочих до трусов раздевают. Те ко мне — за материальной помощью. И все выкладывают. Когда-то эти двое у меня работали.

— В накипь, значит, перешли. А мы, милиция народная, ведать не ведаем.

— Николай Петрович методом хорошим располагает, как больше знать и вообще быть в курсе всех человеческих забот, — сказал Тен.

Легкая ирония все же вкралась в его голос. Он поднял на меня глаза. Кажется, я впервые увидел его не холодные, а пытливые и приветливые, но все равно необыкновенно узкие, словно намеренно прищуренные глаза.

— Перенимайте передовой опыт, не пожалеете.

— Это мы с радостью, — заверил капитан. — А в чем, собственно, суть?

— К людям надо идти, — сказал Тен. — И говорить с ними об их нуждах. Люди много чего порасскажут.

— Согласен. Когда позволите явиться для консультации? — обратился он ко мне.

— Созвонимся, — сказал я. — Возможно, день-другой я проведу дома, чтобы не сверкать своими фонарями. Тогда в любое время к вашим услугам. Спокойно посидим…

— Посидим? — переспросил капитан, намекая на иное значение этого слова. — Это я люблю. Вот что, проскочим-ка вместе на вокзал?

Проскочили на вокзал. Прошли по залу ожидания, заглянули в ресторан.

— Все правильно, — сказал Чарыев. — Их здесь нет и не должно быть. Но нам важно убедиться в этом.

— Можно вас на минуточку? — сказал Тен и потянул меня в сторону. Сжал локоть. — Если не я — тогда кто?

Я молчал, и он повторил вопрос.

— Валиев, — сказал я.

Как это мне раньше не пришло в голову? Поехали. Я показывал дорогу, вездеход ревел, синяя мигалка на крыше разбрасывала призрачные всплески.

— Я зайду один, вы не маячьте, — сказал Тен. — Спрошу бутылочку. Слабо? Мы не контачим, я этого молокососа не жалую.

Мы высадили Тена, проехали метров сто, встали и выключили мигалку.

— Давно бы так, — сказал Чарыев. — Лучше ошибиться, чем упустить момент.

Окна в квартире Валиева полыхали светом. Капитан сказал, что Валиев редкий юбочник и дока по части развлечений. Злачные места манят его, как огонь бабочку. Я не поддакнул. Чарыев сказал что-то еще, не очень лестное для Валиева. И тут на тротуаре появился Тен, сопровождаемый Валиевым. Они раскланялись, и Тен засеменил в нашу сторону. Под мышкой у него была зажата бутылка «Столичной». Он отсутствовал минуты три, не более. Капитан распахнул дверцу.

— Теперь можно и принять! — торжественно произнес Иван Харламович, взбалтывая бутыль. — Люблю чистую работу и удачливых людей. — Глаза его блеснули, он смотрел на меня. — Никого не видел, в дом не заходил, на приглашение отвечал: «Что вы, ни в коем случае, у вас гости!» Но могу доложить: на террасе рядком стоят желтые сандалии, кеды и кроссовки. Сандалии размера так сорок второго, кеды и кроссовки не больше тридцать девятого. Пока мы разговаривали, кто-то крикнул из гостиной: «Саид, ты куда пропал, тебе раздавать!» Вы бы приняли голос за чисто русский, но я узнал родной акцент. Радируйте, капитан, своим помощникам!

Чарыев порывисто обнял Тена и отдал распоряжения. Когда троицу брали, стол был завален кучей мятых банкнот. На кону лежало двенадцать тысяч. Все трое в один голос отрицали причастность Валиева к нападению на меня. Я им не глянулся, я вел себя вызывающе, дерзил и тем самым навлек на себя их праведный гнев. Они только постращали меня, только на место поставили, а захотели бы… Меня обрадовал синяк на Витиной скуле. Мише и Арнольду, кажется, не попало. Когда я напомнил им их слова о ценах на лук и арахис, они дружно рассмеялись. Они давно ничего не выращивали и ничего не продавали. Они месяцами играли в берлогах, и гектарщики спускали им большие тысячи и потом просили взаймы на поддержание штанов. Тен на очной ставке не присутствовал. Валиев мог о чем-то догадаться, но усмотреть прямой связи ему не позволили. Ему предстояло ответить за превращение своего дома в притон для азартных игр и общение с тунеядцами. Увертываясь, он упомянул имя отца, но Чарыев, понизив голос, как об одолжении просил его не делать этого. И вдруг до него, кажется, дошло, что отцу ни к чему неприятности, что он не в силах оградить от них сына и может только пострадать от недомыслия отпрыска.

Я провел в городском отделе внутренних дел около часа. И как только надобность в моем присутствии отпала, Чарыев напомнил мне:

— Иван Харламович ждет вас в машине.

Я простился с бравым капитаном. Ночные улицы дышали в лицо росной прохладой. Фиолетовая мигалка бездействовала. Тен упросил меня заглянуть к нему на минутку. Я согласился.

— Хотел угостить вас кофе, а теперь есть нечто более существенное, — сказал он, сжимая под мышкой бутылку. — По стопочке?

На его месте я предложил бы то же самое.

— Соглашайтесь. Примем как обезболивающее. Надеюсь, я вам уже не враг? Знаете, только это меня и беспокоит. Почему-то не хочется быть вашим врагом. Чтобы вы были обо мне плохого мнения. Я не давал для этого повода и потому ума не приложу, что встряло между нами.