Выкарабкался я. Единичный, но факт возвращения с того света. На меня и глазели как на возвращенца оттуда, только о подробностях расспросить стеснялись.

— Вас молодость спасла! — воскликнула Бабайкова.

— Ясно, молодость, что же еще! Премного благодарен за заботу о пожилом человеке. Одна страсть у меня осталась — любовь к хорошей книге. Тронут, тронут вашей неиссякаемой любезностью!

— Человек человеку друг, товарищ и брат, — назидательно сказала гостья, скосила лукавые глаза на Николая Петровича и прошествовала мимо, вызывающе грациозная. У нее была походка женщины, умеющей лелеять себя.

— Язык не проглотите! — сказал Отчимов Ракитину. — Да, все в прошлом, все отзвук и дым. Хороша и, видит око, доступна. Но мой зуб уже неймет. Собственно, не человек я уже, а книголюб. Кстати, как вы прокомментируете оброненное дамой при прощании: «Человек человеку друг, товарищ и брат»? Вы иронии не уловили?

— Признаться, нет. Нюансы, полутона, знаете, не для меня. Попадал в связи с этим впросак. Но тоньше не стал. Вообще же по существу этого лозунга о всеобщем братстве скажу, что время его не настало. Брататься с каждым нам пока просто нельзя. Толстовство это чистейшее. Очень рано мы объявили всех подряд друзьями, товарищами и братьями. Фраза эта, конечно, звучная. Но ведь спреждевременничали. Бесклассовостью веет от этого лозунга. Каков ты есть, человече, встретившийся мне на жизненном пути, так я и буду к тебе относиться.

— Я, к примеру, встретился вам на жизненном пути. Я вам друг, товарищ и брат или… — Отчимов не договорил, намек повис над Ракитиным: упадет — больно будет или нет?

— Вы мой непосредственный начальник, — сказал Николай Петрович, нисколько не смущенный его острым, буравящим взглядом. — Остальное расставит по местам день завтрашний. Доверимся ему!

— Ого! — процедил Отчимов, недовольный тем, что не он высказал оригинальное суждение далеко не на отвлеченную тему. В глубоко посаженных глазах Сидора Григорьевича блеснуло любопытство. Но он погасил его. Сказал: — Размялись, и будет. Докладывайте, что на мебельной?

Телефон рассыпал тяжелую дробь. Отчимов приставил к уху мембрану. Лицо его, лицо человека, изготовившегося слушать, возражать, обосновывать свою линию, используя вес опыта и высоту служебного положения, вдруг озарила простецкая улыбка. Что-то залихватское, молодецкое проглянуло в нем.

— О, кто нам звонит, кто нас помнит! — воскликнул он, вполне счастливый. — Здоровеньки булы, дорогой Иван Харламович, здоровеньки булы! Все для степи стараешься, для родной? Иного и не жду. Ну, а банька по тем же дням истапливается? Сто градусов на приборной доске? Очуметь можно! И массажист в форме? Но что же ты звонишь, беспокоишься, время драгоценное на пустяки растрачиваешь? Массажист мог и сам, без формальностей и протокола. Весь мир в наше время выходит на прямые связи. А ты не составишь компанию? В этом году еще ни разу? Узнаю энтузиаста трудового фронта. Нам, грешным, до такой цельности натуры далеко. Земные блага довлеют над нами. Какие у твоего массажиста руки, какие руки! Он не суставы, он сердце разогревает.

— Наш! Наш умелец и маг, — вкрадчиво возразила трубка.

Сидор Григорьевич горячо поблагодарил Ивана Харламовича, причем слова употребил душевные, почти самоуничижительные. Потом, пряча неловкость, сказал Николаю Петровичу:

— Вы все слыхали? Вынужден вас покинуть. До завтра!

— Вы правы, у Тена отменный массажист.

Сидор Григорьевич вспыхнул, потом побледнел. На верхней губе высыпали бисеринки пота. Наконец он счел нужным излить свое неудовольствие.

— Язва вы. Что у вас за привычка шпильки подпускать? Когда человеку остается немного, его все сильнее одолевают слабости. Ну, поглажу я себя по головке — вам от этого что? — сказал он и кивком головы отпустил Ракитина.

В коридоре курил и мерил шагами паркет Эрнест Сергеевич Хмарин. Ракитин опять порадовался его подтянутости, белой рубашке, острым швам на брюках, блеску в ярких глазах.

— Как прошла аудиенция? — поинтересовался он. — Чем сегодня порадовала Дядю эта киса-мурочка, помимо пламенной улыбки?

— Сейчас его ждут сауна и массаж.

Эрнест Сергеевич поднял колено на уровень пояса и отбил на нем ладонями звонкую чечетку.

— Я бы тоже попарился, но без Дяди, — сказал он. — Поди, товарищ Тен его пестует? Они любят друг друга, как слон тигра. Но оба достигли вершин в изображении искренней симпатии. Приглядись — классика! А ведь, получается, публика клюет. Их отношения построены не на взаимозависимости. Тен нужен Отчимову, Отчимов Тену — нет. Но действует какая-то инерция, из далекого прошлого, может быть. Понимаешь, подл из них только один.

— Ты так считаешь?

— Понаблюдай, не соскучишься. Знаешь, Коля, я уже в трех случаях применил твой метод. Для большинства приятная неожиданность оказаться в центре внимания должностного лица. Люди столько мне порассказали, что, раскрути я все это, раскрути ты свое, раскрути свое третий, четвертый из нашего аппарата, и жизнь получит новое качество. В Чиройлиере озоном запахнет.

— Постой, не части! Обожаю подробности.

— Сынок судьи квартиру вне очереди получил. Путевочки льготные для ветеранов войны к торгашам пошли. Телефонный звоночек, оказывается, очень удобная вещь.

— А ты думал.

Утром Ракитин опять предстал пред светлые очи Отчимова. Его мнение о мебельной фабрике и ее партийной организации было положительным. Николай Петрович знал, что здесь его оценка совпадает с оценкой Сидора Григорьевича. Он и хотел начать с совпадения оценок. Отчимов согласно кивал, но глаза его оставались холодными. Но молоток и отвертка его заинтриговали.

— Ядгар — рабочий, а мыслит по-государственному, — подвел он итог. — Почему инженеры не пекутся о создании подрядных бригад?

— Наверное, потому, что это не влияет на их зарплату.

— А Хмарин всего этого не заметил бы, — заключил Отчимов. — Он приносил одни восторги. Я был так сыт его восторгами, что мы не сработались, и он перебрался в отдел промышленности.

«Замаскированная похвала, — отметил Ракитин. — Случайность или впереди нормализация отношений?»

Они еще раз вернулись к молотку и отвертке. Получалось, что качество и порядок едины. Сидор Григорьевич посмаковал это как свое открытие. Он ничего не имел и против цеха индивидуальных заказов. Пусть экономика поворачивается лицом к человеку! Вопрос, который они готовили, мог включать в себя и эти моменты. Теперь, когда все еще раз было взвешено, вопрос приобретал реальные очертания. Из рекомендаций горкома партии молодой секретарь Ядгар Касымов мог извлечь много полезного. «Кажется, Отчимов становится терпим, — подумал Николай Петрович. — Есть мудрость веков в народном утверждении о том, что худой мир лучше доброй ссоры».

— Сидор Григорьевич, кто рекомендовал Ядгара секретарем первичной?

— Я! — с гордостью сказал Отчимов. — Я его разглядел.

Про подсказку Хмарина, вложенную в уста Абдуллаева, он позабыл начисто, словно ее и не было.

— Удачный выбор. Но вот про другие предприятия этого не скажешь. Я смотрю, здешние директора-начальники не очень жалуют боевых секретарей. Казалось бы, двойная тяга должна рождать дополнительное ускорение, а практика часто говорит о другом — о столкновении интересов. Какой никудышный секретарь Галина Дмитриевна Сычева! Но директор трикотажки Саид Пулатович Валиев ею не нахвалится. Пассивность коммунистов его вполне устраивает. Он говорит-вещает, они кивают: «Хоп-майли! Хоп-майли!» Что может быть тягостнее этой картины?

— Саид Пулатович не мой кадр. Чего вы от меня хотите? Огибайте его по большой дуге, вам же спокойнее будет.

— Злопамятен?

— Про это не знаю. Просто прочно сидит.

— На девочек он падок.

— Нам что за дело? Тоже мне, нашли недотрог. А если у них обоюдное согласие?

— Можно и так смотреть на это. В ком, мол, кровь не взыгрывала? Но Саид Пулатович девочкам этим призы раздает за победу в соревновании, путевки, квартиры.