«В этом суть, с этого надо начинать», — сделал зарубку в памяти Ракитин. А Шоире сказал:

— Пицунда! Возвышенное состояние души, красоты, соблазны. Странно, что грузины не умыкнули вас.

— Они — кавалеры одного дня, я же ценю в людях постоянство. Вы сами знаете, как называют женщину, которая не отличается постоянством.

Их взгляды встретились, и он подумал, что для нее, наверное, не существует запретных тем.

— Почему бы не собрать всех ваших вязальщиц в одну бригаду? — предложил он. — Работайте себе на единый наряд, ведите общее хозяйство.

— Вы повторили мою мысль. Я это предлагала. Мне заявили: рано, не опережай события, тебе и так больше всех надо, ты как бельмо на глазу, это может плохо кончиться. Столько всего накидали в мою корзинку, и все черное.

— Плохо, когда каждый за себя.

— Еще как плохо! Я от этого места себе не нахожу. Может быть, я виновата, раз меня свои же сторонятся? Но ведь права! Права и стою на своем, а на глазах слезы.

— А что же директор?

— А ничего директор. Обязан, да не помог. Вы знаете, какой он? — Шоира покраснела и отвернулась. Словно спохватилась, а надо ли посвящать чужого, в сущности, человека в дела, касавшиеся ее, и только ее. Потом решилась, и запретных тем для нее более не существовало. — Он мне не за работу, совсем не за работу орден посулил! Хочешь, говорит, к правительственной награде представлю! И улыбается, и придвигается ко мне, и руки свои изнеженные протягивает. И такого человека поставили руководить большим женским коллективом. А за какие заслуги? У него только одна заслуга. Та, что он сын заместителя министра и друг Тимура Акилова. Почему одного этого достаточно для назначения на высокий пост? Он не хозяин, не человек дела. У него «да» и «нет» одного цвета.

— Инжирчик, ручки изнеженные… «Да» и «нет» одного цвета! Здорово вы его!

— Кто открыл вам, что мы зовем Валиева Инжирчиком?

— Ваши девчата, кто же еще?

— Вообще это я отказываюсь понимать. Человек лишен данных, чтобы руководить, а — директор. За что нам наказание такое? Нам бы сейчас скорость приличную набрать. С хорошим директором мы знаете как могли бы работать?

— Спасибо, Шоира.

«А Инжирчик — психолог, — сделал Ракитин маленькое открытие. — Надо же: орденом соблазняет! Не боится. Ни мамы не боится, ни папы, ни чужого дяди. И потому не боится, что не драли его еще ремнем, не учили уму-разуму. Вседозволенность — что это, раскованность духа или втаптывание ближнего в грязь? Поистине шкала человеческих качеств бесконечна. Вот высота человеческого духа — бесконечность со знаком «плюс». Вот бездны порока — бесконечность со знаком «минус». А промежуток между двумя бесконечностями заполняем мы, простые смертные с простыми своими заботами. В состоянии ли мы раздвинуть пространство со знаком «плюс» и сократить пространство со знаком «минус»? А разве нет? Кто сказал, что градация незыблема?»

Ситуация складывалась не из гладких. Было яснее ясного, что Валиев не соответствует занимаемой должности. Но на докладную могли косо посмотреть. Прытка, прытка залетная пташка, умы-бороды-хвосты нужным людям защемляет, высокую свою порядочность выпячивает! «Будут синяки, — подумал он. — И пусть! Позорны они, что ли? Можно не давать им заживать, чтобы дольше ими гордиться».

— Знаете, сколько колхозных девчат я сюда привела? — вдруг сказала Шоира. — Шестерых одноклассниц, семнадцать односельчан. Думаете, это уважение ко мне? Это тяга к самостоятельности. А не так давно мы и не помышляли о жизни вне родного кишлака. Теперь этого уже нет. Пусть сама я недалеко ушла от родного дома. Другие пойдут дальше. Увидите, скоро страна узнает сыновей и дочерей моего народа не как продавцов фруктов на ее базарах, а как рабочих и инженеров на ее заводах.

— Вы, Шоира, пропагандист! Вам к людям идти надо, убеждать их.

— Я пойду! Дайте только повзрослеть. На девочку все знаете как смотрят?

— Догадываюсь. В связи с этим и у меня к вам деликатный вопрос: что плохого увидел ваш жених в том, что вы стали передовиком труда? Почему это его так покоробило. Я бы не стал проявлять любопытства, если бы это был единственный случай. Но я проследил судьбу многих женщин-узбечек, которые остались одинокими потому, что посвятили себя общественной работе.

Шоира порывисто встала, сняла шитую золотом тюбетейку с пышных кос, поддела под нее указательный палец, стала быстро вращать. Остановила резким прикосновением ладони. Снова завращала. Желтый светящийся круг золотого шитья заполыхал искрами. Положила головной убор на подоконник. Заходила по комнате, нервно теребя ладонью ладонь. Свет лампы то выхватывал ее разгоряченное лицо, то оно погружалось в тень. Смятение, вопросы и ответы самой себе возбудили ее чрезвычайно.

— Вам тяжело? Не отвечайте.

— Весь сегодняшний разговор не из легких. Со мной еще никто так не разговаривал, и я ни с кем не была так откровенна. Наверное, у каждого народа есть черты, которые его возвышают. И есть черты, которые привязывают его к прошлому, мешают перенимать то лучшее, что рождается в иной среде. Мой народ трудолюбив, добр и приветлив. Гость несет в дом радость общения, и его встречают как друга. Мой народ уважает мудрость отцов, традиции. Они во многом определяют отношения между людьми и отношения в семье. Мужчина — глава семьи. Так было, значит, так надо. И если женщина будет стоять в обществе выше мужчины, мужчине, который заранее смотрит на себя как на главу дома, рядом с ней будет неуютно. А кто же хочет для себя неуюта? Я думала об этом. Мне, конечно, трудно будет выйти замуж.

— Отсюда вывод не очень-то радостный: общественная работа резко уменьшает шансы девушки-узбечки на счастливую семейную жизнь.

— Пережить это гораздо труднее, чем потерю платья. Но я готова! Я люблю доказывать, настаивать на своем.

— Вы назвали сильные стороны своего народа. А каковы слабые?

— Не вгоняйте меня в краску.

— Русский размах без деловитости тоже не сослужил нам доброй службы. А наше «авось»? Наше прекраснодушие? Они собрали и продолжают собирать такую дань, которую и в рубли уже не переведешь. Хотите, я вам помогу, перекину наводящий мосток. Кто-то сказал, что жизнь на Востоке состоит из проявления уважения и восприятия уважения. Большим и маленьким начальникам здесь по традиции перепадает столько уважения, что для демократии остается совсем мало места.

— Вы это серьезно?

— Ну, не совсем. Но намек в моих словах весьма прозрачный.

— Мы, узбеки, часто ставим знак равенства между властью и вседозволенностью. Отсюда добровольная пассивность подчиненного. Раз вы начальник, вы приказываете, я исполняю, советов вам не даю. Ну, а если я начальник, я командую, и ваши советы мне ни к чему.

— Это ваш директор виноват в том, что вы так думаете. Но это не всегда верно.

— Не всегда, но часто.

— Я знаю прекрасных руководителей узбеков, которые уважают чужое мнение.

— Можно подумать, что вам известны одни эти примеры. Мой вывод не скоропалителен. Мы высоко ставим личное благополучие, благополучие семьи, и ниже — процветание общества. Сколько наших мужчин стремится в сферу обслуживания и за километр обходит завод, стройку! Их не пугает конвейер или башенный кран. Их привлекает возможность что-то иметь сверх заработка. А торговля, мастерские бытового обслуживания позволяют это. Разве это хорошо?

— Ваша убежденность горячая, об нее обжечься можно. Понимаю вашего жениха, который самоустранился. Он получал ожоги. Может быть, он и сейчас дует на больные места.

— Оставим это, пожалуйста!

— Скажите, Шоира, с чего бы вы начали, если бы вас избрали секретарем партийной организации?

— Я бы… разве это возможно?

— В принципе — да, — сказал Николай Петрович.

— Я бы к каждому коммунисту подошла, спросила, что нужно сделать, чтобы на фабрике был порядок.

— Ну, а если директору все это лишние хлопоты и порча крови?

— У меня он ничего не отменил бы. У меня он забегал бы.