— Что же нам тогда с ним делать? — в замешательстве спросил Танис.

— Связать его, заткнуть ему рот, завязать глаза и кинуть на дно колодца, — посоветовал Флинт. — Потом улизнуть, пока еще темно, и тогда он, возможно, — подчеркиваю, возможно! — не найдет нас.

— Кого вы собираетесь кидать в колодец? — раздался жизнерадостный голос. Тассельхоф, увидев друзей через окошко, решил сэкономить время, влез в окно и спрыгнул с подоконника прямо на стол.

— Эй, поосторожней! Ты чуть мою кружку не перевернул! Слезь со стола, дверная ты ручка! — Флинт вовремя подхватил угрожающе наклонившуюся кружку и прижал ее к груди. — Если хочешь знать, то речь шла о тебе.

— Неужели? Как интересно! — засиял Тас. — Я никогда раньше не бывал на дне колодца. Ой, я только что вспомнил. Я не могу.

Тас утешительно погладил гнома по руке.

— Я ценю вашу заботу. Действительно ценю. Я просто тронут, но, понимаете, меня скоро здесь не будет.

— А куда ты уходишь? — спросил Танис с трепетом в голосе.

— Прежде чем я скажу, позвольте сделать небольшое заявление. Я знаю, что вы спорили, кому брать меня с собой, ведь так? — Тас сурово оглядел компанию.

Танис смутился. Он не хотел обижать кендера.

— Ты можешь пойти с нами, Тас… — начал он, но его прервал вопль «Он не может!» со стороны Флинта.

Тас поднял маленькую ладошку, прося тишины.

— Понимаете, если я пойду с кем-то из вас, то остальные почувствуют себя обделенными, а мне не хотелось бы, чтобы это случилось. Так что я решил уйти сам, один. Нет! Не пытайтесь заставить меня передумать. Я отправляюсь в Кендермор. Только без обид, ребята, — Тас выглядел довольно строго, — но никто из вас не смог бы там прижиться.

— Ты имеешь в виду, что кендеры не разрешили бы нам войти в их владения? — спросил оскорбленный Карамон.

— Нет, я имею в виду, что вы бы там не поместились. Особенно ты, Карамон. Ты бы снес крышу моего дома, если бы встал в полный рост. Я уже не говорю про то, что ты раздавил бы любое кресло. Ну, для Флинта я, пожалуй, мог бы сделать исключение.

— Нет, не мог бы! — поспешно сказал гном.

Тассельхоф принялся расписывать чудеса Кендермора и нарисовал такую интересную картину этого беззаботного места, где нет понятий частной собственности и личного имущества, что все, сидевшие за столом, поклялись, что никогда не ступят на его землю.

Когда проблема с кендером разрешилась, осталось только попрощаться.

Друзья еще долго сидели за столом. Садившееся солнце светилось алым шаром, если смотреть через красное стекло витражного окна, горело оранжевым в желтом стекле и мерцало странным зеленоватым светом в голубом. Солнце, казалось, тоже не хотело расставаться ни с кем из компании, и еще долго протягивало золотые лучи через все небо, прежде чем зайти и оставить только слабое свечение над горизонтом.

Отик принес лампы и свечи, чтобы разогнать по углам тени, а вместе со светом принес роскошный ужин, состоявший из знаменитого картофеля со специями, телячьих отбивных, жареной форели, пойманной в озере Кристалмир только этим утром, свежеиспеченного хлеба и козьего сыра. Угощение было отменным; даже Рейстлин съел больше обычного, практически уничтожив целую рыбину. Когда все было съедено — ничто не пропадало, если поблизости был Карамон, — Танис подозвал Отика, чтобы расплатиться по счету.

— Ужин за мой счет, друзья мои — мои самые дорогие друзья, — сказал Отик. Он пожелал всем спокойного путешествия и пожал руки всем, включая Тассельхофа.

Танис предложил Отику выпить с ним, от чего тот не отказался. Флинт предложил выпить еще стаканчик, а потом еще один. Отик ни разу не отказался, так что, когда на кухне потребовалась его помощь, юной Тике пришлось помочь ему подняться и пройти туда.

Другие утехинцы останавливались, проходя мимо, подходили к их столу, чтобы попрощаться и пожелать удачи. Многие были постоянными покупателями Флинта, которые очень огорчились известием о его уходе, потому что он продал все, что мог, и объявил, что его не будет по меньшей мере год. Гораздо больше людей пришло, чтобы попрощаться с Рейстлином, к немалому удивлению остальных, которые не предполагали, что у скрытного, неприветливого и циничного юноши было так много друзей.

Но они не были его друзьями. Они были его пациентами и пришли, чтобы выразить благодарность за помощь. Среди них была и Миранда. Уже больше не городская красавица, она была бледна и измождена, и одета в черное траурное платье. Ее ребенок был одним из первых, кто умер от чумы. Она поцеловала Рейстлина в щеку и глухо поблагодарила его за то, что он облегчил страдания ее маленького сына, когда тот умирал. Ее молодой муж также выразил свою признательность, затем увел несчастную жену прочь.

Рейстлин смотрел ей вслед, испытывая глубокую благодарность судьбе за то, что он не пошел по этой нарядной, усыпанной розами дорожке. Этим вечером он был особенно добр и внимателен к Карамону, к большому удивлению последнего, который не мог понять, что он сделал, чтобы заслужить благодарность брата.

Все люди, первый раз пришедшие в гостиницу, обращали внимание на их компанию, в основном потому, что то Танис, то Флинт подходили к ним, чтобы извиниться и вернуть ценные вещи, которые кендер брал взаймы. Путешественники трясли головами и поднимали брови.

— В этом мире всем есть место, — говорили они, добавляя «даже кендерам», хотя по их фальшивому тону было видно, что сами они ни на грош не верят этой старой мудрости. По их мнению, оно относилось только к их собственному народу, и ни к каким другим.

Опускалась ночь. Гостиницу окутал мрак. Тени легли в углах, потому что другие постояльцы разошлись спать, взяв с собой свечи и фонари. Отик, допившийся до приятного беспамятства, давно лег спать, оставив уборку Тике, повару и официанткам.

Они вытерли столы и подмели пол; из кухни доносился звон моющейся посуды. Но друзья все еще сидели за своим столом, не желая расставаться, потому что каждый из них чувствовал, что эта разлука будет долгой.

Наконец Рейстлин, который уже давно клевал носом в своем уголке, тихо сказал:

— Пора идти домой, братец. Мне нужно отдохнуть. Завтра мне нужно многое сделать.

Карамон промямлил что-то невнятное. Он выпил больше, чем следовало. Его нос покраснел — он находился на той стадии опьянения, на которой одни люди дерутся, а другие начинают плакать. Карамон плакал.

— Мне тоже пора уходить, — сказал Стурм. — Нам нужно рано выйти и оставить за собой несколько миль еще до рассвета, потому что потом будет жарко.

— Как бы я хотела, чтобы ты передумал и пошел с нами, — мягко сказала Китиара, не сводя глаз с Таниса.

Кит вела себя шумнее, отчаяннее и живее всех в компании, за исключением тех моментов, когда ее взгляд падал на Таниса, и ее лукавая улыбка тускнела. Спустя мгновение она снова улыбалась, и смех ее звучал громче обычного. Но по мере того как веселье стихало, а в гостинице становилось тише, тени обступали их, смех Кит стихал, свои истории она начинала одну за другой, но не доводила до конца. Она все ближе и ближе придвигалась к Танису и теперь уже сжимала его руку под столом.

— Пожалуйста, Танис, — сказала она. — Пойдем на север. Ты найдешь там славу, богатство и силу. Я клянусь тебе!

Танис колебался. Ее темные глаза были блестящими и теплыми. Улыбка чуть дрожала от напряжения и от желания. Он не видел ее более красивой. Теперь отказать ей становилось все труднее.

— Да, Танис, пойдем с нами, — присоединился к ней Стурм. — Не могу обещать тебе богатство или власть, но слава должна быть нашей.

Танис открыл рот. Казалось, что он скажет «да». Все, включая его самого, ожидали этого. Поэтому, когда раздалось уверенное «нет», он выглядел таким же ошарашенным, как и все остальные.

Как сказал Рейстлин Карамону позже по пути домой, «человеческая сторона Таниса желала пойти с ней. Его удержала эльфийская сторона».

— Да кому ты нужен? — ощерилась Кит, самолюбие которой было всерьез задето. Она не ожидала от него такого ответа. Она отодвинулась от него, выпрямилась. — Путешествовать с тобой было бы все равно что путешествовать с собственным дедушкой. Мы со Стурмом повеселимся куда лучше без тебя.