Карамон пожал плечами. — Я всегда могу перезимовать у Седжей. Все равно я у них часто остаюсь, когда снег заваливает дорогу. Я могу остаться и со Стурмом тоже, или с кем-нибудь еще из друзей.

Рейстлин молчал, хмурясь и размышляя. — В чем дело, Рейст? — беспокойно спросил Карамон. — Ты думаешь, это не очень хороший план? — Я думаю, что это великолепный план, братец. Но я считаю, что ты не должен содержать меня. Это неправильно.

Волнение Карамона исчезло. — Это ничего не значит! Все мое — твое, Рейст, ты же знаешь. — Это много значит для меня, — ответил Рейстлин.

— Очень много. Я тоже должен что-то делать в свою очередь.

Карамон посвятил этому утверждению три минуты серьезного раздумья, но, очевидно, этот процесс был слишком болезненным, потому что он принялся тереть лоб и сказал, что по его мнению, пора обедать.

Он пошел обследовать кладовую, в то время как Рейстлин раздумывал, что он может делать для их совместного дохода. Он был недостаточно силен для фермерской работы, а для любой другой у него не нашлось бы времени с его учебой. Его обучение теперь значило намного больше, оно было вдвойне важно. Каждое заклинание, которое он узнавал, добавляло очередную толику к его знаниям… и к его власти.

Власти над другими. Он вспомнил, как Карамон, такой сильный и здоровый, погрузился в глубокий сон, застыв неподвижно по слову своего слабого брата. Рейстлин улыбнулся.

Вернувшись с ломтем хлеба и горшочком меда, Карамон поставил маленький пустой пузырек на стол перед братом. — Это принадлежит той старой ведьме, Чокнутой Меггин. Там был какой-то деревянный сок. Кит давала его тебе, чтобы унять жар. Я, наверное, должен вернуть его ей, — с неохотой проговорил он, и понизил голос, добавляя с благоговейным ужасом: — Ты знаешь, Рейст, у нее есть волк, который спит прямо на крыльце, а на кухонном столе у нее человеческая голова!

Чокнутая Меггин. В голову Рейстлину пришла идея. Он взял пузырек, открыл его и понюхал. Он мог определить содержимое довольно легко — настойка ивовой коры. Другие травы в его саду тоже могли быть использованы для лечения. Теперь в его силах было использовать мелкие, легчайшие заклинания. Люди охотно платили бы сталью, если бы он мог, скажем, усыпить младенца с желудочными коликами, снизить жар или вылечить зудящую сыпь.

Рейстлин сжал пузырек в ладони. — Я сам это верну. Тебе не обязательно идти, если ты не хочешь. — Я пойду, — решительно сказал Карамон. — Кто знает, откуда у нее тот череп, а? Подумай сам. Мне бы не хотелось однажды зайти к ней и увидеть твою голову на обеденном столе. Так что ты и я, Рейст, с этой минуты будем вместе. Мы — это все, что есть у каждого из нас. — Не совсем все, дорогой мой братец, — тихо промурлыкал Рейстлин. Его рука нащупала маленький кожаный мешочек, который он носил на поясе, мешочек, где он держал компоненты для своих заклинаний. Сейчас там были только розовые лепестки, но скоро эта сумка будет содержать больше. Гораздо больше. — Не совсем все.

Прошло два года. Теплые весенние дожди и ласковое летнее солнце помогли саженцам валлинов на могилах выпрямиться и начать расти, выпуская зеленые побеги. Рейстлин зимовал в школе. Он добавил еще одно простое заклятие в свою книгу — заклятие, с помощью которого можно было определить, является ли предмет волшебным или нет. Карамон проводил зимы, работая в конюшнях, а летом он помогал фермеру Седжу. Зимой он почти не бывал дома. Без брата ему было одиноко, к тому же он побаивался оставаться там наедине с призраками родителей. Как бы то ни было, когда Рейстлин возвращался, братья постоянно жили там.

Этой весной по обычаю должен был состояться Майский Праздник, одно из главных празднеств Утехи. В южной части города под ярмарку отвели огромный пустырь, расчистив его предварительно.

Теперь, когда состояние дорог наконец позволяло путешествовать, купцы приезжали в город со всех концов Ансалона, им не терпелось выставить на продажу то, что они мастерили всю зиму.

Первыми прибыли неразговорчивые, диковатого вида жители равнин из поселений с диковинными варварскими названиями вроде Кве-Тэх и Кве-Кири. Облаченные в звериные шкуры со странными узорами, перечисляющими и восхваляющими их предков, которым они поклонялись, равнинные жители держались отдельно от других народов, представители которых прибыли на ярмарку, хотя сталь они принимали с готовностью. Их прочная глиняная утварь высоко ценилась, а тканые вручную покрывала были удивительно красивы. Другие их товары, такие как украшенные бисером черепа мелких животных, были предметом вожделения детей, к изумлению и ужасу их родителей.

Гномы, хорошо одетые, с золотыми цепями на шее, приходили из своего подземного владения Торбардина, принося с собой металлические изделия, которыми они были известны, выставляя все от кастрюль и сковородок до топориков, наручей и кинжалов.

Эти-то торбардинские гномы и затеяли первый скандал относительно мирной весны. Они находились в Последнем Приюте и пили Отиков эль, когда принялись делать не самые лестные замечания об эле, качество которого, как они утверждали, было ниже их собственных высоких стандартов. Местный гном с холмов принял эти оскорбительные замечания близко к сердцу и заметил, что горный гном не распознает хороший эль, даже если вылить на его голову целую кружку, что он немедленно и продемонстрировал, облив одного из торбардинцев.

Несколько эльфов из Квалиноста, которые привезли на ярмарку редкостного изящества золотые и серебряные украшения, высказались в том смысле, что все гномы — дубоголовые грубияны, хуже людей, которые достаточно плохи.

Началась потасовка. Кто-то позвал стражу.

Жители Утехи были за холмового гнома. Взволнованный Отик, не желая терять посетителей, попытался встать на обе стороны одновременно. Он считал, что, возможно, эль не совсем отвечал его обычным высоким стандартам, так что господа из Торбардина могли иметь основание для подобных высказываний. С другой стороны, Флинт Огненный Горн являлся выдающимся знатоком эля, ибо выпил немало на своем веку, и Отик чувствовал, что его опыту можно доверять.

В конце концов, было решено, что если гном холмов извинится перед горными гномами, а горные гномы попросят прощения у Отика, то все случившееся будет забыто. Предводитель торбардинских гномов, утирая кровь из носа, объявил во всеуслышание, что эль был «пригодным к питью». Гном из холмов, потирая ушибленную челюсть, пробормотал, что гном из гор все же может кое-что понимать в эле, так как наверняка провел не одну ночь на полу трактиров, лежа лицом в луже этого напитка. Гному из Торбардина не понравилось такое извинение, и он принял это за еще одно оскорбление, но тут вмешался Отик и предложил бесплатную выпивку всем, находящимся в гостинице, чтобы отпраздновать примирение.

Еще ни один гном, живущий на свете, не отказывался от бесплатной выпивки. Обе стороны вернулись на свои места, причем каждый был убежден, что победил в споре. Отик убрал сломанные стулья, официантки подобрали черепки разбитых тарелок, стражи выпили за здоровье трактирщика, эльфы наморщили носы и свысока посмотрели на всех остальных, и ссора закончилась.

Рейстлин и Карамон услышали об этой драке только на следующий день, пробираясь сквозь толпы торговцев, сновавших между лотками и палатками. — Хотел бы я быть там, — с сожалением вздохнул Карамон, сжимая кулаки.

Рейстлин не сказал ничего, его мысли были заняты другим. Он изучал толпу, пытаясь определить, где ему выгоднее всего расположиться. Наконец он занял место на углу двух лавок — с одной стороны находился продавец кружева из Гавани, а с другой был торговец винами из Пакс Таркаса.