Тотчас же начались приготовления к свадебным торжествам.

Я был весьма и весьма признателен сэру Баярду за все, что он для меня сделал. Признателен я был ему и за канцону, обращенную к леди Энид, в которой он не забыл упомянуть — и при том похвально — обо мне. Когда я услышал ее, то зарделся от радости. Такого удовольствия я не испытывал даже тогда, когда под окнами леди Энид сочинял для Алфрика «серенаду».

Когда я, под впечатлением от канцоны, рассказал сэру Баярду о той «романтической ночи», он от души рассмеялся — и смех его был вовсе не обидным для меня.

Через неделю, как мы вернулись в замок, состоялась помолвка сэра Баярда и леди Энид. И сэр Робер повелел прислуге готовиться к свадьбе: мыть и убирать всюду так, чтобы замок блестел как новенький, запасать продукты для свадебного пира. Ну, словом, всем дела хватило.

С Дени ди Каэла мы встретились как родные. Она поцеловала меня, и я почувствовал, что этот поцелуй — больше, чем просто дань вежливости. Мы почти не расставались с ней. Только иногда я в задумчивости отправлялся в башню, которую про себя назвал Башней Кошек Леди Марии.

Ну, словом, вскоре я понял, что без Дени я просто жить не могу. И спустя неделю после свадьбы сэра Баярда и леди Энид состоялась наша с Дени помолвка.

Сейчас осталось всего два часа до того, счастливого мига, когда я, облачившись в свадебный костюм, пройду в трапезную замка ди Каэла.

Трапезная эта видела множество рыцарских пиров, видела она и сражение рыцарей со Скорпионом, видела она и свадьбу сэра Баярда с леди Энид. Теперь ей предстоит увидеть и мою свадьбу.

И если сейчас кто-нибудь случайно зашел бы в мою комнату и спросил бы меня: «Хотел бы я поменять свою судьбу, изменить в ней что-либо?» — я бы ответил так:

— Нет. Моя судьба — это моя судьба. Случилось то, что и должно было случиться. Немало тяжких испытаний уже было у меня, немало их еще ждет меня впереди. А сейчас… сейчас я счастлив, как никто на всем белом свете!

И засим — прошу простить меня и понять — я ставлю точку в своем рассказе.

Плач младенца не был плачем эльфийского ребенка. Эльд Айлия, древняя даже в глазах долгожителей эльфов, бросила сочувственный взгляд на младенца, заворачивая его в пеленки из серебристой ткани. Свет камина отражался в стенах из розового кварца дома акушерки Квалинести, купая сердитого новорожденного в персиковом свечении, пока тот вопил, и маленькая грудная клетка вздрагивала, когда он судорожно хватал воздух. Бриз, подувший через окно, выходившее на улицы Квалинести, освежил воздух, пропахший потом, кровью и скорбью.

«Сколько страсти», — прошептала Эльд Айлия. — «Со своим первым вздохом ты сразу же раскрыл свое происхождение». Как бы возражая ее ворчанию, ребенок, обхватив руками свою грудь, перестал плакать, зевнул и заснул. Его румяное лицо успокоилось в отдыхе.

Акушерка прижала к себе крошечный сверток и шагнула к креслу-качалке, стоявшему перед камином. Кресло, почти столь же старое, как и сама Эльд Айлия, контрастировало с живыми каменными стенами, как поношенная пара тапок контрастирует с новым платьем. Кресло, чье дерево было отполировано веками использования, уютно скрипнуло, когда Эльд Айлия опустилась в него, положила младенца на свою зеленую юбку и провела пальцем по одному из ушей малыша.

«Не такое заостренное, как ухо полного эльфа, но и, определенно, не круглое ухо человека», — Эльд Айлия сказала младенцу, который открыл один глаз, покосился на огонь и снова закрыл его. Ее слова звучали словно музыка, песнь деревянной флейты, что была отполирована тысячи тысяч раз. Она наклонилась к новорожденному и, как ритуал, вдохнула запах свежевымытого младенца, она никогда не упускала этот момент.

«Человеческая кровь в его венах разогреет его вялое эльфийское сердце своим огнем», — подумала она. «О, да, маленький», — яростно прошептала она, ее глаза светились, словно ореховые агаты. — «Тебе понадобится эта страсть. Жизнь полуэльфа нелегка в наши дни в Квалинести».

К ее удовольствию ребенок появился здоровым, этот момент доставлял маленькую радость почтенной акушерке. Замедлив качание, она взглянула на кровать, расположенную в алькове, куда не проникал свет камина. Она погасила лампу, что горела, казалось, бесчисленные часы у подножья койки; на постели лежала фигура, окутанная саваном тьмы, ее лицо было спокойным после часов изнурительной борьбы.

Эльд Айлия была крошечной для эльфа и демонстрировала круглые карие глаза, такая редкость для Квалинести, глаза, показывавшие, что она сама несла в себе человеческую кровь предыдущих поколений. Однако она также демонстрировала и заостренные уши, тонкое тело и длинные пальцы своей собственной эльфийской матери.

Она так долго была среди эльфов Квалинести, что они уже не помнили время, когда Эльд Айлия еще не жила среди них, принимая их немногих драгоценных детей. Она была привычным зрелищем, шагающим среди древовидных розовых жилищ города Квалиноста со своей акушерской сумкой на боку; большинство жителей города — и определенно, каждая эльфийская женщина, у которой была сложная беременность — не обращали внимания на смешанную эльфийско-человеческую кровь старой няньки. Она была сведуща в травах, которые облегчали страдания многих рожениц и, не являясь, по сути, магом, она обладала достаточной магией, чтобы облегчить едва ли не самую сильную боль.

Тем не менее, ей не хватило мастерства, чтобы спасти Элансу.

Непроизвольно руки Эльд Айлии стиснули осиротевшего малыша, пока он не проснулся и не завопил. Она ускорила темп кресла-качалки и принялась гладить его крошечный лоб, щеки, переносицу, пока его веки не сомкнулись, и он не заснул.

Внезапно ее ушей достигла слабая музыка — звук колокольчиков, привязанных к упряжи лошади или нескольких лошадей. Вскоре она услышала альт своего слуги в приемной внизу, и затем шаги по каменным ступеням, что вели на второй уровень ее дома-башни. Она прижала младенца к плечу, когда деревянная дверь, украшенная гравировкой в виде осиновых листьев, распахнулась.

Беседующий с Солнцем, Повелитель Квалинести, стоял в дверях с обеспокоенным лицом. Свет огня мерцал на одной стороне его мантии из золотых нитей; другая сторона купалась в свете серебряной луны, Солинари, что лился через окно сбоку от двери. Где лучи касались пола, они были окрашены красным, словно несколько капель крови; Лунитари, кровавая луна Кринна, также взошла.

Взгляд Эльд Айлии переместился к фигуре на кровати. Глаза Беседующего последовали за ним. «Она спит?»— тихо спросил он. Еще один порыв воздуха сквозь открытое окно донес звуки смеха с улицы внизу. Эльд Айлия покачала головой и наклонила морщинистое лицо к спящему малышу, наблюдая уголком глаза, как Беседующий медленно подошел к телу женщины. Его рука задрожала, когда он потянулся, чтобы коснуться Элансы, вдовы своего мертвого брата, но затем рука замерла и безвольно упала к боку.

Он сглотнул. — «Ты, Айлия, со всем своим мастерством… Если даже ты не смогла спасти ее, никто бы не смог».

Акушерка мягко покачала головой. «Она была слишком слаба, Солостаран. Она держалась, пока не родился малыш, покормила его один раз, а затем позволила себе уйти».

Беседующий с Солнцем уставился на нее. Похоже, он не обратил внимания, что она использовала его истинное имя, а не титул, который он взял, когда больше века назад поднялся на трибуну Башни Солнца, чтобы править эльфами Квалинести. Волна боли пробежала по его ястребиному лицу. «Она позволила себе уйти…», — тихо повторил он. Для эльфов жизнь была священна, а добровольное завершение ее — богохульством.

«Ребенок?..»— спросил он.

Губы акушерки разделились в странной улыбке, ни радостной, ни скорбной; на мгновение она вспомнила ночь, когда родился сам Солостаран, так давно. Как отличалась тогда обстановка, какие богатые залы, сверкавшие светом факелов. Как почтительны были слуги, склонившиеся в тени позади комнаты, где проходили роды. Все это разительно отличалось от жилища акушерки смешанной крови, пусть даже и лучшей акушерки в Квалинести. Эланса могла родить своего ребенка при дворе, но она выбрала вместо этого комнаты Эльд Айлии.