Розамун упала на тело мужа. Ее руки вцепились в его рубаху, пропитанную кровью. — Джилон! Очнись!

Голова Джилона моталась из стороны в сторону. Струйка крови сочилась у него изо рта. — Я верю, верю, — повторяла Розамун. Ее руки окрасились кровью. — Мама, пожалуйста, пойдем домой! — беспомощно попросил Рейстлин.

Отик осторожно разжал руки Розамун и оттащил ее от тела. Кто-то еще поспешно накрыл тело покрывалом. — Вот вам помощь вашего Бельзора, — вполголоса сказал гном.

Он не хотел, чтобы его кто-то услышал, но его голос был звучным и довольно мощным, так что эти слова расслышали все, стоявшие поблизости. Некоторые выглядели шокированными. Некоторые осуждающе покачали головами. Один или двое мрачно усмехнулись, думая, что никто не смотрит на них.

Вдова Джудит много проповедовала с тех пор, как обосновалась в городе, и обратила немало человек в свою веру. Теперь эти новообращенные с ужасом смотрели на мертвое тело. — А кто такой Бельзор? — звонко спросил кендер. — Флинт, ты знаешь Бельзора? Он должен был исцелить этого бедного человека? Почему он не сделал этого, как ты думаешь? — Заткнись, Тас, дверная ты ручка! — резко приказал ему гном.

Но эти же вопросы задавали себе многие другие. Они смотрели на вдову Джудит, ожидая ответа.

Вдова Джудит не утратила веру. Ее лицо ожесточилось. Она послала гневный взгляд гному и еще более гневный — кендеру, который в это время поднимал уголок покрывала, чтобы взглянуть на труп. — Может быть, он исцелился, а мы просто не заметили? — попытался оправдаться кендер. — Он не исцелился! — воскликнула вдова Джудит. — Джилон Мажере не был исцелен, и не будет исцелен! Почему, вы спрашиваете? Из-за грехов этой женщины! — Вдова Джудит указала на Розамун. — Ее дочь — шлюха! Ее сын — колдун! Это ее вина, и вина ее детей в том, что Джилон Мажере умер!

Указывающая рука могла бы с таким же успехом быть стрелой, вонзившейся в Розамун. Она в шоке уставилась на Джудит, затем вскрикнула и повалилась на колени, глухо рыдая.

Рейстлин вскочил на ноги. — Да как ты смеешь? — тихо и угрожающе обратился он к вдове. Он спрыгнул на землю с телеги. — Убирайся отсюда! — Теперь он стоял лицом к лицу со вдовой. — Оставь нас в покое! — Видите! — Вдова Джудит попятилась. Она перевела указательный палец на Рейстлина. — Он злой! Он поклоняется злым богам!

Внутри Рейстлина загорелся огонь. Горячее белое пламя поглотило здравый смысл, поглотило рассудок. Он ничего не видел, ослепленный этим огнем, и ему было безразлично, уничтожит ли огонь его, если только он уничтожит Джудит. — Рейст! — Его остановила рука. Сильная и уверенная рука дотянулась до него сквозь огонь и удержала его на месте. — Рейст! Остановись!

Рука, рука его брата, вытащила Рейстлина из огня. Ужасное белое пламя, ослепившее его, угасло, огонь потух, и Рейстлину стало холодно. Он чувствовал вкус пепла у себя во рту. Сильные руки Карамона обвились вокруг хрупких плеч Рейстлина. — Не трогай ее, Рейст, — проговорил Карамон. Его голос был хриплым от рыданий. — Этим ты только докажешь, что она права.

Вдова с побледневшим лицом прислонилась к дереву. Она оглядела всех собравшихся. — Вы видели, добрые жители Утехи! Он пытался убить меня! Он демон в человеческом обличье, я вам говорю! Изгоните эту мать и ее отпрыска-демона! Выгоните их прочь из Утехи! Покажите Бельзору, что вы не потерпите такого зла здесь, в вашем городе!

Люди молчали, их лица были суровыми и бесстрастными. Медленно двигаясь, они образовали круг — защитный круг с семьей Мажере в середине. Розамун припала к земле, уронив голову. Рейстлин и Карамон стояли бок о бок возле матери. Хотя Китиары там не было — она не навещала семью много лет — ее дух был невольно призван, и она тоже присутствовала, пусть только в мыслях своих братьев. Джилон лежал в телеге, накрытый покрывалом. Его кровь уже начала просачиваться сквозь толстую ткань. Вдова стояла вне круга. Все продолжали молчать.

Какой-то человек проложил себе дорогу через толпу. У Рейстлина осталось неясное воспоминание о нем; клубы дыма от погасшего огня все еще застилали его зрение. Но он запомнил, что человек был высоким, чисто выбритым, длинные волосы закрывали его уши и падали на плечи. Он был одет в кожу, отделанную бахромой, и носил лук на одном плече.

Он подошел к вдове. — Думаю, что это тебе лучше будет покинуть Утеху, — сказал он. Его голос был спокойным, он не угрожал ей, лишь констатировал факт.

Вдова злобно посмотрела на него и метнула взгляд на людей позади него. — Вы что, позволите этому полукровке так говорить со мной? — завопила она. — Танис прав, — сказал Отик, выступив вперед. Он махнул пухлой рукой, в которой все еще держал кувшин с бренди. — Отправляйся-ка ты в Гавань, добрая женщина. И прихвати Бельзора с собой. Нам он здесь без надобности. Мы сами за собой приглядим. — Отведите свою маму домой, ребята, — сказал гном. — Не тревожьтесь об отце. Мы позаботимся о похоронах. Вы, конечно, захотите быть на них, так мы дадим вам знать, когда все будет готово.

Рейстлин кивнул, не в силах говорить. Он наклонился, поднимая мать с земли. Она безвольно повисла на его руке, будто тряпичная кукла, которую трепали и рвали дворовые псы. Она смотрела прямо перед собой с тем бессмысленным, рассеянным выражением, которое было так знакомо Рейстлину; его сердце сжалось в страхе. — Мама, — сдавленно сказал он, — мы идем домой.

Розамун не ответила. Похоже, она не слышала его. Она обмякла мертвым грузом в его руках. — Карамон? — Рейстлин посмотрел на брата.

Карамон кивнул, его глаза были полны слез.

Вместе они отнесли свою мать домой.

На следующее утро Джилон Мажере был похоронен внизу под валлинами, и на могиле посадили молодой росток валлина по обычаю утехинцев. Его сыновья присутствовали на погребении. Его жена — нет. — Она спит, — объяснил Карамон, краснея за свою ложь. — Мы не хотели будить ее.

На самом деле они не могли ее разбудить.

К полудню все в Утехе знали, что Розамун Мажере впала в один из ее трансов. На этот раз она погрузилась глубоко, настолько глубоко, что не слышала ни одного голоса — как бы она ни любила его обладателя — который звал ее.

Соседи приходили, принося соболезнования и различные советы по поводу того, как ей помочь, некоторые из которых — такие как нашатырный спирт — Рейстлин опробовал. От других, таких как многочисленные уколы булавкой, он отказался.

По крайней мере, пока. До тех пор, пока настоящий страх не овладел им.

Соседи приносили еду, чтобы разбудить ее аппетит, так как прослышали, что Розамун не ест. Сам Отик приволок огромную корзину кушаний из Последнего Приюта, которые включали дымящийся горшок со знаменитым картофелем с пряностями. Отик свято верил, что никто из живых (и почти никто из мертвых) не мог устоять перед чудесным ароматом этого блюда.

Карамон принял еду с вымученной улыбкой и тихим «спасибо». Он не впустил Отика в дом, загородив проход своим массивным телом. — Ей лучше? — спросил Отик, вытягивая шею, чтобы заглянуть за плечо Карамона.

Отик был добрым человеком, одним из лучших в Утехе. Он бы с радостью расстался со своей любимой гостиницей, если бы это помогло больной женщине. Но он находил удовольствие в сплетнях, а трагическая смерть Джилона и странная хворь его жены были предметом всех разговоров в гостинице.

Наконец Карамону удалось закрыть за ним дверь. Минуту он стоял, прислушиваясь к тяжелым шагам Отика по мостовой, затем услышал, как тот остановился, чтобы поговорить с несколькими женщинами. Карамон слышал, как несколько раз было произнесено имя его матери. Со вздохом он отнес еду на кухню и поставил рядом с другими подношениями.

Он положил немного картофеля в миску, добавил кусок свинины, запеченной в яблочном соусе и наполнил бокал эльфийским вином. Он хотел было отнести все это в комнату матери, но остановился на пороге.

Карамон любил свою мать. Хороший сын был обязан любить мать, а Карамон старался быть хорошим сыном. Но они с матерью не были близки. Он скорее чувствовал родство с Китиарой, которая сделала намного больше для них с Рейстлином, чем Розамун. Карамон жалел мать всем сердцем. Он очень печалился и беспокоился о ней, но ему пришлось сделать усилие, чтобы войти в ее комнату, такое же усилие, какое ему предстояло сделать, чтобы однажды ринуться в битву.