День был яркий и теплый — от такой погоды все давно отвыкли.

Вокруг лежали поля… еще совсем недавно это были поля сражений.

С собой в дорогу Кэз захватил несколько бурдюков с водой. Путь ему предстоял весьма неблизкий.

Сильный боевой конь, которого ему подарил государь Освал, летел как стрела. Вдоль дороги валялись ржавые доспехи и брошенное оружие.

Походная сумка то и дело ударяла Кэза в бок, и это скоро стало раздражать минотавра. Он решил перевесить ее.

Внутри сумки что-то звякнуло. Кэз остановил коня и сунул руку в сумку. Сначала он вынул латунную пластинку с эмблемой рыцарства, на обратной стороне пластинки было высечено его имя и стояла метка, удостоверяющая, что минотавр находится под защитой рыцарей Соламнии. Кэз поначалу не хотел брать эту пластинку, но Великий Магистр убедил его обязательно взять, ибо о добрых делах минотавра знают далеко не все. В легендах о Хуме, которые уже ходили в народе, о Кэзе почти никогда не упоминалось. Многие рыцари не желали смириться с тем, что близким другом легендарного героя был минотавр… Кэз аккуратно положил пластинку на прежнее место и вынул из сумки медальон Паладайна. Этот медальон выпал из рук умершего Хумы. Минотавр тогда же, чтобы не потерять, сунул его к себе в сумку и вот — забыл о нем. Медальон ярко засверкал на солнце.

Кэз посмотрел в небо.

Теперь все стало по-иному и на земле, и в небе.

Драконы тьмы покинули Кринн.

Стремительный, прилетев в соламнийскую столицу с Кэзом и мертвым Хумой, вскоре вернулся к сородичам, и минотавр его больше никогда не видел.

Человекобык пришпорил коня. Медальон он крепко сжимал в руке. Он решил сперва сохранить его как память о Хуме. Но имеет ли он право взять медальон себе?

И тут Кэз увидел на обочине дороги одинокое дерево. Деревья вокруг были выворочены с корнем. Только это дерево осталось живым, на нем было уже несколько молодых зеленых веток. Кэз подъехал к дереву и повесил медальон на ветку — так, чтобы его было хорошо видно с дороги.

— Моя честь — моя жизнь, — прошептал минотавр и, пришпорив коня, во весь опор снова помчался вперед.

Он замедлил бег коня только тогда, когда дерево с висящим на нем медальоном скрылось из вида.

Свой рассказ я начинаю с того вечера, когда у нас в замке был гость, хотя тогда я не понимал, что это — начало долгой истории…

В то время, как другие пировали, я убирал комнату моего старшего брата Алфрика; повсюду валялись дынные корки, кости, грязная одежда. Комната была похожа на свалку мусора или логово великана-людоеда. Конечно, у Алфрика были слуги, но в тот вечер они все как сквозь землю провалились.

Разумеется, было бы неверно, — хоть сейчас, хоть в дальнейшем, — сравнивать Алфрика с людоедом. Людоед и больше, и опаснее, а, возможно, и смышленее, чем мой брат. Но вместе с тем, Алфрик был достаточно смышлен для того, чтобы заставить меня убирать его комнату, мыть окна. Я буду работать, а вся наша семья, значит, будет ужинать вместе с гостем!

Уже добрых восемь лет брат наказывает меня за малейшую оплошность; и в то время, как юные сыновья других соламнийских рыцарей обучались искусству верховой езды и соколиной охоты, я должен был убирать в его комнате; и все это время я жил в постоянном страхе — по причинам… Впрочем, о причинах я скажу позже.

Сейчас я скажу другое: в свои семнадцать лет я чувствовал себя слишком взрослым для того, чтобы быть слугой своего брата.

И вот, значит, пока я подметал в его комнате, Алфрик сидел в трапезной за столом вместе с отцом и сэром Баярдом.

Сэр Баярд Брайтблэд, знаменитый рыцарь Соламнии, прискакал к нам из столицы в своих прославленных доспехах, да, да, именно в тех доспехах, о которых уже слагались легенды и пелись песни. А кроме того, сэр Баярд был несомненно лучшим рыцарем во всей Северной Соламнии. Но впрочем, до самого сэра Баярда мне не было никакого дела. И я сэру Баярду был тоже не нужен, — ему был нужен Алфрик. Сэр Баярд собирался состязаться на рыцарском турнире за честь стать мужем одной знатной леди. И решил взять моего брата Алфрика к себе оруженосцем. А потом сделал бы из него настоящего рыцаря. Узнав об этом, Алфрик решил повеселиться на славу утром мы — это было нашим обычным ритуалом — прирезали в конюшне еще одну лошадь, а наш учитель Гилеандос снова чуть не сгорел заживо. Поджигать что-нибудь — это было нашей с Алфриком любимой шалостью, но, как всегда, только я был за нее наказан — оставлен без ужина.

Когда я прибирал кровать, на которой красовалась недавно вырезанная надпись: «Здесь был Алфрик», — снизу послышались смех и звон бокалов. Они там, внизу, пьют вино, едят оленину и болтают обо всем, что только взбредет им в голову — наверное, и обо мне тоже, о том, кем я стану, когда вырасту…

Бригельм — мой второй брат — отказался от ужина: он был человеком набожным и строго соблюдал пост; и Алфрик, без сомнения, сидит сейчас по правую руку от отца, поддакивает ему, а сэр Баярд ласково поглядывает на них.

Я сметал в одну кучу золу, кости, перья, а сам все больше и больше думал об ужине, но мои печали — не говоря уж обо всей истории — еще только-только начинались…

Когда я заполз под кровать, чтобы вымести из-под нее пыль и грязь, то услышал, что в комнату кто-то вошел. Сначала я подумал, что это Алфрик — ему, видимо, захотелось еще разок отлупить меня: для брата праздник, если он как следует меня не отдубасит. По разбитой глиняной посуде, пустым винным бутылкам, старым керосиновым лампам я пополз под кроватью к самой стене.

Но это был не Алфрик; от двери послышался незнакомый, вкрадчивый, тихий голос:

— Маленький мой, зачем же ты забрался под кровать? Ты думал, что я тебя не найду? Но ведь я умею видеть сквозь тьму, сквозь время, сквозь камни и сквозь сталь. Ну, вылезай же! У меня к тебе есть дельце.

Голос был ласковым — так поют в церковном хоре, так звучит виолончель, — но мне чувствовались в нем металл и угроза. Я даже подумал: так говорит убийца, когда достает кинжал или подливает яд в вино.

Готов поклясться: когда в комнате появился этот незнакомец, свет вокруг померк и поплыл туман. Стало холодно — так, что туман наполнился хрупкими льдинками.

Испугался я этого пришельца намного сильнее, чем брата — ладно, пусть бы побил, мне не привыкать, — и постарался ответить как можно более любезно:

— Я не знаю, кто Вы, но не причиняйте мне зла. Я — не наследник, поэтому Вам незачем меня похищать. А если Вы ищете моего отца, то он — внизу, в трапезной. Он, между прочим, полгода назад поранил на охоте ногу и до сих пор еще хромает — так, что он от Вас далеко убежать не сможет.

Я заплакал, но говорил и говорил без передышки.

— А если Вы пришли за моим братом Бригельмом, то он сейчас, скорее всего, молится у себя в комнате. Этажом ниже, третья дверь налево. Бригельм очень религиозный и очень добрый, никого не обижает.

Я на мгновение замолчал, а потом добавил:

— Рядом — комната нашего воспитателя Гилеандоса. Ему сейчас ни до кого и ни до чего. Он приходит в себя от ожогов и, наверное, уже принял хорошую порцию бренди.

Тут я замолчал, но из-под кровати вылезти не решился; я видел только ноги незваного гостя. Сначала он стоял у двери, потом сел на стул у окна. Ноги его казались мне огромными, обут он был в черные ботинки с серебряными пряжками в виде скорпионов — правда, сами по себе ботинки зловещими не выглядели. Я отполз как можно ближе к стене, сгреб вокруг себя в одну кучу кости и черепки — сделал что-то вроде крепости.