— Я здесь, я здесь, я здесь… — шептало эхо звуков, которые издавал дракон, сидя глубоко внизу в своем логове.

Если бы я был достаточно мудр, чтобы прислушаться к себе, я бы услышал, как пробуждается глубоко похороненный во мне страх:

— Я здесь, я здесь, я здесь!

Когда мы вышли из узкой шахты, Тарран вновь остановился, а я поднял факел вверх. Перед нами лежала новая тропа, и мы стояли над пустотой столь широкой, что мне было непонятно, где находится другая сторона. Гном бросил камень с края откоса. Мы подождали, пока он ударится о дно. Ждать пришлось долго.

— Пойдем, — сказал Тарран, когда уверился в том, что его намек понят.

Тропа вилась спиралью вниз по краям ямы, и здесь к разносимому эхом дыханию дракона присоединились другие звуки. Слышались тихие голоса, с шелестом поднимающиеся из черноты, как призраки.

Я услышал таинственные слова, произнесенные шепотом давным-давно; чей-то голос простонал в холодных объятиях ужаса, от звука у меня похолодел затылок; охотник за сокровищами говорил о надежде и золоте; кто-то, сто лет назад упавший в прожорливую тьму, кричал.

Внезапно все шепчущие призраки, все древние отголоски затихли, и раздался глухой гулкий рев. В колеблющемся свете факела лицо Таррана над черной бородой казалось бледным как воск. Он вздрогнул, и драгоценные камни на драконьей броши вспыхнули ярким блеском — маленькие частички света во мраке.

— Это Коготь, — пояснил гном, вглядываясь в меня, как будто высматривая признаки страха, которого, по моему утверждению, я не испытывал.

В животе у меня похолодело, и я сказал, что согласен — это Коготь и что лучше бы нам идти дальше. Он осторожно и медленно двинулся вперед, а я последовал за ним.

Проход был достаточно широк, чтобы мы с Тарраном могли идти рядом на безопасном расстоянии от обрыва. Когда мы ступили на тропу, она вела на запад, но наш путь так изгибался, что я вскоре перестал ориентироваться. Факел, зажженный снаружи, сгорел дотла, и угольком я зажег свежий. Когда наполовину догорел третий, Тарран остановился и забрал у меня факел. Он держал его высоко и немного наклонив вперед. Свет струился вниз по каменной стене, как водопад огня, тихой, сияющей золотом рекой, а гном стоял, будто высеченный из камня.

Голоса вновь зашелестели вокруг нас.

— Что это? — спросил я.

Тарран шагнул назад, чтобы я увидел, что лежит впереди. Перед ним тропа обрывалась, и в ней зияла дыра шириной примерно в два человеческих роста. Я ударил ногой по непрочному краю, и в расщелину посыпались камни: щебень — с громким стуком, булыжники — тихо.

— Вернемся назад и найдем другую дорогу, — сказал я.

— Другой дороги нет. — Он прошелся взад-вперед, вглядываясь в темноту, так близко от края, что у меня перехватило дыхание.

Призрачные голоса вздыхали о золоте и серебре, о сокровищах и богатстве:

— Иди вперед… Держись… Мы найдем… Больше, чем ты когда-либо… стоит рискнуть своей жизнью…

Время от времени урчал и вздыхал дракон.

Я поднял факел так высоко, как только мог, и увидел, что здесь, как и везде в пещерах, на стене было множество каменных наростов. За большинство было никак не зацепиться, но один длинный бугор с легкостью мог выдержать наш вес.

— Ты боишься высоты, Тарран Железное Дерево?

Я сказал это в шутку, и он рассмеялся — не сухим коротким смешком, но с неожиданно радостной веселостью, на которую я считал его не способным.

— Хотелось бы мне встретить гнома, который боится.

Я достал из заплечного мешка моток крепкой веревки, завязал скользящую петлю и высоко подбросил. Петля скользнула по бугру и крепко затянулась. Я сделал стремя на конце веревки и спросил у Таррана, не хочет ли он пойти первым. Он передал мне факел, обвязал веревку вокруг запястья, схватил ее и оттолкнулся, слегка наклонившись в сторону расщелины так, чтобы собственный вес направил его к продолжению тропы.

Благополучно приземлившись, гном послал веревку обратно, а я перебросил ему через пропасть факел. Когда свет выровнялся, я собрал заплечный мешок, встал на край расщелины и оттолкнулся. Через мгновение я оказался в самой дальней точке дуги, которую сделала веревка, перенося меня с одного отрезка тропы на другой. На один удар сердца я почти замер в неподвижности над темнотой и пустотой и взглянул вниз, в яму, в черноту. Из-за этой бесконечной пустоты я почувствовал внутри себя такую легкость, как будто, отпустив веревку, мог взлететь высоко-высоко.

Пронзительный гневный крик раздался из бездонных глубин.

От неожиданности я вздрогнул, руки заскользили по веревке, грубая пенька обожгла кожу. К горлу подступила тошнота, но я сдержал себя.

Эхо разносило отголоски драконьего рева, и Тарран закричал, когда дуга моего полета отклонилась.

— Райл!.. Райл!.. Райл!..

Не ощущая веревки в руках, я опять почувствовал, как меня тянет вниз и я падаю, когда гном, отбросив в сторону факел, вытянулся так далеко, как только осмеливался, — дальше, чем следовало бы, — и поймал меня за лямку мешка, пытаясь выправить направление моего движения. Внизу факел превратился в маленькую, падающую звезду, стремительно несущуюся к вечной тьме.

Я повис, но над краем или над пустотой, уже не понимал.

— Отпусти веревку! — прокричал Тарран. — Сейчас же!

Прыгающим эхом взмолилась пещера:

— Пусти сейчас!.. Сейчас!..

Ничего не видя в полной темноте, я доверился гному и отпустил веревку, тотчас сильно ударившись о каменную стену. К горлу подступил комок, колени внезапно ослабели, и я споткнулся, схватившись за плечо Таррана.

— Стой спокойно, мальчик! Сейчас мы оба по твоей милости свалимся с обрыва!

Ужас, который я ощущал, как лед в животе, ядом разлился по всему моему телу, меня шатало. Гном схватил меня за руку, чтобы я не упал, и его хватка была столь сильной, что я почувствовал, как под пальцами Таррана проступают синяки.

— Стой здесь, не двигайся, — сказал он. — Я зажгу огонь.

Дрожа, испытывая тошноту, я схватился за камень, пока гном доставал факел из моего заплечного мешка. Он ударил стальным ножом по каменной стене. Искра вспыхнула и упала. Еще одна. От третьей пакля занялась, и Тарран вознес хвалу своему томскому богу, Реорксу, за благословенный огонь. Он высоко поднял новый факел, и впервые я увидел на его лице хоть какой-то цвет — румянец облегчения.

— С тобой все хорошо?

Холодный пот ручьями стекал по моей шее, по ребрам, как ледяное прикосновение смерти, однако я ответил:

— Да, конечно. — И я был вполне уверен, что выглядел так, как будто все нормально.

Но, как упрек истины, образ падающего факела, падающая звезда, запечатлелся в моем сознании. От моего испуга мы оба чуть не упали вниз. Я мог стать причиной смерти Таррана. Как уже было однажды до этого, когда — от испуга — я не смог натянуть лук, выпустить стрелу и убить вепря, несущегося на моего отца.

Тарран дотронулся до Моей руки, и я напрягся от его прикосновения.

— Теперь можешь расслабиться. Ты опять у стены и стоишь на твердой земле.

Но меня наполнял не страх высоты и не страх падения. Это было хуже, и гном, должно быть, понял это, поскольку в его голосе прозвучали новые нотки. В том, как он старался меня ободрить, мне слышалось сомнение и неуверенность.

— Пойдем, — грубо сказал я, забирая у него факел. Прищурив глаза, он кивнул и тронулся в путь. Я чувствовал — как ощущают приближение бури, — Тарран размышляет, не совершил ли он ошибки, наняв меня. Он ничего не сказал мне, а я был холоден и угрюм — не спрашивал у него ничего и не позволял задавать вопросы. Я не был готов говорить о том страхе, который он подозревал.

А он был здесь, заставляя нас обоих хранить молчание: Тарран двадцать лет учился не кричать во сне, двадцать лет приручал свой страх, чтобы отправиться мстить. Он лучше согласится с тем, что не ошибся, наняв меня. А я десять лет занимался тем, что честно зарабатывал репутацию, за которой мог бы спрятать единственный, ничем не прикрытый страх, который никто не должен был увидеть, — страх перед тем, что из-за моего испуга опять погибнет кто-нибудь, доверившийся мне. Если я сейчас отступлю, то вернусь домой с позором, старики будут называть меня трусом, женщины шушукаться за спиной, а дети будут надо мной смеяться. Я вернусь трусом для Реаты, и она отвернется от меня с жалостью. Мы с Тарраном должны продолжать путь.