Незримо совещанием руководил американский генеральный консул Пуль.
Когда чешский корпус, выполняя волю союзников, выступил с оружием в руках против Советов, американский генеральный консул телеграфировал в американские консульства сибирских городов:
«Вы можете конфиденциально уведомить руководителей чехословацких войск, что союзники с политической точки зрения будут рады тому, что чехословаки удерживают занимаемое ими положение. С другой стороны, чехам не должно ставиться препятствий, если они будут принимать меры, вызванные требованием военного положения. Желательно прежде всего, чтобы чехи смогли обеспечить контроль над Сибирской железной дорогой и в то же время, если это окажется возможным, удерживали в своих руках контроль над занимаемой ими территорией. Сообщите представителю Франции, что французский генеральный консул принимает к руководству эти инструкции».
В дни чешского мятежа Хвало работал в чешской коммунистической газете. Она называлась «Правда». Он старался разоблачить провокацию союзников, бросивших чешский корпус в бой против русской революции. Однако лишь немногим солдатам пришлось прочесть неумелые, но горячие статьи Хвало. «Правда» стала для солдат чешского корпуса запрещенной газетой. Читателей ее преследовали офицеры. Кто не успевал уйти в отряд Красной армии, попадал в арестный вагон.
Потом из газетчиков Хвало стал пулеметчиком. Это случилось 29 июня. Двадцать девятое — Хвало хорошо запомнил эту дату.
Начальник штаба чешского корпуса русский царский генерал Дитерихс отдал приказ о выступлении чехов и во Владивостоке. Офицеры корпуса вывели солдат на улицы города и бросили в бой против красногвардейских отрядов.
Власть Советов была свергнута. На окраине Владивостока еще шло сражение, а в центре получившие власть белогвардейцы уже творили расправу над рабочими. В треск пулеметов на окраине врывался перезвон церковных колоколов из центра города.
Потом отступление, тяжелые бои под Никольск-Уссурийском, Спасском, Иманом…
На Уссурийский фронт в помощь войскам чешского корпуса прибыл белогвардейский отряд атамана Калмыкова и войска союзников: части 12-й японской дивизии под командованием генерала Оой, американские, английские и французские батальоны…
Солнце вышло из-за деревьев, и лучи его ударили в лицо Хвало. Он открыл глаза и сел.
К плетню подходили Франтишек и Ян. В руках у них были кепи, наполненные сливами. На примятой траве дремали солдаты-пулеметчики.
— Я видел связного, — сказал Ян. — Он бежит от разъезда сюда. Я махнул ему рукой.
— Наверное, приказание командира, — сказал Хвало. — Наверное, сейчас мы будем занимать позицию.
Бойцы, лежавшие на траве, стали подниматься. Все смотрели в сторону, откуда должен был появиться связной.
Он показался из-за дома невдалеке от изгороди.
Хвало встал и пошел ему навстречу.
Одежда связного была запылена, и он тяжело дышал.
— Приказ, — сказал связной и протянул Хвало сложенную вчетверо небольшую бумажку.
Хвале взял бумажку и развернул. На ней был сколок карты — речка, железнодорожный мост и маленький холмик. На холмике был изображен крест, и от него расходились две линии. Они обозначали сектор обстрела пулемета с позиции на холме. Пулемет Хвало косоприцельным огнем должен был прикрывать подступы к мосту.
В нижнем углу бумажки неразборчивым почерком было написано приказание занять позицию и быть готовым прикрыть огнем отступающие отряды.
— Хорошо, — сказал Хвало. — Будет выполнено.
— Командир на словах просил передать, чтобы поскорее, — сказал связной.
— Хорошо. А что там? — спросил Хвало.
— Пока держимся, но они подтягивают силы и, наверное, будут атаковать.
— Так, — сказал Хвало. — Передай командиру, что я все понял.
3
Пулеметчики откопали пулеметный окоп, ровики для бойцов, поднесли патроны и вставили в пулемет ленту. Теперь до появления противника они были свободны.
Хвало лежал на вершине холма и в бинокль рассматривал местность. Слева он видел железнодорожный мост, внизу реку, а справа, километрах в трех, деревню с широкой, открытой для наблюдения улицей.
Солнце было сзади и ярко освещало равнину, полого спускающуюся к противнику, железнодорожную насыпь, белые домики и сады деревни. В бинокль казалось, что деревня лежит совсем близко за рекой — метрах в пятистах.
Видимость была прекрасной, и незаметно приблизиться к мосту противник не мог. Разве за насыпью? Но там за разъездом влево были пулеметчики соседнего отряда русских матросов. Хвало видел, как они тащили пулемет на такой же, как здесь, невысокий холмик. Их тоже, очевидно, до начала общего отступления сняли с передовых позиций и отправили на охрану моста.
К Хвало подошел Крайчек.
— Смотри, — сказал он, — на мосту какие-то люди.
— Да, — сказал Хвало. — Это минеры. Они минируют мост.
— На всякий случай?
— Да, на всякий случай.
Крайчек лег рядом с Хвало и протянул ему горсть слив.
— Хочешь? Они кислые и хорошо утоляют жажду…
Хвало взял сливу, положил в рот и раздавил языком.
Люди, которые работали на мосту, ушли, и теперь у перил стоял один часовой.
Было тихо, и отдаленная винтовочная стрельба не тревожила. Она была чуть слышна, и к ней привыкли.
Хвало прислушивался к стрельбе и старался представить себе, что делается на передовой.
Когда их взвод, в котором осталось только одиннадцать человек с одним пулеметом, снимали с позиции и отправляли к мосту, на поле боя было спокойно. Цепи лежали и лениво вели перестрелку. Но Хвало понимал, что затишье было обманчивым. Еще утром разведчики привели пленного, и он на допросе рассказал о том, что на фронт прибыли свежие союзнические войска: американцы и японцы.
Пленный рассказал, что слышал о приказе всем войскам перейти в решительное наступление на Хабаровск. Этот приказ отдал главнокомандующий экспедиционным корпусом японский генерал Отани. Пленный сам видел американские войска. Они выгрузились из вагонов на тыловой станции и пошли к фронту.
«Свежие американские и японские войска… — думал Хвало. — Успеют ли они атаковать нас до заката солнца? Если не успеют, ночь пройдет спокойно и наши смогут окопаться на этом берегу реки. Если они атакуют сейчас, будет хуже…»
Крайчек лежал рядом с Хвало и ел сливы, выбрасывая косточки на траву.
— Интересно бы знать, что думают о нас сейчас дома — в Чехии? — вдруг сказал он. — Из газет они, наверное, узнали, что здесь война…
— Наверное, узнали, — сказал Хвало. — Но вряд ли они знают все…
— Во всяком случае они не знают, что мы с тобой сейчас лежим здесь и ждем атаки американцев… — сказал Крайчек.
— Наверное, они этого не знают…
— Может быть, они думают, что мы в чешском корпусе и что мы сейчас воюем против русских рабочих, — сказал Крайчек и усмехнулся. — Может быть, они думают, что нас с тобой заставили воевать так же, как заставили других?
— Нет, у меня дома так не думают, — сказал Хвало. — Они знают меня, а я знаю их…
Крайчек выбросил на траву оставшиеся в горсти сливы.
— Они очень кислые, — сказал он и положил голову вниз лицом на скрещенные руки.
Ян лежал ничком. Хвало видел его затылок и спину в выцветшей гимнастерке, на которой у лопаток темнели два влажных пятна.
— Ты бы надел кепи — напечет голову, — сказал Хвало.
— В кепи сливы, — сказал Ян и даже не пошевелился.
Хвало поднял бинокль и стал смотреть в улицу деревушки. За деревушкой невдалеке передняя линия фронта, и оттуда доносилась винтовочная стрельба. Улица была безлюдна — наверное, жители деревни скрывались на огородах, где заранее откопали себе земляные убежища.
Хвало повел биноклем до самого моста. Всюду было пустынно, только по насыпи к мосту шли четверо раненых. Их сопровождала девушка в солдатских шароварах и белой косынке на голове. Девушка поддерживала раненого, который, опираясь на костыль, волочил по земле толстую, как бревно, забинтованную марлей ногу.
