Никита никак не ожидал, что партизаны без боя отдадут назад японцам и белым завоеванный клочок долины.

— Не понимаю, — сказал он, беспокойно глядя на Лукина. — Но ведь удалось же нам их из Кувары выбить и до самого Сорочьего поля гнать… Почему теперь не попробовать?

— Пробовать хорошо, когда надежда на успех есть и когда это полезно, — сказал Лукин. — А тут ни надежды, ни пользы. Прошлый раз в Куваре у японцев только небольшой отряд для наблюдения стоял, а теперь они сюда по крайней мере полк карательный вышлют да эскадрона два кавалерии. Командир-то побитого японского отряда, небось, такое донесение послал, что у лысого волосы зашевелятся. Оправдаться ему перед своим начальством надо, ну и напишет, что нас не меньше тысячи с гор спустилось…

Никита слушал Лукина молча. Уход из долины без боя казался ему похожим на постыдное бегство. Он представлял себе испуганные лица крестьян, провожающих за околицу отряд, и все больше хмурился.

— Только ты не думай, что это отступление, — сказал Лукин, заметив расстроенное лицо Никиты. — Нет, это начало всенародного наступления, это подготовка к всенародному наступлению. Первую задачу мы свою выполнили: в долину спустились, сорвали в нескольких селах белую мобилизацию, заявили о своем существовании, пополнились для будущих дел и главное, главное, что, уходя, мы в то же время прочно и навсегда остаемся в деревне…

— Не понимаю, — сказал Никита, но хмуриться перестал.

— Да-да, остаемся… Не мы с тобой, конечно, но наши союзники, и теперь — союзники организованные: все крестьяне, понявшие, что единственная народная власть — Советская власть, все ненавидящие белых и интервентов. Во всех окрестных деревнях, всюду мы оставим надежных и преданных нашему делу людей — организаторов. Мы будем знать все, что делается в долине, и, придет день, снова вернемся в эти села, где нас будут ждать и помогать нам вернуться.

— Когда же мы уходим? — спросил Никита.

— Как только получим сведения о движении сюда японцев.

— Может быть, завтра?

— Может быть. Нужно быть готовым.

Никита помялся и спросил:

— А Лена? Что же мы с Леной делать будем?

— Вечером поговорим, — сказал Лукин. — Я думаю, вечером все выяснится…

Уже начинало смеркаться, а Лукин все не возвращался из Кувары, куда он уехал сразу после разговора с Нестеровым.

Никита ожидал его у Анюты и все время подходил к окну, поглядывая на сельскую улицу.

Лене он решил пока ничего не говорить о ее предполагаемом отъезде, но она, словно почувствовав, что от нее что-то скрывают, притихла, сидела молча в самом темном углу, и только иногда Никита ловил ее беспокойный, устремленный на него взгляд.

Анюта неслышно ходила по комнате, убирая со стола посуду после ужина.

Никиту тяготило молчание. Он взглянул на Лену и сказал:

— Темно совсем стало, лампу бы зажечь. Все веселей будет…

Анюта поставила на стол керосиновую лампу и запалила фитиль. Из щелистого окна дуло, и огонь трепетал, вытягиваясь кверху, словно силился оторваться от фитиля.

— Лучше так? — спросил Никита, посмотрев на Лену.

— Лучше.

Никита пошагал по комнате и снова остановился у окна.

— Тебе, Лена, разведчики кошеву сделали… Красивая, говорят, кошева…

Лена подняла голову.

— Зачем?

— Ну, поехать куда-нибудь… Придется поехать, а у тебя уже своя кошева есть, — сказал Никита и насторожился, услыхав на крыльце скрип шагов.

Он быстро повернулся, подошел к двери и, увидев входящего Лукина, вскрикнул:

— Наконец-то! А я думал, что и не приедешь…

— Приехал, приехал, — сказал Лукин, скидывая короткую собачью дошку. — Только не к тебе, а к Лене. Здравствуй, Лена…

Он сунул дошку на лавку и подошел к столу.

— Принес тебе целый мешок дел, сейчас высыплю. Подвигайся к столу и слушай. Никита, Анна Тихоновна, садитесь…

Лукин был розовощек с мороза и очень весел, будто и в самом деле принес с собой мешок каких-то замечательных сюрпризов.

— Слушайте, и слушайте внимательно, — сказал он. — Дело важное. И касается оно нас всех, а больше всего тебя, Лена. Представилась возможность отправить тебя в город Иркутск к одной очень хорошей девушке, у которой ты и жить будешь, пока мы тут воюем.

Лена беспокойно взглянула на Лукина, потом на Никиту, снова на Лукина и, прикусив губу, отвела глаза в сторону.

— Такой случай нечасто представляется, и, конечно, упускать его нельзя, — продолжал Лукин. — Доедешь ты до Читы с крестьянским обозом, который пойдет туда дорогой окольной и спокойной. Дело вполне надежное, и люди, которые повезут тебя, люди хорошие, верные. В Чите остановишься у одного из наших друзей, а он уж и до Иркутска тебя проводит. А в Иркутске, считай, — дома. Будешь жить у Ксеньи, поживать, добра наживать и нас поджидать, — весело сказал Лукин, сделав вид, что даже не подметил Лениной тревоги. — Ну, что ты на это скажешь?

Лена молчала. Она смотрела вниз, потом украдкой взглянула на Никиту так, будто хотела спросить у него совета и страшилась спросить.

— Здесь тебе оставаться не следует, — сказал Лукин. — Война… Кто его знает, что завтра нам предстоит… Ты сама должна понять.

Лена молчала, все так же глядя вниз.

— А ты, Никита, как думаешь? — спросил Лукин.

— Я… — Никита опять посмотрел на Лену и опять поймал ее беглый взгляд. — Я думаю, что здесь оставаться Лене нельзя… — проговорил он и запнулся, почувствовав, что сказанного им мало, что нужно еще что-то сказать, но что — он не знал.

— А вы, Анна Тихоновна? — спросил Лукин.

— Что же поделаешь, выходит, нужно ехать, — сказала Анюта и подвинулась к Лене, положив ей на плечо руку.

Лена ниже опустила голову.

И вдруг Нестеров понял значение Лениного взгляда. Она как бы испытывала его — Никиту — и как бы спрашивала: «Неужели ты, неужели ты согласишься на разлуку со мной? Неужели ты согласишься отправить меня к незнакомым чужим людям?» И Никита понял, что любые лишения в боях и походах, любые опасности были сейчас для Лены куда как менее страшны, чем сознание того, что она лишняя, что она мешает и, главное, что ее не любят и так легко идут на разлуку с ней.

— Нет, — сказал Никита. — Нет… Не знаю…

Лена подняла голову, посмотрела на него и уже не могла отвести взгляда.

— Ехать… — Никита осекся и вдруг воскликнул, обрадованный пришедшим решением. — Но только не в Иркутск. Нет! Лена поедет на Черемховские рудники к моей маме… — Теперь ему не страшно было встретиться взглядом с Леной. — Понимаешь? К моей маме! — Он поднялся с табуретки, подошел к Лене и взял ее за руку. — К моей маме, в мою семью… Ты им заменишь меня, пока я не вернусь, — заговорил он так, будто дело шло не об устройстве Лениной жизни, а о помощи семье самого Никиты. — Обещай мне. Обещаешь?

— Обещаю, — шепотом сказала Лена.

— Как мне это раньше в голову не пришло, — сказал Лукин и поднялся из-за стола, улыбнувшись Лене. — Значит, военный совет можно считать закрытым? А теперь готовьтесь в дорогу. — Он накинул на плечи дошку и, кивнув Анне Тихоновне, вышел из избы.

Никита остался помочь Анюте собрать Лену в дорогу. Лена оживилась и с проснувшейся деловитостью помогала укладывать в плетеную корзиночку дорожные калачи.

Никита без умолку говорил, рассказывая Лене о своей семье, о Черемховских рудниках за Иркутском и о маленьком домике Нестеровых в рабочем поселке.

Анна Тихоновна была рассеянна и, казалось, даже не слышала, о чем рассказывал Никита. Когда он обращался к ней, она отвечала невпопад или отмалчивалась.

— Не надо, Анюта, зачем же… — сказал Никита. — Все хорошо будет. Ведь не на век… Вот кончим войну, освободим Сибирь и опять все вместе соберемся…

— Да я ведь ничего, я не о том… — Анна Тихоновна подошла к окну и, нагнувшись, стала вглядываться в темную улицу. — Тятя что-то долго не едет… Обещался к ужину, а все нету…

Лена подошла к Анюте, обняла ее и что-то стала шептать ей на ухо.