— «Керенка» теперь не велики деньги, — сказал он. — Разве что по пути еду. Веди его поживей, а то куды мы с тобой поедем, дальше и дороги нет, еще колеса в темноте поломаешь.

— Рад бы привести, да выйти сюда он не может.

— Больной, что ли? Никита замялся.

— Да хоть не больной, а вроде того, — проговорил он, как бы стыдясь рассказывать извозчику о своем приятеле. — Пьяный он был, ну и заснул тут при дороге за городом, в казармы возвращался… Сонного и пообснимали…

— Пообснимали? — удивился извозчик. — Солдата, да в этакую пору.

— Ну да. Брюки содрали, да что… Он солдат. А ну-ка, пока я его сюда веду, на офицера напоремся? Что тогда? Здесь их сейчас полным полно…

— Это известно, — сказал извозчик. — Сам только что двоих привез.

— Ну, видишь? А помочь солдату нужно. Хоть бы до квартиры его доставить, там я что-нибудь придумаю. Сам ты, наверное, солдатом был?

— Не был я солдатом. Я — ссыльно-поселенец, в каторге солдатчину отбывал, — сказал извозчик почему-то с гордостью.

— Поедем… — попросил Никита.

Извозчик расправил вожжи.

— Что поделаешь, раз человек в беду попал, помочь надо. Садись.

Никита вскочил на подножку.

Они свернули к слепым домам у пустыря и поехали шагом.

Извозчик ворчал, ругая дорогу и «сопляков», которые и «выпить-то ладом не умеют».

Никита молчал и настороженно вглядывался в темноту. У последнего дома он остановил извозчика.

— Постой здесь, я его сейчас приведу. Тут недалече… — сказал Никита и побежал к сараям.

Следы были уже занесены, и кругом лежала белая пелена снега. От нее на пустыре казалось даже светлей.

Никита вбежал в сарай и остановился, не узнав его. Было темно, сыро и так тихо, что Никиту взяло сомнение — тут ли Лукин.

«Неужели я перепутал сарай?» — в тревоге подумал он и негромко позвал:

— Лукин!..

В черном углу послышался вздох, потом негодующий шепот Лукина:

— Фу, напугал… Чего вернулся? Забыл, куда идти?

— Выходи, выходи скорее, я извозчика привел… Тут, у последних домов ждет. Пролетка с верхом и фартуком, видно не будет, — заговорил быстро и сбивчиво Никита. — Я извозчику сказал, что ты пьяным на дороге заснул и что тебя обснимали…

Белоногая фигура Лукина приблизилась к Нестерову.

— Адрес-то ты извозчику не говорил?

— Нет, просто сказал к Сукачевскому саду… Да скорее ты, скорей. — Никита схватил Лукина за рукав и потащил из-под навеса. — Тут недалеко, бежим, бежим…

Никите казалось, что с минуты побега прошло уже много часов и, может быть, в дивизионе давно обнаружили их исчезновение, подняли тревогу и конные дозоры учебников теперь со всех сторон скачут прямо к кирпичным сараям.

Он страшно торопился и все время оглядывался на пустырь.

Успокоился Никита лишь тогда, когда усадил Лукина в пролетку, плотно прикрыв ему ноги клеенчатым фартуком, и сам сел рядом.

Извозчик завернул пролетку и снова выехал на улицу с публичными домами. Сначала он только причмокивал и шлепал вожжей по мокрому крупу лошади, потом обернулся к седокам и, мучимый любопытством, спросил:

— Как же так оплошал, паря? Или выпил много, лишнего хватил?

— Немало, — глухо сказал Лукин.

— А с кем пил-то, приметил? Знаешь их?

— Как не знать, приятели…

Извозчик понужнул лошадь, потом снова обернулся к седокам.

— Тогда, однако, в насмешку они тебя обснимали, — сказал он в раздумье. — Одни штаны, к чему это? Наверное, из-за девок, от них вся зараза идет, вся дурь…

— Похоже, что так, — ответил Лукин. — Ничего, потом разберусь. От меня мое не уйдет, рассчитаюсь.

— И следует таких проучить, — сказал извозчик, причмокнув, — вон, что сотворили. Да и ей, суке, заодно косы повыдергать, чтобы людей не смущала… Но, ты, зашарахалась! — крикнул он на лошадь. — Скользи…

Нестерова начинало сердить любопытство извозчика. Ему казалось, что лошадь бежит медленно и что разговорчивый возница совсем не обеспокоен тем, чтобы поскорее доставить своих пассажиров в Сукачевский сад.

«Успеет ли снег запорошить следы? — думал он, выглядывая из кузова пролетки. — Успеем ли мы уйти от погони…»

Снег все падал и падал. Редкие фонари, окруженные роем белых мух, тускло освещали заснеженную мостовую. Улицы были пустынны и немы, как поздней ночью.

— Долго же этот год осень затянулась, — ворчал на козлах извозчик. — В других местах, люди сказывают, давно снег выпал и дорога санная… Когда у нас эта проклятая ростепель кончится — ни на санях, ни на телеге…

Лукин сидел, откинувшись в темный угол пролетки, и молчал. Только время от времени он дотрагивался до руки Никиты и коротко спрашивал:

— Где едем?

Никита выглядывал на улицу, отвечал — и прислушивался, не слышно ли позади конского топота.

Ехать пришлось долго.

Миновав освещенные улицы, извозчик свернул в какой-то темный переулок и остановил лошадь. Бранясь и вздыхая, он слез с козел и принялся зажигать свечи в фонарях пролетки.

— Черт тут ногу сломит. Без света дальше не поедешь — зажигать нужно. И чего городская дума смотрит, чего в переулках фонари не ставит… Вот, язви их в душу… Дума, а, однако, ни чо не думает, только название… А, будь они все прокляты…

Он долго чиркал спичку за спичкой и не переставал бранить бездумную думу. Наконец отсыревшие фитили свечей загорелись и две полосы неяркого рыжего света легли на оглобли, на мокрый круп лошади и, рассеиваясь, упали на снег мостовой.

В полосах света зарябили, замелькали и засуетились крупные снежинки.

— Следа не будет видно, — сказал Никита на ухо Лукину. — Густо падает, все засыпает…

— Какой тут след, — шепотом ответил Лукин, и в голосе его прозвучало торжество. — Хороша ночка выдалась, лучше не придумаешь… Молодец ты, Никита…

Извозчик залез на козлы, и пролетка покатилась по темному переулку.

Никита выглядывал из кузова, но никак не мог узнать улиц, по которым ехали — дома стояли в кромешной темноте и только посреди дороги, едва освещая ее, трепетали отсветы вздрагивающих фонарей.

Так проехали несколько минут, потом извозчик обернулся к седокам и сказал:

— Вот он и Сукачевский сад. Куда подъезжать-то?

Лукин выглянул из пролетки.

— Сюда, прямо к воротам… К домику сторожа.

Извозчик повернул лошадь к обочине дороги и остановил против ворот сада.

— В сквере тебя подожду, — сказал Лукин Никите и выскочив из пролетки, вбежал в приоткрытую садовую калитку.

Никита отдал извозчику «керенку». Тот поднес ее к свету фонаря и долго рассматривал — не фальшивая ли? Потом он засунул «керенку» во внутренний карман кафтана и разобрал вожжи.

— Спасибо, что выручил, — сказал Никита.

— Не на чем спасибо-то, — ответил извозчик. — С кем грех да беда не живут. — Он тронул лошадь вожжей, и два мутных пятна фонарей, вздрагивая и покачиваясь, поплыли в белом вихре снежинок.

В саду было совсем темно, однако Лукин шел, уверенно сворачивая с одной аллеи на другую. Никита едва поспевал за ним.

Снег уминался, и под ногами шуршала подмерзшая листва.

— Здесь, на той стороне сада, калиточка есть, — сказал Лукин. — Через нее выйдем, а дальше — рукой подать, рядом…

Они пересекли сад и подошли к резной ограде. Лукин принялся наощупь отыскивать засов калитки.

Никита прислушался.

Где-то вдалеке заскрипели ворота и продребезжала телега. В соседнем дворе залаяла собака, потом все стихло.

— Проволокой замотана, — пробормотал Лукин.

Никита услышал поскрипывание и шуршание под руками Лукина ржавой проволоки.

— Помочь тебе?

— Подожди, сейчас.

Опять заскрипела проволока, и вдруг стукнул засов.

Никита вздрогнул. Стук засова показался ему оглушительно громким.

Калитка приоткрылась, осыпая с перекладин крупные хлопья снега.

— Выходи, да посмотри, нет ли кого на улице, — шепотом сказал Лукин.

Никита выскользнул в калитку и огляделся. Едва различимые дома на противоположной стороне стояли темной стеной, и только в некоторых сквозь щели ставней пробивались узкие струйки света. Прохожих нигде слышно не было.