— Неправда, неправда… — шептала Лена, читая все дальше и дальше, и строчки прыгали у нее в глазах.
«Укрепление успехов, достигнутых наступающими под верховным моим командованием армиями, предрешает завершение великих усилий…»
На площади ударил колокол кафедрального собора. Лена вздрогнула и обернулась.
На углу все еще крестились старухи, но больше на улице никого видно не было.
И прежде чем подумать, что из этого выйдет и какому риску она подвергает домик Ксеньи, Лена протянула руку и сорвала мокрую листовку, скомкав ее в кулаке.
Только уже во дворе она подумала, что ее могли заметить старухи. Она поспешно захлопнула калитку и, сама плохо понимая, зачем, задвинула ее засовом ворот. Потом она вбежала в дом.
— Что случилось? Почему ты заложила ворота? — спросила Ксенья.
Прасковья Васильевна с перекинутым через плечо полотенцем стояла у буфета и испуганно смотрела на Лену. Ставни уже были открыты, и солнце сияло в расставленных на столе стаканах.
— Они расклеивали на нашем заборе… Я сорвала… Вот это… — сказала Лена и бросила на стол смятую листовку.
— Боже мой, — сказала Ксенья и беспокойно обернулась к окну. — Зачем ты это сделала?
— Я сама не знаю… — сказала Лена.
Ксенья подошла к столу, расправила листовку и стала читать.
Лена вытирала о фартук запачканные клейстером пальцы и глядела в пол.
— И еще в такой день… — сказала Ксенья и отбросила листовку.
Лена вспомнила о книгах, принесенных Силовым, и, вздрогнув, посмотрела на Ксенью.
Прасковья Васильевна схватила листовку с таким испугом, словно это была выпавшая из печи горящая головешка, и опрометью бросилась к двери.
— Зачем ты задвинула засов? Тебя кто-нибудь видел? — спросила Ксенья.
— Не знаю… Там на углу были какие-то старухи… — сказала Лена. Пальцы у нее дрожали, и она все никак не могла оттереть от них клейстер.
— Боже мой, — сказала Ксенья. — И еще в такой день… В столовую вернулась Прасковья Васильевна.
— Я ее сожгла в самоварной трубе, — сказала она. — Ее больше нету.
Ксенья, не глядя на Лену, стала поспешно одеваться и никак не могла попасть в рукав пальто. Потом она достала с буфета книги, аккуратно перевязанные бечевкой, те самые книги, которые вчера принес Силов.
— Я не буду пить чай, — сказала она Прасковье Васильевне. — Я сейчас пойду… Вы пейте одни.
Лена преградила Ксенье дорогу.
— Ты не бери их с собой, пожалуйста, не бери…
— Что не брать? — нахмурившись, спросила Ксенья.
— Книги… Я сама принесу их тебе в библиотеку…
— Не говори глупостей, — сказала Ксенья.
— Я пойду через сад, и меня никто не увидит… Пожалуйста.
— Не говори глупостей, — повторила Ксенья. — И не вмешивайся в дела взрослых.
— Нет, не глупости, совсем не глупости, — сказала Лена, каким-то странным, глухим и неверным голосом. — Теперь, может быть, следят за нашим домом…
— Перестань, — строго сказала Ксенья, но, взглянув на Ленино побледневшее лицо, проговорила мягче. — И успокойся, пожалуйста, наверное, никто не заметил, как ты срывала листовку. Иначе бы они уже пришли. Ну, а если следят за нашим домом, все равно идти нужно мне, а не тебе — ведь ты листовку срывала и тебя могли заметить, а не меня.
Ксенья посмотрела в зеркало, поправила прическу, заколов волосу шпильками, надела берет и вышла в прихожую.
Лена кинулась к окну. Ксенья быстро шла через двор. Лена ждала, что Ксенья, как обычно, у ворот обернется и кивнет ей. Но в это утро Ксенья не обернулась.
3
Прасковья Васильевна не решилась отпустить Лену в школу, и весь день они были вместе и весь день больше не говорили ни о сорванной листовке, ни о книгах, которые Ксенья понесла в библиотеку.
К обеду Ксенья домой не пришла. Лена забилась в угол дивана и сидела, прислушиваясь к каждому звуку на улице. Прасковья Васильевна, вздыхая, бродила по комнатам, не находя себе места. Она то принималась за приборку и подметание пола, то, все бросив, шла на кухню снова и снова подогревать самовар к приходу Ксеньи.
Спустились сумерки, а Ксеньи все не было.
— Пойду ставни закрою, — сказала Прасковья Васильевна, — да лампу зажгу… Все веселее ждать будет…
Она вышла на кухню и вернулась с лампой.
— И керосина мало, в лавочку бы сходить…
— Не надо, не ходите, — сказала Лена.
Прасковья Васильевна запалила лампу и, накинув на плечи шаль, пошла закрывать ставни. Лена смотрела на разгорающийся над фитилем красный гребень, и свет лампы щипал глаза.
— Луна уже всходит, — вернувшись, сказала Прасковья Васильевна и прислушалась, словно восход луны должен был сопровождаться каким-то таинственным звуком, который она боялась не уловить.
— Да… — рассеянно сказала Лена.
Прасковья Васильевна подошла к столу и села, положив руки на скатерть.
Фитиль лампы потрескивал и чадил.
— Совсем керосину мало, — сказала Прасковья Васильевна и стала поправлять фитиль. — В лавку бы сходить все-таки надо…
— Нет-нет, — сказала Лена. — Сегодня мы обойдемся…
Прасковья Васильевна убавила фитиль и опять положила руки на скатерть.
— Обойдемся, так обойдемся… — Но вдруг она подняла голову и опять прислушалась.
— Что? — спросила Лена.
— Будто чекушка у калитки громыхнула, — сказала Прасковья Васильевна. — Или послышалось?
Они обе прислушались.
— Ничего не слышу, — сказала Лена.
Прасковья Васильевна поднялась со стула.
— Иной раз чекушка-то заскочит и — ни взад ни вперед… Никак калитку не откроешь. Пойду погляжу, может, кто просится…
— И я с вами, — сказала Лена, поспешно встав с дивана.
— К чему же тебе-то, я одна погляжу.
— Нет-нет, я с вами…
Они вышли на крылечко.
Луна стояла за Сукачевским садом, и листва деревьев казалась черной. Было тихо и спокойно, как в полночь. Лена боялась переступить с ноги на ногу и слушала.
— Нет, не гремит, — сказала Прасковья Васильевна. — Видать, почудилось. Пойдем.
Она повернулась и вошла в распахнутую дверь. Лена, опустив голову, пошла за ней следом.
4
Ксенью арестовали на улице, когда она днем возвращалась из библиотеки. На углу под часами к ней подошел офицер с черной повязкой на левом глазу и негромко сказал:
— Минуточку, одну минуточку…
Ксенья остановилась.
— Я из контрразведки, — еще тише сказал офицер, склонив голову набок. — И имею нужду к вам. Пройдемте.
— Куда? — спросила Ксенья.
— Да тут недалеко — и двадцати шагов не будет. Вон большой белый дом с подъездом. — Офицер протянул руку к двухэтажному каменному дому, у окон которого ходил часовой. — Пойдемте, пойдемте…
— Но я сейчас очень занята, я тороплюсь… Может быть, потом зайти можно? Я непременно зайду, только скажите, когда? — проговорила Ксенья, уже зная наверное, что офицер не отпустит ее, но еще не догадываясь о причине ареста.
— Да ведь на минутку, долго не задержим, — сказал офицер и дотронулся до локтя Ксеньи, будто хотел взять ее под руку.
Ксенья отстранилась и тут увидела за углом маленького человечка в партикулярном пальто и в картузе с широким лакированным козырьком. Он стоял, глубоко засунув руки в карманы, и глядел в сторону взглядом безразличным и даже рассеянным, однако Ксенья чувствовала, что он не только видит ее, но и следит за ней. И лицо его, затененное козырьком, показалось ей знакомым, словно когда-то она уже видела и этот мясистый нос, и эти торчком стоящие усы, и эти маленькие бесцветные глазки с едва приметными точками зрачков.
«Где я его видела? — подумала Ксенья, тотчас же заподозрив, что этот человечек участник ее ареста. — Где? Сегодня, когда несла листовки? Нет, раньше… Когда-то очень давно… Но когда?»
— Прошу вас, — сказал офицер и повел Ксенью к белому дому.
Ксенья увидела занавешенные изнутри окна, часового, исподлобья взглянувшего на нее, потом увидела протянутую к дверной скобе руку офицера и, стараясь сохранить спокойствие, шагнула в растворившуюся перед ней дверь.
