— Прошу вас вот сюда — по коридору направо, сюда, сюда, — говорил офицер, так близко наклоняясь к Ксенье, что едва не касался своей черной повязкой ее щеки. — Прошу вас…

Он провел ее мимо внутренних часовых, мимо столика, за которым у телефона сидел анемичный прапорщик, наголо остриженный и с ушами, торчащими в стороны, как нечто постороннее, совершенно неимеющее отношения к его маленькой и круглой головке; провел по коридору, даже днем освещенному электрическими лампочками, и остановил у двери со стеклянным просветом наверху и с толстым ключом, торчащим из замочной скважины.

И все это приметила Ксенья так ясно и так отчетливо, будто нарочно пришла посмотреть и запомнить. И в комнату за одноглазым офицером она вошла скорее с любопытством, чем со страхом, еще ничего не поняв и еще ничего не решив.

В комнате за полированным письменным столом, спиной к окну, сидел черноволосый офицер с капитанскими погонами на плечах. Щедро умащенная бриолином и гладко причесанная голова его с белым мертвым пробором посредине казалась разделенной на две равные части, равные, но удивительно не схожие одна с другой. Правая бровь была приподнята и правый глаз неестественно расширен, левая же бровь была опущена и насуплена, словно офицер как-то странно хмурился только левой половиной лица, а правой — удивлялся. На прямом, как клюв дрозда, носу капитана торчало пенсне в золотой оправе. Лицо с синеватым отливом на щеках и подбородке было выбрито до глянца.

— Вот, господин капитан, — сказал одноглазый контрразведчик, подводя Ксенью к столу. — По вашему приказу…

Капитан снял пенсне, кончиком носового платка старательно протер стекла, потом снова надел пенсне, подвигал бровями и посмотрел на Ксенью.

— Фамилия?

— Попова, — без заминки сказала Ксенья.

— Паспорт.

Ксенья достала паспорт и положила его на стол перед капитаном.

Он взял паспорт, раскрыл его и долго разглядывал заглавную страницу, потом мельком посмотрел отметку о прописке и спросил:

— В Чите прежде жили?

— Да, — сказала Ксенья. — Я недавно приехала.

— Ага. — Капитан повертел паспорт в руках и положил под стекло на столе. — Присядьте.

Ксенья села на подвинутый одноглазым стул.

— Мы пригласили вас, чтобы опознать одного арестованного, — сказал капитан. — На допросе он просил встречи с вами.

— Арестованного? — переспросила Ксенья.

Капитан поднял правую бровь.

— Вы удивлены? Он указал нам вас, когда вы вчера проходили мимо окон этого дома. Случайность, ничего не поделаешь…

— Я здесь недавно и никого в городе не знаю, — сказала Ксенья и пожала плечами. — Это какая-то ошибка…

— Возможно, — сказал капитан.

— Разрешите, господин капитан, ввести арестованного? — спросил одноглазый.

— Да-да, приведите…

Капитан откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

Одноглазый вышел в коридор.

«Какая нелепость… — думала Ксенья. — Случайно увидел в окно… Какая нелепость… Но неужели провал? Неужели кого-нибудь взяли и он не выдержал? Нет-нет, этого не может быть… Среди наших нету трусов… Кто же тогда? Кого они мне покажут?»

Капитан сидел неподвижно, но вдруг привстал, надвинулся грудью на стол и протянул руку к графину с водой.

— Что с вами? Что? — заговорил он, испуганно глядя на Ксенью. — Воды? Вам плохо? Боже, как вы побледнели…

И так неожиданно он очнулся от дремоты, так неожиданно надвинулся на стол, что Ксенья вздрогнула и, вздрогнув, тотчас рассердилась на себя за это.

— Не знаю… — спокойно сказала она. — Вам просто показалось, для моей бледности нет никаких оснований…

— Оснований? Именно, именно никаких оснований, — подхватил капитан. — Вам предстоят сущие пустяки, и волноваться решительно не из-за чего. Один человек, заподозренный в большевизме, сослался на вас, заявив, что вы его хорошо знаете. Вы подтвердите нам это, вот и все. Поверьте, что нам не имеет никакого смысла задерживать вас хотя бы на одну лишнюю минуту, и поверьте, что по отношению к вам мы не имеем никаких подозрений. Да вот, кстати, и они, — сказал он, взглянув на дверь, за которой в это время действительно послышались шаги.

Ксенья невольно тоже посмотрела на дверь.

В комнату вошел приземистый кривоногий человечек в коротком пиджаке поверх сатиновой косоворотки с бесчисленными пуговками по застежке, в высоких сапогах «гармошкой» и в брюках невоенного покроя, заправленных в голенища с длинным напуском, как жандармские шаровары.

Ксенья сейчас же узнала его. Это был тот самый человек, которого она увидела за углом под часами во время ареста, только теперь он был без пальто и без картуза.

Вслед за ним вошел одноглазый офицер и остановился у окна в отдалении.

— Подойдите сюда, — сказал капитан кривоногому человечку.

Тот шагнул к столу и остановился рядом с Ксеньей, взявшись за ус и косясь на нее. Теперь она хорошо рассмотрела его. И одеждой своей и зачесом лоснящихся волос он напоминал торговца или лабазника из мучных рядов. Было ему лет тридцать пять, но на лице его уже лежали следы поношенности и помятости, словно он только-только поднялся со сна после долгого пьянства и его все еще мутило тяжелое похмелье.

И опять Ксенье показалось, что когда-то очень давно она уже видела этого человека, и опять она не могла припомнить, где и когда.

— Вглядитесь, хорошенько вглядитесь, — сказал капитан. — Не узнаете? Постарайтесь узнать, от этого, можно сказать, жизнь и смерть человека зависят…

— Нет-нет, я никогда не видела его, — сказала Ксенья.

— Никогда?

— Никогда.

Капитан обернулся к человечку в косоворотке и нахмурился.

— Значит, вы лгали? Значит, вы обманывали нас?

— Да что вы, что вы, ваше благородье, разве можно… — заговорил тот, сразу взяв руки по швам. — Могу ли вашему благородью лгать… Запамятовали они, вот и не узнают. Людей-то, чай, много им встречать приходилось, где же нас грешных запомнить. Мы для них, как пылинка — пролетела и нет. А мы помним, на всю жизнь запомнили… Кто же своих благодетелей забывает? Да я их сейчас на линию наведу, не извольте беспокоиться. Вы, мамзель, — сказал он, повернувшись к Ксенье, — то в расчет возьмите, что не вчера нам с вами встретиться довелось, а полтора года назад. И приезжали вы ко мне в пролетке на жеребце масти гнедой в чулках белых. Я и жеребца, изволите заметить, запомнил, потому шибко он мне приглянулся. Заводских кровей жеребец был, для ипподрома холенный. Я еще тогда дивился: откуда, мол, такого жеребца взяли, который, может, одному купцу Второву под силу. Может, теперь припомните? Жил я на улице графа Кутаисова, недалеко от базара, и лавка тут же при доме, и амбар каменный — кладовая, проще сказать, для товару. И вывесочка по фасаду: «Хлебная-де торговля купца третьей гильдии Прокопия Пупкова». Не припомните? Вот я и есть тот самый Прокопий Пупков к вашим услугам.

— Вы обознались, — сказала Ксенья. — Ни вас я никогда не видала, ни о жеребце белоногом ничего не знаю.

— Выходит, не изволите припомнить? Да оно ведь известно: девичья память, что нос комариный, коротка, — сказал Прокопий и метнул быстрый взгляд на капитана. — Только теперь я вас ладом разглядел — вы и есть. И бородавочка на щеке, и все, как оно тут и было. Маленько разве похудали, да ведь не без того — забота… Я вас, мамзель, из тысячи женского пола беспременно отличу, жену родную скорее, чем вас, забуду да с другой перепутаю. Поверите ли, как приметил вас нынче на углу под фонарем, так и задрожал весь. «Она, — думаю. — Она!» Только тогда не осмелился, а их благородию господину капитану доложил. Коли один раз, располагаю, прошла, то и другой раз пройдет, непременно пройдет, потому человек, что рыба — каждый свой ход имеет. И сегодня, глядим: идете, идете… Я еще издали вас по походочке узнал. Поверите ли? Ей-богу… — Пупков даже поднял было руку для креста, но, заметив насупленные брови капитана, тотчас же опустил и, заторопившись, продолжал: — А приезжали вы, напомню я вам, товар у меня забирать — мучку-с… Красногвардейцы ваши мешки на подводу таскают, а вы мне, как дитяте малому, выговариваете, что-де, мол, для Красной гвардии хлеб нужен, а взять его, окромя как у меня, неоткуда, что, мол, сочувствие нужно иметь и все такое прочее о революции. Я этой музыки век не забуду. А были вы тогда вроде красного комиссара по реквизиции…