Поземка шуршала подмерзшим снегом. Из города не доносилось ни звука.
4
Николай Николаевич Коновалов — представитель омского боевого штаба большевиков — приехал на станцию Куломзино еще вечером. Он покинул Омск в тот час, когда к восстанию все было уже готово — связь между районами города установлена и штаб собрался на свое последнее совещание перед выступлением.
Коновалов хорошо знал план восстания и задачи каждого района, на которые был поделен город. Районов было четыре — три городских и четвертый в Куломзине. Центром был Омск. Там решалась судьба восстания. Там рассчитывали создать достаточные силы, чтобы справиться с гарнизоном и овладеть городом.
Все было учтено и обдумано. Первый район должен был захватить тюрьму и вооружить политических заключенных, третий район — освободить лагери военнопленных красноармейцев и, создав из красноармейцев специальный отряд, задержать чехов в их казармах, второй район — овладев рабочими кварталами города, поднять всех рабочих на восстание.
Подпольный областной комитет большевиков рассчитывал, что к восстанию примкнут и мобилизованные солдаты формирующихся в Омске воинских частей. Один из запасных полков заранее дал согласие принять участие в восстании совместно с рабочими дружинами.
На четвертый участок — на Куломзино — были возложены особые задачи. Куломзинские рабочие должны были овладеть станцией и отрезать Омск от железнодорожных магистралей, чтобы омскому гарнизону не могла быть оказана помощь войсками со стороны Екатеринбурга и Челябинска.
Все в областном комитете рассчитывали на успех восстания, все верили, что оно послужит сигналом к восстанию всенародному и поможет Красной Армии перейти на Уральском фронте в наступление.
Думал так и Коновалов. Легкая победа в Куломзине, милиция, поднявшая руки без сопротивления, рабочие, по сигналу «кукушки» чуть не поголовно высыпавшие из своих домиков, чтобы принять участие в свержении белой власти, — все это утверждало его в мыслях, что народ для восстания созрел и что успех восстания обеспечен.
Все намеченное по плану восстания было сделано: без потерь захвачена станция, разоружена милиция и в оба направления по линии железной дороги высланы отряды подрывников.
Добровольцы рабочие из поселка все прибывали и прибывали. Они скапливались на станционном перроне против вокзала, в котором временно устроился полевой штаб куломзинских повстанцев. Их было много, и Коновалов даже рассчитывал сформировать новую дружину и отправить ее на Омск — в помощь восставшим горожанам.
Все шло хорошо, однако Коновалов не был спокоен. Городской штаб ничего не давал знать о начавшемся восстании. Обещанный связной не являлся.
Коновалов несколько раз выходил на перрон, становился лицом к городу и прислушивался.
Ветер менял направление и теперь дул вдоль Иртыша. Он не мог отнести звуков восставшего города.
«За четыре версты можно не услышать звуки выстрелов, но тревожные гудки паровозов, но церковный набат, пушечные выстрелы… — думал Коновалов. — У них в крепости есть пушки…»
Он повернул голову к городу.
Там было тихо так же, как ночью.
Шумел только проснувшийся Куломзинский поселок. Лаяли собаки, встревоженные необычно ранним движением по улицам, хлопали калитки, там и тут слышались громкие возбужденные голоса.
Утро приближалось, и небо серело все больше. Над домами встали дымы утренних печей.
Коновалов послал в разведку к городу лыжников и теперь, ожидая их возвращения, уже не уходил с перрона.
Гигантского роста, худощавый и сгорбленный, он, как часовой, ходил у дверей вокзала, отмеривая ровно по десять шагов вперед и назад. Он считал шаги и минуты. Времени истекло уже много, а из города все не доносилось звуков боя. Коновалов не мог остановиться ни на минуту и все шагал и шагал. Мороз не давал ему отдыха. Стоило хоть секунду постоять без движения, тело начинало стыть и ветер насквозь пронизывал подбитое ватой пальто, забирался за вытертый мерлушковый воротник и даже за широкие голенища порыжевших солдатских сапог.
«Что же случилось? — думал Коновалов. — Почему нет связного? Может быть, отложили час восстания? Но почему нет связного?»
Он старался припомнить все, что могло бы помочь ему понять причины запоздания связного, вспомнил заседание подпольного обкома, посвященное выбору дня восстания, тайную квартиру, где вчера вечером собирались руководители восстания, их решительные лица и решительные слова. Он мысленно проверил себя: все ли им сделано здесь, в Куломзине, так, как было поручено в обкоме?
— Все…
Коновалов опять повернул голову к городу и снова прислушался.
Город молчал.
И вдруг Коновалову на мгновение пришла мысль о провале, о том, что восстание сорвалось и отменено, но он сейчас же отогнал эту мысль. Он потер рукой замерзший лоб и быстро вошел в раскрытую вокзальную дверь.
В комнате дежурного по станции толпились связные от дружин. За столом, склонившись над топографической картой, сидели трое рабочих. Это были члены полевого штаба повстанцев.
— Я пойду проверю оборону, — сказал Коновалов. — В городе уже, наверное, известно о нашем выступлении, и нужно ждать гостей. Нужно как следует приготовиться к встрече…
— Хорошо, — сказал один из рабочих, поднимая от карты голову. — Конечно, в городе уже знают. Телефонная связь прервана…
— Если без меня вернутся лыжники или прибудет связной городского штаба, пошлите ко мне. Я буду на окраине поселка. Я иду сейчас к Игнатову.
— Хорошо, — сказал рабочий. — Мы пошлем…
Коновалов снова вышел на перрон и, обойдя вокзал, свернул в поселок.
Когда-то он сам жил в Куломзине, знал каждую улицу и чуть ли не каждый дом, поэтому шел уверенно, не оглядываясь по сторонам. И с закрытыми глазами он мог бы, ни разу не сбившись, выйти на окраину, в то самое место, куда ему было нужно.
Он шел быстро, походкой привычного и бывалого ходока, ни на чем не останавливая внимания по пути, но все видя и все примечая.
Вот перебежал улицу какой-то молодой рабочий, приостановился, посмотрел на Коновалова и торопливо пошел вдоль темного забора, вот со скрипом отворилась калитка и из нее выглянула женщина, боязливо и робко, будто очутилась сразу под пулями, вот где-то в провале косого переулка лязгнул затвор винтовки, потом послышался голос:
— Не балуй… Маленький…
«Если мы выступим первыми, а в городе час восстания отложен, генерал Бржезовский сможет выслать против нас крупные силы, — думал Коновалов. — Все войска гарнизона свободны. Может быть, сейчас они уже подняты по тревоге… Нужно ожидать всего…»
Он пересек поселок и на окраине еще издали увидел дружинников. Они стояли небольшой тесной толпой, густо чернеющей на белом скате горбовины.
Коновалов подошел ближе и негромко крикнул:
— Игнатов здесь?
— Я здесь, Николай Николаевич, — ответил низкий хрипловатый голос, и из расступившейся толпы вышел Игнатов.
— Как у вас? — спросил Коновалов. — Все собрались?
— Все собрались и всё в порядке, — сказал Игнатов. — Вот только без дела стоим здесь, Николай Николаевич. На город бы идти надо, в городе мы не лишние будем…
Игнатова с Коноваловым окружили дружинники. Стояли тихо, прислушиваясь к каждому слову.
— На город идти рано, — сказал Коновалов. — Нужно дружины новые собрать: много добровольцев явилось и оружие есть — у милиции отобрали. Вот проверим поселок, добровольцев соберем, тогда и о городе подумать можно.
— А как в городе? — спросил Тимофей Берестнев, шагнув ближе к Коновалову.
Николай Николаевич узнал его, кивнул головой и сказал:
— Связной из города еще не прибыл. Послал я в разведку лыжников.
— Так, — сказал Игнатов и пристально посмотрел на Коновалова.
Лицо Николая Николаевича было спокойно, словно он ни малейшего значения не придавал запозданию связного.
— Пока работа в поселке идет, Куломзино надежно прикрыть надо, — сказал Коновалов. — Вот и вам работа есть. Ты, товарищ Игнатов, выдвинь свой отряд за поселок к тракту, позицию займи, прикроешь нас со стороны города. По линии железной дороги отряд пошел — подрывники, и еще людей отправим. Вот и надежно будет.
