— Мне в тот день тут побывать пришлось, и все я своими глазами видела… Старушка одна в колонну бросилась…

— Тише, — сказала Наталья. — Конвоир смотрит…

И действительно конвоир смотрел на девушку в берете, смотрел, обернувшись и идя как-то боком.

— Потом, — прошептала Наталья. — Потом поговорим…

И опять они шли молча, и опять позванивали цепи кандальников, и опять впереди в глухих переулках спящего города трещали деревянные колотушки ночных сторожей.

Потом открылась площадь товарной станции, поднялись темные громады пакгаузов и вдалеке засветился зеленый глаз семафора.

Конвоиры не остановили колонну на площади, а прогнали дальше мимо каких-то станционных построек, складов, железнодорожных будок, груд каменноугольного шлака, и вывели пустырями к выходным стрелкам. Здесь, в последнем тупичке, стояли желтые арестантские вагоны, перекрещенные черными полосами.

Арестантов вызывали по одному, обыскивали и по одному отводили к вагонам.

Когда очередь дошла до женской партии и вызвали Наталью, уже начинало светать и на посеревшем небе обозначились неясные очертания весенних облаков.

В женский арестантский вагон Наталья вошла первой. Она забралась на верхние нары и легла у окна, заняв рядом с собой место для девушки в вязаном берете.

Если бы в ставке Колчака или в генеральных штабах Антанты кто-нибудь сказал, что к концу апреля армия большевиков не только оправится от поражения под Уфой, но сама перейдет в решительное наступление, его в лучшем случае осмеяли бы или приняли за сумасшедшего.

Для иностранных и белых штабных генералов оперативные карты были чем-то вроде шахматных досок с расставленными фигурами, причем тяжелые фигуры обозначали корпуса и дивизии, легкие — бригады и полки, а пешки — более мелкие подразделения: батальоны и роты.

На этой карте-доске генералы мысленно передвигали фигуры, и если против их коня оказывалась пешка противника, они считали, что на данном участке фронта все обстоит благополучно, что успех обеспечен, и заранее убирали с доски пешку или отодвигали ее по своему усмотрению.

Задача генералов упрощалась тем, что, маневрируя и наступая на карте, они думали и за себя и за партнера по военной игре и совсем не думали за своих солдат, которые наступали не на карте, а по настоящим дорогам войны и в отличие от шахматных фигур имели свои мысли, чаяния и свои желания.

На оперативных картах к концу апреля для белых генералов все складывалось блестяще: армии продолжали продвигаться на запад, под удар тяжелых фигур были поставлены переправы через Волгу, войска Ханжина готовились форсировать великую реку и строили планы окружения 5-й и 1-й советских армий.

Удар тяжелых фигур по переправам был уже продуман генералами, нацелен, и отвратить его, казалось им, не могли никакие случайности.

Многие старшие начальники в белых штабах получили уже награды за весеннюю наступательную операцию, и в оперативных отделах царило настроение веселое и приподнятое. Даже первые неудачи на юге не омрачили настроение генералов и не разрушили их радужных надежд. Они сочли их случайностью и поругивали потерпевшего поражение генерала Бакича, который, не рассчитав сил, поторопился форсировать реку Салмаш, чтобы выйти на Самарскую дорогу. Неудачу при Салмаше генштабисты сочли не заслуживающей внимания, хотя дивизии Бакича потеряли в бою всю свою артиллерию и тысячу пятьсот солдат одними пленными, причем большинство солдат 7-го хвалынского полка при первом же столкновении с красными войсками без выстрела перешли на их сторону.

Забеспокоились генералы только в начале мая, когда под натиском 24-й дивизии красных стали отходить колчаковские полки и на рубеже реки Демы. Теперь и поражение Бакича перестало казаться случайностью в переменчивой игре войны. На сторону колчаковцев перебежал командир 74-й бригады красных — бывший царский офицер в чине подполковника. Он сообщил белому командованию о том, что делается по ту сторону фронта, и раскрыл план операции начавшегося контрнаступления советских войск.

В колчаковском штабе стало известно, что на Восточном фронте красных создана «Южная группа войск», что группой этой командует Михаил Фрунзе и что перед ней поставлена задача ликвидировать угрозу Волге путем глубокого охвата фланга 3-го уральского корпуса колчаковских войск.

Сведения, переданные перебежавшим командиром 74-й бригады подтвердились. В первые же дни контрнаступления красные войска создали угрозу левому флангу 3-го уральского корпуса белых. Командир корпуса генерал Войцеховский был вынужден приостановить наступление и отдал приказ об отходе к Бугульме.

Почувствовав угрозу срыва всей весенней операции, в колчаковской ставке генералы снова засели за оперативные карты. Опять на картах перемещались фигуры корпусов, дивизий, полков и батальонов, опять составлялись планы перегруппировок, передислокации резервов, опять намечались направления «неотвратимых» ударов и опять за красных военачальников наперед решались их действия.

Однако жизнь опрокидывала все расчеты генштабистов. Каждый день приносил новые изменения, которые в штабе не предугадывал и не предусматривал никто. Маневры противника оказывались на деле совсем иными, чем можно было ожидать, исходя из правил военной игры, и все больше поражали генералов своей неожиданностью и смелостью.

Объяснить все неудачным стечением обстоятельств уже не могли даже наиболее самоуверенные генералы. Им приходилось признать, что они ведут войну с новой армией, обладающей не известным им секретом побеждать. В чем заключался этот секрет, генералы разгадать не могли, но видели, что все их планы неизбежно рушатся, инициатива ускользает из рук и действия их войск оказываются скованными чужой, навязанной им волей. Положение для белых генералов усложнялось еще и нестойкостью колчаковских войск. Те самые боевые фигуры, над расстановкой которых на доске-карте ломали головы генералы, те самые «ладьи», «слоны», «кони» в боях либо совсем исчезали с игровой доски, либо из тяжелых превращались в легкие и из легких в пешки. Там, где в начале операции плотность войск казалась вполне достаточной, вдруг оставалось редкое прикрытие или образовывалась «дыра», совсем не занятая войсками, и опять нужны были спешные перегруппировки, опять нужны были свежие резервы.

Все это происходило потому, что расположенные на карте «ладьи», «слоны» и «кони» белых — десятки тысяч, тысячи и сотни насильно мобилизованных сибирских крестьян — переставали подчиняться воле игрока, ведущего их в бой, и начинали задумываться о смысле войны, начинали искать в ней свое место и находили его.

В первые же дни контрнаступления «Южной группы» на сторону красных войск перешел в полном составе с винтовками и пулеметами колчаковский полк имени Шевченко, перешел, перебив предварительно всех своих офицеров. Вслед за полком имени Шевченко добровольно сдались в плен большинство солдат 41-го и 44-го полков. От этих полков у белых на фронте осталось от каждого не более чем по одному батальону.

Все чаще с секретной почтой в колчаковскую ставку приходили перехваченные письма белых солдат к красноармейцам:

Колчак все еще верил «в свою звезду». Он отдавал приказ за приказом: о расстреле на месте без суда солдат, «склонных сдаться в плен», о конфискации имущества семей солдат, перешедших на сторону красных, о расстреле крестьян прифронтовой полосы, крестьян, укрывающих дезертиров или хранящих оружие. Он страхом хотел подчинить себе народ и страхом рассчитывал удержать солдат в рядах своих тающих войск. Он ждал, когда снова придет удача, и просил союзников помочь фронту войсками.