С неловкостью человека, которого принуждают делать что-то ребяческое и неразумное, конвоир нерешительно шагнул ближе к пленным и, сняв рукавицу, показал маленькому японцу руку, повернув ее ладонью вверх.
Японец посмотрел на темную и узловатую, как древесный корень, руку крестьянина, приоткрыл рот, на мгновение оцепенел, но вдруг торопливо протянул навстречу руке конвоира свою узкую желтую руку. Лицо его стало испуганным и он что-то забормотав, быстро-быстро стал кивать головой, словно внезапно понял все, о чем ему говорил Полунин.
Никита вслушивался в речь японца, стараясь разгадать, действительно ли он понял Полунина и действительно ли по трудовой руке крестьянина распознал свое братство с ним.
Полукруг крестьян раздвинулся шире, и люди смотрели на маленького японца с удивлением, как будто впервые увидали его. А японец, не прекращая говорить, то прикладывал руки к груди, то закрывал глаза, прищелкивал языком, изображая крайнюю степень досады, и опускал голову. О других пленных все забыли. Они стояли рядком позади маленького японца, казалось, ко всему равнодушные и безразличные.
— Короссё нету… Короссё нету… — вдруг воскликнул маленький японец и протянул свою желтую узкую руку к подводе, на которой лежали трупы подозерских крестьян. — Ах, короссё нету…
Он закрыл лицо ладонями, потер, будто умывался, потом отнял руки от лица и снова заговорил, страшно торопясь и оглядываясь по сторонам.
— Понял, честное слово, понял… — сказал Полунин негромко, но восторженно. — Понял, сукин сын…
Разгладив складки на лбу, Полунин улыбался. Никогда прежде Никита не видел его таким. Брови его были высоко подняты, и широко открытые, голубые, как у ребенка, глаза сияли.
— Значит понял? — спросил он у маленького японца.
Японец закивал головой и торопливо протянул конвоиру-крестьянину узкую желтую руку. Но конвоир поспешно отступил на шаг, словно рука японца была докрасна раскалена.
— Понял, — сказал Полунин. — Теперь отпустим их, товарищи, пусть расскажут другим японским солдатам кто такие большевики и за что мы воюем.
В толпе не проронили ни слова.
— Иди, — сказал Полунин маленькому японцу. — Иди, расскажи своим солдатам кто такие большевики. Пусть они все знают и пусть едут к себе домой. Домой, понял?
Полунин показал на восток. Там, над белыми кровлями изб, далеко за лесом, будто с японского флага срисованное, поднималось круглое и красное к морозу зимнее солнце.
— Скажи японским солдатам, что большевики не хотят войны, не хотят вашей крови, скажи, что большевики защищают свой народ от всяких капиталистов, защищают свою землю и свободу.
— Бурусевики… — сказал японец.
— Иди. — Полунин протянул руку вдоль дороги, и толпа расступилась.
Пленные, подчиняясь движению руки Полунина, вышли из разорвавшегося круга крестьян и торопливо пошли по дороге, уже освещенной солнцем. Трое шли рядом и позади всех маленький японец. Они шли, низко опустив головы и боясь обернуться, может быть, все еще не понимая, что с ними случилось и почему до сих пор не раздались за их спиной выстрелы.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В ставке верховного правителя с нетерпением ожидали ответа Советского правительства на предложение Вильсона о перемирии и о конференции на Принцевых островах. Старшие начальники, посвященные в тайны американской дипломатии, только об этом и говорили. На все лады генералы гадали — согласятся ли большевики на перемирие и что они ответят. О самой конференции на Принцевых островах разговоров не было, всерьез ее никто не принимал и к миру никто не готовился. И сам Колчак, и Лебедев, и приближенные к ним офицеры прекрасно знали, что ни Вильсон, ни Ллойд-Джордж заключать с Советской Россией мира не собираются, отгрузки англо-американского вооружения для колчаковской армии продолжались, полки интервентов стягивались в главные стратегические пункты Сибири, и все скорее напоминало подготовку к большой войне, чем подготовку к миру.
О мире кричали только газеты — заграничные. Они изображали предложение Вильсона и Ллойд-Джорджа как акт «величайшего человеколюбия» и «гуманности», называли Вильсона «миротворцем» и всеми силами старались убедить своих читателей в том, что союзники, отвергая какое-либо вмешательство во внутренние дела России, хотят «протянуть руку помощи» русскому народу и прекратить кровопролитие на истерзанном гражданской войной востоке Европы.
Гадая о том, что ответят большевики, генералы в то же время заблаговременно составляли два варианта плана действий на Уральском фронте и в тылу на фронтах партизанских. Один вариант предполагал перемирие на Уральском фронте, коренную перегруппировку войск и немедленное наступление по всей линии партизанских фронтов для очистки тыла с последующим выделением резервов для главного фронта; другой — предполагал наступательную операцию без коренной перегруппировки войск силами прежних армий, но пополненных свежими дивизиями, которые должны прислать союзники, если большевики откажутся от предложенного им мира и всюду за границей будут объявлены единственными виновниками войны.
Оба эти варианта должны были способствовать успеху оружия колчаковских войск, и генералы заранее предвкушали победу. В хорошем расположении духа пребывал и адмирал Колчак. Он ни на минуту не сомневался в чудодейственной силе дипломатического маневра Вильсона и Ллойд-Джорджа.
Однако приступить к выполнению какого-либо из этих вариантов колчаковским генералам так и не пришлось. В начале февраля стал известен ответ Советского правительства. Сначала он обескуражил генералов, затем взбесил и, наконец, напугал.
Большевики согласились на мир. Они согласились немедленно начать переговоры на Принцевых островах, немедленно, но без предварительного прекращения военных действий. Расчеты англо-американских дипломатов и белых генералов не оправдались. Большевиков нельзя было объявить виновниками войны, нельзя было поднять против них народы и послать в Сибирь новые дивизии интервентских войск. Надежда на перемирие, во время которого можно было разгромить партизанские армии и очистить тыл, тоже рухнула. Большевики требовали начать переговоры немедленно.
Радиотелеграмма Советского правительства, обращенная к правительствам США, Великобритании, Франции, Италии и Японии, гласила:
«Несмотря на все более благоприятное положение Советской России и в военном отношении, и в отношении ее внутреннего состояния, Русское Советское Правительство считает настолько желательным заключение соглашения, которое положило бы конец военным действиям, что оно готово немедленно начать с этой целью переговоры и, как оно неоднократно заявляло, добиться такого соглашения даже ценой серьезных уступок, поскольку они не будут угрожать дальнейшему развитию Советской Республики».
Адресуясь к правительствам капиталистических держав, Советское правительство обращалось не только к ним, но и к их народам. Теперь ни у кого не могло остаться никаких сомнений в том, кто был подлинным виновником войны.
Англо-американские дипломаты проиграли. Мобилизовать новые контингенты войск для отправки их в Сибирь или на север России стало еще труднее — это неизбежно вызвало бы волнения рабочих. Пришлось заметать следы и замолчать о конференции на Принцевых островах.
Заграничная печать прикусила язык, но на Парижской мирной конференции снова и еще настойчивее заговорили об усилении вооруженной борьбы против Советов. Однако послать в Россию новые крупные войска ни Англия, ни Америка не могли, и Антанте пришлось воевать главным образом силами белых армий Колчака, Деникина и Юденича, щедро снабдив эти армии средствами войны — пушками, винтовками и снарядами.
2
Все белые войска, которые удалось снять с гарнизонов, заменив войсками интервентов, прибывшими с Востока, все белые войска, несущие ранее охрану железных дорог и передавшие ее войскам союзников, были направлены на Уральский фронт, и 4 марта новое наступление стотридцатитысячной армии Колчака началось.
