- Порфирий Никанорыч, - подмигнула ему Кира, которую распирало от радостного возбуждения, - выдохни уже, не стоит так напыживаться, право слово! Жахнет апоплексический удар от сознания собственной важности – оно тебе надо?

- Цыть, вежехвостка! – отозвался купец. – Молоко ещё на губах не обсохло, чтоба над почтенными людьми куражиться!

- Боже, - притворно вздохнула «вежехвостка», - какие перемены в отношении: давеча ещё «милостивой государыней» величал, а нонеча вона как…

- Тады, - наставительно пояснил Никанорыч, - было другое, а ныне – другое.

Кира рассмеялась весело, легко, чисто – ах, как хорошо! Ах, как хочется обнять весь мир! Она порывисто припала к соболиному боку Никанорыча и чмокнула его в багровую щёку.

- До чего ж ты славный дядька, Порфирий Никанорыч! Лучший на свете! Хотя, надо признать, трусоват и тщеславен безмерно! Но – кто без греха…

Никанорыч сначала прифигел от столь бурного выражения чувств со стороны расколдованной девицы, потом махнул рукой и ухмыльнулся в бороду.

- Спа-си-бо! – прошептала она улыбающимися губами Медведю, через стол. – За то, что вступился. Если бы не ты, схоронили бы меня сегодня на королевское социальное пособие для неимущих…

- А мне где ж спасибо? – возмутился купец. – Если бы не я, вас обоих – и тебя, свистелка, и этого кметя княжьего – схоронили бы! Это ж я подсуетился, привёл их высочества на выручку!

Кира с неохотой отвела взгляд от улыбнувшегося ей Медведя и посмотрела на своего второго спасителя:

- Ну спасибо и тебе, Порфирий Никанорыч.

- Из голой спасибы шубы не сошьёшь, - насупился деловой человек.

- А из чего сошьёшь? Из торгового прожекта твоего? Про аудиенцию у короля намекаешь что ли? Помню-помню… Только вот что, Никанорыч: ты человек деловой, но и я выгоду свою упускать не намерена, имей в виду. Поэтому давай договариваться: что мне с того обломится?

- Ох, - покачал головой купец с удивлением, - сквалыжница ты, девка, оказывается…

- От сквалыжника слышу! – парировала Кира, чувствуя, как занимается внутри весёлый деловой азарт. – Отслюнявишь мне со своего прожекта, коли выгорит, тридцать процентов. Лады?

- Чиво? – не понял купец.

- Треть прибыли.

- Чиво?! – понял купец. – Либо ополоумела ты? Либо я ослышался? Да ведаешь ли ты, соплезвонка…

- Баронесса де Бо, - зычно возгласил церемониймейстер, перекрывая праздничный гул пиршественного зала, - она же Агас Лаги, ведьма, дважды осуждённая святой инквизицией за колдовство богопротивное и дважды бежавшая из-под стражи таинственным образом, пред светлыми очами ваших высочеств и высокородных гостей Колбасковского замка плясать желает!..

Возгласив сие, уполномоченное лицо лихо грянуло церемониальной палкой о коменный пол и грациозно повело вытянутой рукой в сторону входящей в зал процессии. Голоса стихли. Все устремили взоры в указанном направлении…

Ведьма шла, понурясь, руки её были связаны за спиной, юбки багрового платья обкромсамы грубо и неровно, чуть ниже колен. Пегие жидкие волосы, выбившись из некогда великолепной причёски, свисали неопрятными прядями на лицо. Сопровождающий её конвой подпихивал разоблачённую злодейку в спину острыми копьями, если ему вдруг начинало казаться, что та замешкалась.

Чуть впереди арестованной вышагивал палач в маске. Один из его подручных нёс тяжёлый короб на вытянутых руках – торжественно и с достоинством. Двое других – жаровню с мерцающими угольями.

Пиршественная зала выдохнула и зашепталась. Кто-то привстал с места, чтобы лучше видеть, кто-то торопливо огибал закрывающую обзор колонну – все были одинаково возбуждены предстоящим.

Кира нахмурилась: ей было неприятно вновь видеть ту, с кем против своей воли она так долго была связана на уровне слияния сущностей.

«Что здесь готовится?» - она покосилась на новобрачных.

Принц что-то самозабвенно нашёптывал на ухо невесте, та краснела, хихикала и, казалось, не замечала ничего вокруг.

Медведь, прослушав объявление о прибытии ведьмы, лишь на несколько секунд обернулся, окинув взглядом происходящее, и вновь уставился в свой кубок с вином, который до сих пор так и не пригубил.

- Что происходит? – спросила Кира у Никанорыча, не отрывая взгляда от наводящей жуть процессии.

Купец пожевал губами, огладил бороду и невнятно качнул головой.

Между тем, в центре зала приготовления шли своим чередом: жаровню установили на треноге, колдунью усадили на стул с высокой спинкой, с загадочного короба сняли чехол… Главный палач собственноручно извлёк из него тяжёлое, металлически брякнувшее нечто, продемонстрировал его, словно цирковой факир, сладострастно выдохновшему залу, и установил на угли. Заботливо подгрёб жар изящной кочергой с резной деревянной ручкой.

Ведьма вскинула голову и низко, страшно, утробно замычала – рот ей надёжно и предусмотрительно заткнули кляпом.

- Её что, - сглотнула Кира, начав, наконец, догадываться, - собираются пытать? – она подёргала Никанорыча за рукав. – Прямо здесь?

Купец недовольно хмыкнул и сделал вид, что закашлялся. Потом сердито поджал губы: мол, не наше дело чужие забавы при чужом дворе хулить.

Железяки, укутанные в угли, раскалились быстро. И когда огненная кровь металла засветилась сквозь его грубую чёрную кожу, палач подцепил кочергой один из загадочных предметов, поднял в воздух, отрабатывая на публику, и опустил рядом с босой ведьминой ногой. Теперь уже по рыжим светящимся контурам и Кире стало ясно какого рода пляска ожидает сейчас собравшихся зрителей: предмет оказался раскалённым башмаком.

Летняя послеполуденная безмятежность парка с его журчащими фонтанами и медитативным шорохом листвы казалась, по меньшей мере, странной. А если уж честно – возмутительной! Вопиющей, отвратительной и противоестетсвенной! Циничной, наконец!..

Кира сидела, привалившись боком к стволу дерева, прямо на траве и пыталась перестать стучать зубами – её бил нервный озноб. Подобного эмоционального цунами она ещё не испытывала – ни в своей прошлой жизни, ни за время сказочных злоключений. Теперь в голове было пусто, в животе холодно, а ноздри упрямо обоняли вместо травы и цветов запах горелого мяса. Эта вонь преследовала её неотступно, вызывая приступы тошноты. Кира зарылась носом в рукав, но бархат платья, казалось, насквозь ею пропитался.

Надо растереть в ладонях траву, вдохнуть её горьковато-свежий аромат – может быть, это поможет… Девушка сжала в пригоршнях сочные листья клевера и зашипела от боли в обожжённых пальцах. Откуда это? Она с недоумением уставилась на покрытые волдырями руки. И юбка… Что с ней случилось? Какие огромные дыры… А на белых нижних юбках, просвечивающих в прорехах, коричневые подпалины… Откуда? Ах да! Она же обломала этим любителям садистских развлечений танцы на углях! Или не обломала? Может, ещё больше потешила?

Кира перекатилась затылком по жёсткой ребристой коре старого вяза и тихонько застонала. Боже, что она там вытворяла? Стоило ли? Стоило ли, вереща совершенно не эпично и неэстетично, бросаться в центр залы и, замотав руки собственной юбкой, пытаться стащить с извивающейся в страшных мучениях ведьмы раскалённые башмаки? Стоило ли материть палачей и неуклюже пинать оттаскивающих её прочь стражников? Стоило ли орать на принцессу, называя её во всеуслышание «чёртовой Пепелюшкой» и «недотыкой», а её сиятельного мужа «слащавым мурлом»? Стоило ли истерить и отбиваться от Медведя, пытающегося увести её до того, как удивлённые присутствующие отомрут и начнут кумекать насчёт причин столь странного сочувствия жертве?..

Накумекают ещё, с них станется, какую-нибудь одержимость бесовскую вследствие длительного воздействия богомерзких чар. А у подобных умозаключений, как известно, имеется одно замечательное свойство: уж коли посетили, так сразу моментально и преобразовались в твёрдую, нерушимую убеждённость. А убеждённость приводит к действиям. В основном, к радикальным.