Гурии оставили сладости и перекатились за манящий мясными и сдобными ароматами достархан. Вторая, та, что со светлыми косами, уложенными вокруг головы, курносым носом-пуговицей, утонувшим в круглых, румяных, словно наливные яблоки щеках, покосилась на новенькую сочувственно. Сопереживая наказанной, она обглодала куриную ножку, гармошку из бараньих рёбрышек, опустошила блюдо сладкого кус-куса с урюком и инжиром, а после вновь похлопала прозрачными жалостливыми глазками в сторону голодающей.

- Бедняжка, - проговорила она, утирая жирные губы тыльной стороной ладони, - её, должно быть, уже давно морят голодом. Посмотри, Ватфа, в чём душа держится!

- Ещё бы! – хрюкнула Ватфа, впиваясь крепкими белыми зубами в румяный, пупырчатый лаваш. – С её-то норовом! Пусть посидит, подумает, небось, голод любого образумит!

- А мне кажется, - вздохнула светлокосая, - что голод никак не может способствовать доброму расположению духа. Как возможно? Голодный человек зол и несчастен! – она шмыгнула носом и схватилась за баурсаки, поспешно запихивая их в рот, словно боясь, как бы голодное дурное настроение не настигло её во время паузы между жеванием. – Хочешь, я покормлю тебя? – промычала сердобольная соседка с набитым ртом и переместилась в Кирин угол, волоча за собой блюдо с эчпочмаками. – Хорошо, что руки тебе связали спереди, - прокряхтела она, устраиваясь подле новенькой на широком, пышном заду и пытаясь вставить ей в пальцы печиво. – Попробуешь? Вот увидишь – сразу полегчает!

Находящуюся в состоянии глубокого разочарования и ещё более глубокого раздражения Киру забота соседки покоробила. Она уже было хотела оттолкнуть настойчиво пихаемый ей в руки пирожок, а на подательницу милостыньки наорать да послать куда подальше, но… Желудок, настроенный дивными ароматами на определённый лад, предательски свело голодом. Он истошно заурчал, протестуя против саботажных настроений хозяйки. Поэтому Кира захлопнула уже было открывшийся для ругани рот, нервно дёрнула щекой и, поколебавшись, вцепилась пальцами в поджаристый эчпочмак.

Её кормилица расцвела. И с каждым новым куском, исчезающим во рту опекаемой, расцветала всё более.

- Ну как? – поинтересовалась она, когда Кира сыто откинулась спиной на подушки.

Новенькая кивнула, дожёвывая, и удовлетворённо икнула. Ей и впрямь полегчало.

- Гораздо лучше, спасибо.

- Вот! А я что говорила! – обрадовалась светлокосая и принялась зачищать едва початое блюдо. – Моя матушка всегда говорила: если грустно – надо покушать, если беда пришла – надо покушать, если нездоровится – тем более надо покушать! – и тогда все немощи и тревоги обязательно уйдут! Ты разве не знала этого, подружка? Зачем заставляешь наших добрых хозяев наказывать тебя? Зачем лишаешь себя главной радости в жизни?

- Ага, - согласилась Ватфа, заворачивая в лаваш порцию риса с овощами и щедро макая получившуюся шаурму в мёд, горчицу и рыбный сяньский соус поочерёдно, - чего зря буянить? Всё равно ведь ничего не изменишь! Вместо того, чтобы гоношиться, доставляя всем головную боль, и стёкла бить, лучше бы расслабилась и получала удовольствие…

Светлокосая закивала головой;

- Ты, подружка, радовалась бы, что счастливый жребий тебе выпал! От тяжёлой работы на поле, - она окинула оценивающим взглядом наряд новенькой и стёртые ладони, - голодных зим и беспросветной бедности едешь ты навстречу роскоши, вечному лету, всяким деликатесностям и утончённостям! Не каждой в жизни может так повезти! Особенно, - она, отведя взгляд, потыкала пальцем в эчпочмачные крошки на блюде и со смаком его облизала, - если девица не очень из себя выдающаяся…

- Ой, какая ты, Афифа, деликатная прям – «не особо выдающаяся», - просюсюкала смуглоликая Ватфа, передразнивая приятельницу. – Так и говори: если девица – не девица вовсе, а натурально глиста в обмороке! И о чём только господа купцы думали, покупая такую? Аль ослепли?

Кира выпростала из-под себя затёкшие от неудобного сидения ноги, потянулась ими и попросила у своей благодетельницы чего-нибудь попить.

- Почему у тебя восточное имя? – спросила она, опустошив стакан с лимонадом. – По всему видать, ты из северных земель…

- Ну да, - согласилась та, принимая у подопечной стакан, - так и есть. Это моё новое имя, мне его Мухбир дал. Означает «целомудренная, благодетельная». Мне нравится. Да и Ватфу по-иному звали всего седьмицу назад. Ты тоже, подружка, получишь новое прозвание от хозяина своего. И позабудешь навеки, кем была прежде, и как тебя окликали родичи…

- Я не хочу этого забывать, - покачала головой Кира.

Ватфа, наконец, отвалилась от достархана, как раздувшаяся пиявка от плоти, и, удобно устроившись на подушках, хрупнула яблоком.

- Вот ещё, - фыркнула она, - очередная блажь! Что даст тебе эта память, глупая?

На этот вопрос Кира ответить не смогла. Или не захотела. Она свернулась калачиком в своём углу, подтянула колени к животу и закрыла глаза. Ей так хотелось увидеть во сне Медведя…

Но снился ей всю ночь лишь чёртов Сырник: он гонялся за полосатым поросёнком в Большемокрицких лесах; совал нос в муравейник, а после забавно чихал, соскребая кусачих насекомых с носа лапой; вытаскивал Киру зубами за шиворот из стремнины и – уж совсем непонятное и странное – ходил на задних лапах, жонглируя ярко-оранжевыми тыквами.

-----------------------------------------

«Ну и бредятина», - подумала Кира, просыпаясь, и, прищурив глаз на слепящий луч солнца, бодро чихнула.

- Желаю здравствовать тебе, Ахалиль, столь же долго, сколь стоит на земле благословенного Исфахана дворец его премудрых шахов!

Над ней, скрестив руки на груди и мерзотно улыбаясь, стоял Асаф.

Уперевшись в пол связанными руками, Кира неуклюже села.

- Как ты меня назвал?

- Я назвал тебя твоим именем, Ахалиль. Разве ты не узнаёшь его? – он нацепил на лицо деланно-обеспокоенное выражение.

- Меня зовут… - процедила Кира и увидела за спиной своего хозяина усердно корчащую ей испуганные рожи Афифу. Вторая соседка смотрела насмешливо и с явным интересом – чего, интересно, эта баламутка выкинет на сей раз?

Кира сглотнула:

- И в самом деле, - растянула она губы в улыбке и простодушно захлопала глазами, - припоминаю… Действительно, Махамиль…

- Ахалиль, - поправил купец и присел перед ней на корточки. – А ты не безнадёжна, хабиби. Думаю, мы столкуемся, - он потрепал её по щеке, хмыкнул и ушёл.

А Кира с остервенением потёрла замаранную его прикосновением щёку о плечо и сердито вздохнула: да, пожалуй, столковаться придётся. Куда ей деваться с подводной лодки… Поэтому давай, дорогуша, приспосабливайся – тебе, карьеристке, небось, не впервой! Выкручивайся, обводи вокруг пальца, пускай пыль в глаза, сваливай вину на ближних и - под этим прикрытием – упорно проводи свою линию: высматривай, вынюхивай и выгадывай любую возможность для побега.

Вот доберёмся до этого ихнего Исфахана, оазиса работорговли, тогда и пободаемся…

Город разлёгся на берегу залива, как вальяжный бай на кошме: большой, пёстрый, сытый и очень восточный. Белокаменные дома с плоскими крышами теснились ярусами вверх, от моря, между ними взлетали ракеты мечетей, желтел песчаник крепостных стен, казарм и тюрем, горели лазурью изразцы храмов.

Бай дремал. Его голова в чалме гигантского купола медресе упиралась в белёсое знойное небо, а ноги облизывали зеленоватые морские волны…

- Это Исфахан? – спросила Кира, и костяшки её пальцев, вроде как расслабленно лежащих на перилах борта, побелели.

- Это Джаханы, - утешил пассажирку капитан Синьбао, прищурившись против солнца на медленно приближающийся берег. – Исфахан не выходит к морю. Вам туда ещё добираться… - он в последний раз швыркнул точилом о свою кривую саблю, разложенную на коленях, и принялся полировать металл лоскутом замши.

- Значит, - Кира обернулась на капитана через плечо, - здесь ты нас покинешь?