«У меня психоз, - сокрушалась Кира, безропотно принимая помощь горничной в утреннем туалете. – Неужели я теперь всю жизнь буду бояться заглянуть в зеркало? Надо что-то с этим делать…»

Но что с этим делать – было неясно. Психиатры в Колбасковском королевстве, где на свадебном пиру развлекаются пляской ведьмы в раскалённых башмаках, ещё не вызрели, как вид. Средневековые самодовольные лекари в чёрных сюртуках хоть ожоги лечить научились – и то спасибо…

Когда повязки сняли, а ладони покрылись противной, стягивающей кожу коркой, весёлая горничная сообщила об отъезде графини Западловской. Да и, в целом, о постепенном исходе загостившейся шляхты. О вешегородском кмете, вступившемся на свадебном пиру за расколдованную Киру, тоже удалось вызнать: всё ещё в королевском замке, дожидается отплытия каравана иностранного купца – ну, того, что приближен доброй принцессой; что цветочек слямзить пытался; что в соболях щеголяет; понятно, какого? – дожидается, дабы присоединиться.

- Токмо ждать, небось, ему до старости придётся!- фыркнула горничная. – Коли не решится этого бородача заступом от принцессы отковыривать – прилип, зараза, как потные подштанники.

Кира, осенённая вдруг внезапным замыслом, уставилась невидящим взглядом на стену, обитую муаром в завитушках. Потом вскочила и принялась торопливо ходить по комнате, обдумывая идею. Приняв решение, остановилась, натянула с помощью служанки мягкие хлопковые перчатки, оберегая болячки, и задумчиво оглядела себя в зеркале.

- Ну-ка, - приказала она уже усевшейся на стол и болтающей ногами прислуге, - помоги мне переодеться. Схожу, пожалуй, сегодня на обед к их высочествам…

… В пиршественной зале мало что изменилось за истекшие две недели – у Киры даже возникло ощущение дежавю. Народу, правда, стало поменьше. Да и торжественности поубавилось. И платье у принцессы поменялось… Ну, а в остальном – так же светило солнце сквозь распахнутые окна, так же сновали служки с подносами, так же восседали новобрачные, сияя, словно медные пятаки, и так же подле них потел в соболях Никанорыч.

Кира соблюла этикет, присев в неумелом реверансе перед сиятельной парой, не обратившей на неё никакого внимания, и плюхнулась на лавку подле купца.

- Как здоровьице? – поинтересовался тот с таким видом, будто заявившаяся «вежехвостка» сто рублей ему задолжала.

Дело, конечно, было не в ста рублях – Кира ухмыльнулась – задолжала она ему аудиенцию у короля. Никанорыч, значит, ждёт, а вопрос ни черта не решается! Девчонка где-то прохлаждается, отговариваясь лечением, будто такая уж у неё хворь непреодолимая! будто к постели скорбной она прикована! будто не руки, а язык обожгла, холера!..

- Спасибо, - дежурно отреагировала на дежурное приветствие Кира, с тоской оглядывая пиршественные яства – ела она пока ещё тоже с помощью горничной, подносящей ложку, - уже лучше…

Она перевела взгляд с бланманже на потный профиль купца и вздохнула:

- К вашим услугам, Порфирий Никанорыч. Готова служить по мере сил вам и вашему прожекту.

Купец покосился на соседку с недоверчивой надеждой.

- Сегодня же займусь, - заверила она, - вот те крест! Только…

- Только торгашество твоё грабительское неприемлемо! – отрезал купец. – Это ж надо было загнуть – треть прибыли! Я-то на такие риски иду, отправляясь в сей вояж! На мне все расходы, обеспечение, придумка опять-таки! А на тебе чего, девка-соплезвонка? Окромя словечка замолвленного?

Кира осторожно потёрла о колени зудящие ладони.

«К деньгам? Ага, дождёшься прибылей от таких куркулей! К тому, что заживают...»

- В том-то и дело, - вздохнула она притворно, - что без моего замолвленного словечка твоего грандиозного вояжа не состоится. И не пригодятся тогда ни расходы, ни обеспечение, да и придумка втуне пропадёт. Чего зря выкабениваешься, Никанорыч?

Никанорыч напыжился.

- Ладно, - Кира заглянула в его сердитое лицо и добродушно улыбнулась, - не претендую больше, останешься при своих.

- Стал быть, - разобиделся купец, - не станешь просить за своего благодетеля?

- Стану. Скажи только, куда собрался?

Благодетель развернулся к ней всем своим могучим корпусом, уставился испытующе. Ответил неохотно и уклончиво:

- Мыслю, в страны полуденны…

- Впрочем, - Кира снова почухала ладони через ткань перчаток, - какая мне разница – куда? Можешь не говорить, если за идею свою боишься… - она посмотрела на собеседника сбоку, неуверенно, и попросила: - Порфирий Никанорыч, возьми с собой! Боле ничего за услугу не попрошу.

Она подождала, пока купец переварит и усвоит услышанное, оценит неприличность и невозможность подобных путешествий для юных одиноких дев, прикинет расходы, выгоды, сопоставит первое со вторым, а, сопоставив, оправдает предприятие, убедит себя, что ничего невозможного в этой просьбе нет, а после продолжительно и задумчиво выдохнет в бороду, решаясь на ответ:

- Что ж… Отчего не взять, коль охота пришла, - вымолвил он наконец и глянул хмуро на странную девку.

- Побожись! – велела девка.

- Да чтоб мой «Возок» на причале утоп да «Орликом» поверх принакрылся! Нешто не веришь крепкому купеческому слову?

Кира кивнула, вылезла из-за стола и решительно направилась к креслам их высочеств.

«Мы будем счастливы вполне, -

сказали придорожные цветы поэту, -

коль отойдёшь

и перестанешь загораживать нам солнце…»

Там же.

- А ещё брешуть, будто амператор тамошний не честным манером на лошадках, а бесовским способом на змеишши летучей ездить!

- Как это?

- Как? Обычное дело как: запрягаить змеишшу в екипаж свой, брильянтами изукрашенный, да погоняет вожжами. Змей крутится, огнем плюётся в злобище, а делать нечего – несёт амператора под облаками туды, куды тому приспичит…

Дядька Акинфий плюнул за борт и с негодованием зафыркал, будто кот, нюхнувший перцу:

- Тебе, Дорофей, лишь бы всяки сказки врать! – пробасил он, снимая задубелую, коричневую лапу с рукояти рулевого весла и поправляя портянку. – Хиба можно себе тако вообразить – змеишшу в возок впрягать!

- Вот те крест! – подскочил уличённый и экспрессивно замахал рукой от лысеющего лба к впалому животу. – Сам видал!

- Либо спьяну? – хмыкнул недоверчивый кормщик.

Гребцы коротко гоготнули.

- Ты уж и в самом деле, Дорофей, чего-то уж того совсем… Загнул сёдни с амператором-то, - постарались мягко урезонить сказочника.

Но тот решил не сдаваться и оставить последнее слово за собой:

- Грустно, - патетически закатил он глаза, - грустно, други, мне. Но не оттого, что усомнились в словах моих, осмеяли их и подвергли поруганию, а оттого, что прибыв в Сяньское царство, вы сами всё увидите своими глазами и устыдитесь! Стыдно вам станет и горько за напрасно чинимые мне ныне обиды!

- Ох-ох! Разошёлся – поглянь на него! Стыдно нам будет… Ничё! Стыд не соль, глаза не ест. А я заради зрелища с летучим змеем готов и постыдится малость! – кормчий вновь перехватил руль и подправил ход струга. – Сам первый не только повинюсь перед тобой, забулдыгой, но и шапку свою сжую на спор!

- Эх! – бедный Дорофей в непритворном горе саданул себя кулаком по колену. – Мне, значит, не верите? А как давеча, Акинфий, ты сам брехал людям про песьеглавцев, кои на пути в Сяньские земли живут, так никто слова поперёк не сказал! Рты пораскрывали и внимали, дубины!..

- Ты не путай! – сдвинул брови дядька Акинфий. – Я-то вслед за уважаемыми людями повторяю, а не брешу на ветер, аки шавка дурная…

- Во-во! – поддакнула Кира, скучающая неподалёку и от нечего делать прислушивающаяся к трёпу корабельной команды. – Мне вот вчера на вечерней стоянке тоже уважаемые люди врали про волкодлаков, что на Чанчуньских порогах караваны поджидают. Будто голова у них с котёл, а клыки – с локоть. Корабельные борта только так хрумкают. Я верю. Как не верить людям уважаемым?