Он помолчал немного, потом всё же выдавил из себя:

- Мог я спасти одну из тех несчастных, что Шахрияру предназначалась, но… отпустил на волю судьбы, не озаботился.

- Отчего же?

- Представь себе, воин, что есть у тебя мечта всей жизни… Есть у тебя мечта?

- Ну… положим, что…

- Накопил ты на неё звонкого серебра всеми правдами и неправдами, долгими годами и рискованными сделками со своей совестью и мутными дельцами. И что ж – выложишь всё одномоментно ради впервые встреченной девки?

Медведь вздохнул: его мечта не требовала серебра. Поэтому, наверное, ему трудно было поставить себя на место собеседника. Но всё же посочувствовал:

- Пожалуй… На подобное мало кто отважится.

- Никто! – отрезал Синьбао. – На подобное никто не отважится!

- Коли ты в этом так уверен, что же гложет тебя? Живи спокойно, капитан! Стряхни с сапога своего грязь – к убеждённым в праве своём она не липнет.

Капитан согласно кивнул. Но тут же нахмурился и выпрямился, скрестив руки на груди:

- И всё ж таки… Как подумаю о судьбе её… Да как на проклятый город этот посмотрю… На дворец этот чёртов беломраморный – зло берёт! Забавная она была. Да и привязался к ней за время пути – чего уж… Пока вёз из Цзудухэ с этими шакалами-купцами - чтоб им сгореть вместе с гнилым шёлком, которым они торгуют, собаки!

- Из Цзудухэ?

- Да, не так давно… Челядинка твоего хозяина. Повязали, небось, на улице да продали заезжим агарянам. Так и было. А уж она такого понасочиняла – на целое плавание сказок хватило! Давно уж никто меня так не развлекал в пути, с тех самых пор, как…

- Челядинка, говоришь? Ты о ком? У нас никто из обслуги в Цзудухэ не…

Медведь осёкся и замер посреди недоговоренной фразы.

- Как её звали? – поинтересовался настороженно.

- Себя она называла Кирой, кажется.

Медведь задумался:

- Ну, конечно… - он с усилием потёр ладонью шею. – Её похитили в тот вечер, на поляне… А в Цзудухэ привезли продавать. Бедная девушка, - он покачал головой, - что ей пришлось пережить!.. Но ты уверен, что она у Шахрияра? Может, её продали в другой гарем? Или, вообще, в работы?

- Уверен, - обиделся Синьбао. – Её хозяин только о том и грезил, чтобы сбыть её по сходной цене, быстро и без хлопот. Это как раз о гареме Шахрияра – его бездонную яму нынче не наполнить… И потом… Я разве не рассказывал? Видел, как её среди прочих погрузили на шахский корабль в Эль-Муралы. Она заметила меня, молила о помощи… Просила, чтоб разыскал я Порфирия Никанорыча, передал бы мольбы ейные…

Медведь поднял на капитана хмурый взор:

- И ты передал?

- А зачем? – в бесстрастном лице Синьбао не дрогнул ни один мускул. – Из застенок Шахриярова гарема выдачи нет, выкупить пленницу невозможно. Оттуда на волю только один путь – через плаху…

- Тебя просили, - проговорил Медведь холодно, - сообщить. А не решать за Порфирия Никанорыча что для него возможно, а что нет.

В повисшем между собеседниками напряжении вдруг распахнулась, протяжно скрипнув, дверца каюты, и сам помянутый негоциант явился в проёме, широко расставив ноги в зелёных сафьяновых сапогах и выпятив сытое, опосля ужина, обтянутое шёлком рубахи пузо. Он поковырял мизинцем в зубах и, улыбаясь своим благостным мыслям об удачно складывающемся вояже, степенно направился к борту.

- Чуешь ли, Порфирий Никанорыч, - окликнул купца его охранник, - что за удивительные известия решился сообщить нам наш достойный капитан?

- М-м-м? – отозвался спонсор египетской экспедиции, любуясь догорающим закатом.

- Оказывается, капитан знаком с нашей Кирой. И даже знает, где она сейчас находится. И что находится в страшной опасности. И даже нёс нам от неё большой привет и слёзную мольбу о помощи, но… - Медведь медленно поднялся с бухты каната и поправил засапожный нож. – Но не донёс…

- Ахти! – удивился купец, вскинув брови. – Что ж сталось с этой горемыкой непутёвой? Вечно у неё не слава богу: то в старуху заколдуют, то ладони сожжёт до волдырей, то вот – потерялась незнамо куда! Или… - он покосился на капитана, - или уже знамо?

- Видишь, Никанорыч, - Медведь повёл рукой на темнеющий берег, - этот чудный город? Здесь в застенках жестокосердного султана томится бедная девица в ожидании бесчестья и смерти неминучей.

- Пресвятая Богородица! – ужаснулся купец. – Вот уж попала, так попала девка… К Шахриярке либо? – обернулся он к Синьбао.

Тот кивнул.

- Нуууу… Попала и пропала болезная! – махнул рукой Никанорыч, вздохнул досадливо, плюнул и, подбоченясь, уставился на бездвижные паруса. – Долго, что ль, мы тут киснуть будем? Ветер-то когда намечается, уважаемый?

Уважаемый посмотрел на быстро гаснущее небо.

- Думаю, к утру должон потянуть береговой. Стронемся помаленьку.

Купец насупился:

- Береговой… А настоящий когда ждать? С такими задержками мы и до морковкина заговенья не обернёмся. Что ж мне зимовать в чужедальних землях прикажешь? Ну уж нет, не уговаривай, я не могу. У меня дочки дома одне. Надобно до ледостава домой возвернуться.

Капитан пожал плечами:

- Обычно в это время года здесь ветры постоянны. Уж не знаю, что ныне за оказия…

- Не знает он! Ты уж помолись своим сяньским богам получше, уважаемый, - погрозил пальцем Никанорыч. – Нешто не послушают своего?..

- Эй! – Медведь недоумённо переводил взгляд с купца на капитана и обратно. – Вы о чём, добрые люди? Неужто не трогает вас совсем судьба обречённой девицы? Никанорыч! Неужто не поможешь?

Купец недовольно пожевал губами, покосился на бесстрастный профиль Синьбао, огладил бороду…

- Послушай, - доверительно склонился он к своему охраннику, - ты что, не понимаешь? Не выкупить нам её. Не в силах мы ей помочь!

- Может и так! – посмотрел на него исподлобья княжий кметь. – Может и не в силах. Но попытаться надо в любом случае. А то ведь, знаешь, как бывает… Было дело однажды, в битве под Истрой порубали нашего князя и ближников его в капусту. И всем, кто это видел, было очевидно – нет смысла пробиваться к нему – себя бы выручить да товарищам своим подсобить, только успевали поворачиваться… Но если бы я тогда так помыслил – разумно и правильно! – не сидел бы ныне наш князь на стольце Вышеграда!

- Ну дык… сравнил… - недовольно буркнул купец.

- Коли не пробились бы мы к нему тогда, не вытащили из-под груды мёртвых тел – там бы и пришёл ему конец. И голова его давно бы сгнила на воротах безбожного Бахтустана!

- Ладно, ладно! Князя зачем-то приплёл, ирод… Душу из меня тянешь? – Никанорыч разозлился. – Думаешь, мне девку не жалко? Ну так что из того? Не настолько уж она мне дорога, чтоб животом либо мошной за неё ложиться! Кто она мне? Тебе она кто? А? Жена, дочь, полюбовница? Знаешь, сколько их таких, несчастных? Всех не облагодетельствуешь!

И купец, сердито прогрохотав подкованными сапогами по палубе, скрылся в своей каюте, хлопнув дверью.

- Вот, - прокомментировал после паузы Синьбао и в который уже раз прищурился на вечерние облака, ожидая от них благоприятных вестей о перемене погоды, - вот почему я не стал сообщать достойному Никанорычу о судьбе несчастной Киры. То грех был только моим, а ноне и другой достойный человек понапрасну маяться будет. Понимаешь теперь, воин?

Воин понимал.

Синьбао похлопал его по плечу:

- Пошто переживаешь? Или сердце твоё она зацепила? Девка-то неплоха, она может… Только… ты забудь. И утешься. Не выручить нам её. Да и выручать, чаю, давно уж некого…

-------------------------------------------------

На подгибающихся ногах Кира прошла вслед за евнухом в хоромину с позолоченным ложем непотребных размеров. Над ним дуновением ветерка сладострастно вздыхал лёгкий, словно воздух, газовый полог. В углу тренькали на ребабах и зурнах заунывный восточный мотив бесстрастные музыканты.

Оглядевшись, невольница перевела дух – хозяин хоромины ещё не соизволил пожаловать. Небольшая отсрочка. Сознание сего обстоятельства не уняло, правда, противной нервной дрожи. Кира поморщилась на собственную слабость и попыталась взять себя в руки. Бесполезно: её живое воображение заставляло непроизвольно содрогаться от отвращения перед первым актом грядущей трагедии и от животного страха перед вторым, когда…