Люди покивали согласно, поцокали языками и принялись расходиться. Счастливый Мотия увёл своего потеряшку, оставив у двери вязанку уже ощипанных кур и мешок гороха.

---------------------------------

После чудесного обретения осла закончился затянувшийся сезон дождей. На следующий же день. Как отрезало.

Выглянуло умытое солнце, и деревенские жители, во всём примечающие приметы и знаки, эту долгожданную улыбку небес немедленно приписали в актив богоизбранного пандита. Кому ж, как не ему, любимцу Бхавани, разводить руками тучи?

Это первое солнечное утро привело и выплеснуло у порога скромного жилища великого аскета и подвижника Баларамы местного старосту во главе панчаята – представителей сельсовета. Расшаркавшись с хозяином и обменявшись для затравки светскими любезностями, а также восторгами по поводу хорошей погоды и видами на урожай, стороны перешли к делу.

Староста расчехлил принесённый с собой свёрток и любовно огладил показавшееся из тряпиц тусклое благородное свечение. Искусно сделанный посох, покрытый сусальным золотом, был бережно передан местной властью заслуженному гражданину:

- Прими, уважаемый, - торжественно провозгласил староста, цепляя вырезанными на навершии распахнутыми крыльями ветку смоковницы. – Чтобы возглавить нынешний полёт, достойней тебя человека нам не найти во всей Парнапаке! А уж в нашей общине и подавно…

Премудрый жрец этим почестям, казалось, совсем не был удивлён, напротив, он принял драгоценное подношение с видом ожидаемой неизбежности. Он с достоинством поклонился, согнув худую спину с торчащим, как у кистепёрой рыбы хребтом и разразился перед присутствующими пафосными благодарностями с обильным цитированием загадочных строф своей единственной книги.

Односельчане сперва почтительно внимали. Спустя минут тридцать слегка подувяли. Ещё минут через пятнадцать, осознав, что речь пандита надолго, расселись под смоковницей – перебить или удалиться никому и в голову не пришло. Оставалось одно: уныло наблюдать копошение в траве беззаботных букашек и задаваться философскими вопросами о необходимости приневоливать простых людей к приобщению совершенно ненужной им зауми на санскрите.

После первого часа разглагольствований Каришма послала Киру поднести оратору кружку воды.

- Пожалел бы людей, многомудрый пандит, - прошептала водоносица в затылок расходившемуся мудрецу, пока тот жадно глыкал, смачивая горло. – Не у всех желудки приспособлены переваривать те брыльянты истины, коими ты их сейчас пичкаешь…

Пандит с высоты своего роста, который Кире был ровно до плеча, бросил на советчицу уничтожающий взгляд.

- Ты, дева, вместо того, чтобы встревать, куда не просят и давать глупые советы, лучше бы прислушалась к советам умным, кои избранник самой божественной Бхавани изрекает!

- А что он изрекает? – проявила Кира саркастическую заинтересованность.

- Он говорит, что скоро полнолуние, о докучливая дева. А ты, между тем, до сих пор ничего не сообщила нам о своей семье в Пашмире! Где живёт она, как тебя встретит и в какую сумму её благодарность выльется?

- При чём тут полнолуние? – удивилась докучливая дева. – В полнолуние я память потеря что ли? Или…

- … А ещё он говорит, - продолжил жрец сердито, - отправляйся на кухню и помоги хозяйке с обедом, несчастная! Там женщине место, а не на собраниях мудрых мужей.

Сзади Киру настойчиво потянули за одежду в направлении дома.

- Куда лезешь, дурёха? – прошипела жена мудреца. – Думаешь, из благородных, так всё можно? Самого пандита перебивать дозволено? Опомнись!.. Пойдём-ка лучше в дом, приодену тебя перед отправлением. А то родственнички твои решат, что мы с убитого нищего лохмотья сняли да тебя обрядили. Или вовсе подумают, что мы плохо о тебе заботились! А это ведь не так?

Кира заверила внимательную хозяйку, что она её заботой более, чем довольна.

Та удовлетворённо кивнула и, закопавшись в сундук, выудила оттуда пёструю ткань в огурцах. Осмотрела гостью с ног до головы и принялась споро накручивать отрез на её стан, поверх заранее надетого короткого ультрамаринового топа. Слой за слоем она умело заложила мягкие складки и пустила струящийся шлейф вдоль спины…

- Так-то лучше, - кивнула она удовлетворённо, покончив с нарядом.

Накрутив длинные волосы своей модели на кулак, собрала их в мягкий узел, закрепила шпильками – и вуаля! – почти совсем приличная девка получилась. Почти – потому что не было в созданном образе ни одного украшения, ну вот ни браслетишки паршивого, ни цепочки завалящей. А это, конечно, безобразие. Скудость такая – смотреть страшно. Но тут уж ничего не попишешь, ни свои же побрякушки отдавать!

Каришма поморщилась, придирчиво оглядев девчонку: ладно, пускай ужо, чай недолго смотреть на неё осталось. Полнолуние на носу… Когда, кстати? Да когда ж – послезавтра, забыла что ль? Пара денёчков осталась…

- При чём здесь полнолуние? – услышала задумавшаяся хозяйка. – Не знаешь, Каришма, что твой муженёк имел в виду, пугая меня этим астрономическим явлением? Он, случаем, не в вампира превращается?

- Превращается, - буркнула тётка. – Тока не в вампира. Мы все тута… превращаемся…

«Ну вот, - стукнуло в голове, и Кира медленно опустилась на застеленную половиками скамью, - начинается сказка. Хоррор в стиле Зиты и Гиты…»

- Превращаетесь? – переспросила она дрогнувшим голосом.

Каришма фыркнула и затолкала обратно в сундук непригодившиеся полотна ткани.

- А ты как себе думала? – неожиданно вызверилась она на собеседницу. – Как ты думала, благородная госпожа, мы собираемся помочь тебе домой добраться, в самый Пашмир? Туды караванным ходом целый сухой сезон тащиться надоть! Ты что ж, возомнила, мы на столько времени дом и храм оставим, в опасное странствие пустимся? Как ты думала мы собираемся тебя доставить?

- Как? – каркнула Кира.

В голове её мелькали со скоростью киноленты предположения на этот счёт одно другого невообразимей и страшнее.

- А увидишь! – бросила хозяйка раздражённо и с грохотом обрушила крышку сундука на место.

В её глубоко запавших, злых глазках вдруг мелькнуло отражение такой тоски, что гостье стало не по себе.

-------------------------------------

Спорить Кира не стала: Пашмир так Пашмир.

Баларама сам себе это придумал, сам решил, что за приблудившуюся к ним побродяжку срубит благодарственное пожертвование на храм своей благодетельницы, сам вызвался её доставить – вот пусть сам и расхлёбывает. Раз у него столь богатое воображение, пусть сам придумывает в какой город и в какую семью её в этом Пашмире сгрузить. А за ним не заржавеет: с тех пор, как жрец свалился с крыши, он стал весьма самостоятельным и самоуверенным индюком. И хоть шишка зажила, последствия сотрясения мозга ему не избыть, видимо, ещё долго…

Размышляя над этим, гостья поужинала в одиночестве вчерашним карри и засомневалась уже в который раз: сказать, разве, им правду? И попросить помощи не в направлении неизвестного и чужого Пашмира, а… Куда податься-то? В Сяньскую столицу, где сейчас должен находиться «Сигизмунд Великолепный» с Пепелюшкой и принцем на борту? Последний вряд ли будет ей особенно рад. Как бы снова не надумал прикокнуть ненароком… Может, в Египетские земли, чтобы там дожидаться «Стремительного дракона»? Ладно, допустим. В какой из портов? Это во-первых. А во-вторых, вдруг Никанорыч уже завершил свои дела и мчится, ветер рассекая и гремя мошной, по направлению к родным краям? Что тогда делать?

В Эль-Муралы? – сердце Киры пропустило удар. – Искать Медведя в этом городе, вызывающем у неё тяжкие воспоминания, как иголку в стоге сена? Если он ещё там…

Да уж, сомнительные планы… К тому же вряд ли благочестивый пандит, узнав что за доставку он получит печёный шиш, по-прежнему станет стремиться её облагодетельствовать… Собственно, как вообще он собирается это сделать? Пристроить, разве, в какой-нибудь торговый караван, следующий через селение на север страны? Вряд ли ему по силам международный чартер – будет он во что-то превращаться или не будет…