Кира с усилием проглотила последний кусок лепёшки и уставилась на странного, худосочного мужичка с плешивой головой и тёмно-коричневой кожей. Его мослы ниже впалого живота прикрывал кусок полотна. Кажется, дхоти – подсказала капризная память. Странное у неё всё-таки свойство: то не можешь вспомнить очевидного и простого, то из глубин подсознания неожиданно выныривает то, что ты, казалось бы, и знать не знал никогда. А если и слышал где случайно, то уж точно запомнить не пытался…

Так чего он там спрашивает? - странница постаралась вернуться от завернувших не в ту степь размышлений к происходящему. - И спрашивает ли?

Дядька, вроде как, всё уже сам придумал, расписал и гостье на утверждение подсунул. Её интуиция велела не возражать. Поэтому она согласно кивнула и грустно вздохнула:

- Ах, как вам удаётся, многоуважаемый, так безошибочно читать людские судьбы? Всё именно так и было…

Брахмана окончательно накрыло осознание собственной крутости. От удовольствия он поплыл, как масло гхи на сковородке. Даже его суровую жену проняло: недоверчиво косясь на Балараму, она почтительно шмякнула перед ним блюдо с лепёшками.

- Отведай, что ль… - буркнула опасливо, с хрустом ломая закостеневшие представления о своём супруге, как о жалком ничтожестве.

«А он не такой уж и дурак, - шевельнулась крамольная мысль. – Да неужто?..»

- Откройся нам, о дева, - провозгласил между тем брахман с пафосом, пережёвывая долгожданную лепёшку, - как зовут твоего почтенного отца? И в какие земли прикажешь доставить тебя к его вящей радости?

- Ммм… - растерялась Кира. – Я всё тебе расскажу, добрый человек…

- Зови меня Баларама, жрец великой и плодоносной Бхавани. А это, - он плюнул в сторону супруги, - достойная жена моя Каришма.

- О, я так рада, что боги привели меня к вашему порогу, господин Баларама, - прошелестела Кира слабым голосом и прикрыла глаза дрожащей рукой. – Я всё расскажу, но… чуть позже, если позволите. Силы покидают меня, от перенесённых лишений и переживаний я чуть жива…

- Старый осёл! – взбурлила широкозадая тётка с лицом, похожим на печёную грушу. – Чего пристал к благородной госпоже? Не видишь разве – она чуть жива! Ей надо помыться, поспать и прийти в себя…

«И придумать, - добавила Кира мысленно, - как зовут моего почтенного отца и куда меня требуется доставить…»

--------------------------------------

Второй день подряд над деревней висели тучи. Они сочились обложным меланхоличным дождём, конца которому не предвиделось. Хозяйка дома металась с кувшинами и плошками, расставляя их под текущую крышу и проклинала задержавшийся муссон: ну чего не ушёл-то в положенное время? Уж и солнце выглянуло, понежило народ денёк-другой – и вот те на! Снова здорово! Уж октябрь на исходе, а эти тучи всё никак не угомонятся, так и лезут с моря, так и лезут – будто их там неисчерпаемо! Чтоб им провалиться!

А за ними следом было бы неплохо провалиться этому дармоеду. Которого крышу починить не заставишь. Как начался сезон дождей – чего уж, говорит, починю теперь, когда закончится. А закончился – чего его опять таки чинить, когда сверху не каплет? Опосля, перед сезоном займусь.

Займётся он, как же! Опять к брату идти-кланяться придётся, чтоб пришёл, помог – на кого ж ещё надеяться? Не на этого же мангуста облезлого! Он-то с утра в храм зашорится и ему там на мозги с крыши не каплет! А дома хоть всё обвались жене на голову, небось только рад будет!..

Кира слушала бесконечное брюзжание Каришмы. И дождь. Оба эти звука сливались в умиротворяющий белый шум, под который голова становилась странно пустой от забот и мыслей. Только слабо ныло где-то под солнечным сплетением и щекотало в животе смутное ощущение несбыточности.

«Вот и новая сказка, - подумала она, закинув руки за голову и наблюдая, как долбится о белёные стены мазанки большая серая муха. – Новые люди, от калейдоскопа которых у меня уже кружится голова, новые опасности, новые испытания… Доколе? Доколе, Бригитта? Ты заточила меня в этом мире, пока что? Пока я не загнусь? Или пока не загнёшься ты? Сколько мне этих сказок ещё предстоит преодолеть, прежде, чем ты решишь, что с меня довольно? Или… или не ты это решаешь? Может, твой наниматель оплатил мой вояж до конца времён?»

Вернулся из храма Баларама. Кира поняла это по повысившемуся накалу проклятий в его адрес, постепенно переходящих в визгливую ругань и безостановочный пилёж. Оружием это внезапно оказалось вполне себе эффективным: с помощью ультразвуковой пилы Каришмы непокорный супруг был загнан на крышу, где и принялся с несчастным видом перекладывать и перевязывать полусопревшие пальмовые листья.

Дело шло ни шатко ни валко: ручьи, сочащиеся в расставленные по комнатам плошки, стали, правда, кое-где пожиже, а в некоторых местах и вовсе перешли в капель. Но и только. Ни одну из посудин убрать пока не представлялось возможным.

Кира накинула на плечи домотканое покрывало и села на порожек входной двери – любимый насест хозяина дома. Она зевнула, глядя на дождь и поёжилась: надо бы с мыслями собраться. Приютившая её пара ждёт откровений и признаний, а ей ну вот абсолютно ничего не придумывается! Прям творческий тупик какой-то…Надо, что ли, побольше разузнать о местных именах и прозваниях, о населённых пунктах – чтобы хоть для начала сбрехать что-нибудь вразумительное. Пройтись разве по деревне? С людьми обзнакомиться, повыспрашивать у них то да сё – авось чего и пригодится. Или, вон, Сырника расспросить - он только и знает где-то гайдамакать, небось информации у него, как у дурня махорки…

Да, пройтись можно бы, но… погода, увы, подкачала. Не больно-то раскалякаешься за жизнь посреди деревенской улицы, когда по башке молотит барабанная дробь дождевых струй. Если только…

- Хых! – странно хыкнули сверху.

На крыше что-то мягко зашуршало, будто покатили нечто легковесное, угловатое и бесполезное – хрясь! – и уронили прямо перед замечтавшейся гостьей.

Она охнула и зажала рот ладонью.

- Каришма! – взвизгнула Кира. – Скорее! Мужик твой с крыши сверзился!

Брахман лежал, раскинувшись тощими мосластыми конечностями, по виду совершенно бездыханный. Тёплый безразличный дождь поливал его тело, полируя до коричневого блеска.

- А-а-а! – заблажила Каришма, застыв в дверном проёме и вцепившись руками в свои отвислые щёки. – Да на кого ж ты меня, сиротинушку, покинул, о возлюбленный супруг мой?! Ох, не слышать мне боле пенья птиц, не видеть солнечного света – весь мир во тьме горькой, беспроглядной!

Скорбящая вдова тяжко плюхнулась на четвереньки и поползла мимо посторонившейся гостьи под дождь, завыла, раскачиваясь в бессильной муке, принялась мазать лицо грязью и трепать седые патлы.

- Ох, не осталось мне боле радости в жизни, окромя как последовать за тобой, о величайший и светлейший среди жрецов Бхавани! Ох, пусти меня, Баларамушка, лягу подле, обниму твои крепкие плечи, согрею дыханием умолкшие навек уста!

Кира заслушалась.

«У тётки прям талант поэтический! Пошла бы в плакальщицы, деньгу бы заколачивала, вместо того, чтобы круглые сутки на жизнь жаловаться да у брата побираться. Хотя, может, у них тут профессиональные плакальщицы не в традиции?..»

Гостью так увлекло проникновенное выступление внезапно овдовевшей хозяйки, а сама безутешная вдова настолько вошла в творческий раж, что обе были несколько обескуражены, когда незадачливый крышестроитель нелепо задёргал конечностями и принялся, кашляя и отплёвываясь от дождя, переворачиваться набок. С кряхтением усевшись, он покрутил головой, прислушиваясь к ощущениям, и зычно высморкался в лужу.

Воскресение ему в профит не зачлось. Остолбеневшая поначалу Каришма плюнула в сердцах, поднялась на ноги и поплелась смывать с лица грязь страдания.

- Благополучен ли почтенный брахман? – проявила участие Кира и склонилась к потерпевшему, помогая подняться. – Не продуло ли его во время столь стремительного перемещения с крыши к крыльцу?