… Вечером, прикладывая холод к припухшей ступне подружки и слушая её покаянный рассказ о том, как «голубушка Марфа споткнулась о её неуклюжие лапы», Кира вдруг разозлилась.

«Ну, сучки мажористые, - подумала она своим прежним, ускользающим в странное время испытаний разумением, - пусть только Никанорыч уедет… Уж я вам покажу, где Кузькина мать зимует! Нашли кого третировать - овцу безответную!..»

Но тут же, подавив вспышку праведного гнева, нынешняя Кира угрюмо покачала головой:

«Что ты собралась показывать, старая карга? С дебелыми молодухами удумала драться-цапаться? И за кого? За дурочку, от которой у тебя, честно говоря, одни неприятности…»

Она вспомнила то раздражение, что всегда вызывала в ней дочка пана Збжевского в бытность службы коровницей; вспомнила её возмутительное легкомыслие, с которым она отнеслась к предостережениям Медведя на сельском празднике; поворошила в душе чувство жгучей несправедливости, оставленное в ней тем обстоятельством, что за спасение от барона расплачиваться пришлось только Кире; сжало ей сердце и воспоминание о беззаветной любви Медведя к этой блаженной и… В общем-то, она вполне поняла Никанорычевых дочек и от души им посочувствовала.

- Держи! – она швырнула на колени Пепелюшки пузырь со льдом. – Сама займись. Чего это я вокруг тебя ползаю? Чай, не помираешь!..

Пепелюшка подхватила пузырь и посмотрела на подругу снизу вверх голубым телячьим взором.

- Кирочка, - попросила она совсем по-детски, - а пошли в кухню сказки Матрёнины слушать?..

----------------------------------------------

Ежевечерняя кухонная тусовка дворни являлась непременным завершением хлопотливого дня. Ночи северные к концу лета становились зябки, а здесь, в уюте остывающей печи, было куда как приятнее и пообщаться, и пофлиртовать, и чаю с баранками откушать, и разбитную Груню за коленку под столом пощупать.

Пепелюшке, с её юной восторженностью и невзыскательностью, нравились эти посиделки. Нравились молодые, ладные батраки и смешливые девки. И дед Бирюк, всегда чего-то мастерящий в углу, и толстая, заботливая кухарка с дичайшим именем Полидекста, закармливающая всех пирогами и ватрушками. Ну и, конечно, деловая и строгая Матрёна. Которая, несмотря на всю свою строгость, весь вечер только и ждала своего звёздного часа: когда же расшалившаяся молодёжь наестся да нагогочется, да глазами настреляется, да запросит, наконец, новую сказку. Надо будет непременно поломаться для виду, пофыркать, сердито отмахиваясь руками, оттягивая тем самым желанное. Ну а уж опосля третьего поклона можно и сдаться, сильно не затягивая – а то ведь и отступиться могут… И вот тогда-то начать – как бы нехотя, снизойдя до надоед, как бы импровизируя на ходу - обозначить зачин заранее заготовленной, придуманной и отшлифованной истории.

Все замирали… Что и говорить, умела ключница и сочинять, и рассказывать, и держать внимание слушателей – вот, видимо, было её истинное призвание.

Но, бывало, для разнообразия и к Кире начинали приставать, вытребывая сказку. А что? Баба она пожитая, странствующая: много видела, много знает – сразу видно. Отчего ж не поделиться с жаждущими развлечения в отсутствии телевизора?

«Странница» не знала как отвязаться от просителей: поведай да поведай, баушка… Приходилось обычно спасаться бегством в свою опочивальню. Но однажды Кира сдалась и согласилась:

- Нууу… Что ж вам рассказать…

Она вспомнила своё последнее горькое приключение – служанку Синей Бороды, так легко сторговавшую себе молодость и красоту в обмен на фальшивые медяки – вздохнула тяжко и с наслаждением распяла её в сочинённой на ходу сказке.

Затаив дыхание, публика слушала о том, как в некоторм царстве, в некотором государстве жила на свете вредная тётка, иссушённая чёрной работой и ядовитой завистью ко всем вокруг. К старости, не дождавшись от судьбы шанса на лучшую участь, она решила подстегнуть свою немилостивую фортуну и отправилась к колдунье. Поделившись с ней скромными сбережениеми и своей душевной болью, решила, что вправе рассчитывать если не на избавленье, то хотя бы на конструктивный совет.

Колдунья монеты приняла и просительницу выслушала. Покумекала, побренчала лягушачьими лапками на поясе да и выдала рекомендацию. Коли, говорит, не побоишься греха, то сделай так: заберись нынче барину в постелю, лежи там и жди судьбы своей.

Подивилась вредная тётка чудным словам колдуньи, да, поразмыслив, решила довериться. А вдруг выгорит?

В ту же ночь набелилась она, нарумянилась, заплела седую паклю в девичью косу, нарядилась в лучшую свою рубашку и улеглась в барскую постель. Лежит – ни жива ни мертва… Слышит – шаги по всходу, дверь скрипнула… То барин вернулся в опочивальню опосля ужина.

Как заметил он, что не один сегодня ночует, поначалу-то обрадовался, губы раскатал – как же! постель его согрета некой нетерпеливой, отчаянно влюбленной в него молодайкой. Но как с потёмок пригляделся, с кем это он собрался порезвиться, возопил в брезгливом ужасе и зашвырнул с переляку верную служанку свою в открытое окошко.

А и ударилась та о сыру землю! Да токмо не разбилась, а напротив – превратилась в красну девицу, в беспамятстве поникшую на садовую травку-муравку.

В то же мгновение в одной из крестьянских изб упала замертво юная дева и боле не вздохнула и на безутешных родителей не взглянула, как того они не просили… Отдала она красоту свою и юность старухе, прибегшей к чёрному колдовству. Вместе с жизнею молодой отдала…

Проснулся поутру барин-боярин, вышел прогуляться под окошком – глядь! – что за диво дивное? что за красота неписаная? Подхватил с травы-муравы прелестницу на руки, принёс в дом, привёл в чувство горячим поцелуем. Да и оставил подле себя.

И так со временем попал под власть красоты неземной, медоточивой лести и злобного умысла, что и жену свою прогнал из дома, оженившись вдругорядь на найдёнке своей.

Зажила служанка – как сыр в масле. Да только – вот беда – стали со временем беспокоить её… - тут Кира задумалась, почесала нос и, не найдя подходящего сказочного синонима, закончила неуверенно, - рецессии… То прелестная ножка вдруг сморщится, посереет, покроется грубой кожей и старческими пятнами; то тонкие пальчики вдруг сведёт буграми артроза; то нос скособочится, приняв прежнюю форму… Надолго пугающие превращения не задерживались – уходили через пару минут, словно кошмарные виденья. И на глаза посторонним пока не разу не попались, но… Новоявленная барыня занервничала.

Что делать? Неужто её благополучие временно? Вдруг вернётся старость, безобразие и нищета так же внезапно, как внезапно была дарована красота?..

Кира неторопливо взяла с блюда пирожок с тыквой и принялась жевать. В кухне висела выжидательная тишина.

- Ну? – понукнули нетерпеливые. – Дальше-то что?

- Всё, - пожала плечами сказочница. – Чего вам ещё?

- Как это «чего»? – удивились слушатели. – Ты уж доскажи об этой пролазе: превратилась она обратно али нет? была наказана за грех тщеславия али с рук ей всё сошло?

- А разве, - в свою очередь удивилась Кира, - жить в напряжении и страхе быть раскрытой, опозоренной, вернуться в ничтожество – не лучшее наказанье?

Кухня недоумённо молчала.

- Впрочем, - Кира утёрла губы тыльной стороной ладони и, отчего-то рассердившись, спихнула с колен мирно дремавшего кота, - за что её наказывать, хотела бы я знать? За то, что лучшей жизни человек хотел? И фарта, наконец, дождался?

Кухня возмутилась:

- Она же грех какой совершила! Ради желанья своего пакостного душу христьяньску загубила – девку-то, а? Разве не повод для наказанья?

Разочаровавшая слушателей сочинительница вздохнула:

- Ну ладно. Коли уж вы так жаждете крови, пожалуйста… Побежала, значит, наша героиня, терзаемая страхом, снова к колдунье. И уж не медяки ей понесла в кошеле, а жемчуг скатный.