На корабль, следующий в Эль-Муралы, их погрузили уже через день - кызляр-ага спешил. Видимо, спрос шахского двора на девушек настолько превышал предложение, а главный евнух гарема настолько опасался не угодить своему повелителю, что вёл заготовку и отправку буквально стахановскими темпами, не ведая ни сна, ни отдыха.

Закупленных в Джаханы невольниц упаковали в траурные мешки никаба, пригнали в порт, погрузили на борт и с грохотом убрали за ними сходни.

Кира подумала, что они напоминают сейчас стадо несуразно топчущихся в загоне и потерянно блеющих овец, ожидающих отправки на скотобойню. Сходство вдруг показалось ей настолько разительным, почти вещим, что в пятках похолодело – и вовсе не от пустых предчувствий и надуманных ассоциаций. Пятки, натурально, онемели от страха, выросшего из полных откровенного ужаса перешёптываний её новых подруг по камере. В смысле, по комнате. В доме на Чахорбаг. Куда её вчера привели и где заперли вместе с готовой к отправке партией перепуганных девиц.

Из всех присутствующих одна только Кира, как выяснилось, была не в курсе мрачной славы Шахрияровского гарема. Посвящённые же хлюпали и подвывали по углам, вовсю оплакивая свои юные и, как оказалось, такие короткие жизни.

- Да объясните мне, наконец, что происходит! – рассвирепела новенькая, устав от нытья товарок и пугающей неизвестности. – Что вы все только хрюкаете и квакаете?! Есть в этой богадельне хоть кто-то, ещё способный внятно говорить человеческим языком?

- Ну чего орёшь? – в полумраке затемнённой от солнечного полуденного света комнате завозилась дальняя фигура в углу. – Девочек пожалеть впору, а не орать на них.

- А меня? – возмутилась Кира. – Меня не надо жалеть? Я разве с вами не в одной лодке? Скажите над чем слёзы проливаете, и я с вами заодно похнычу. А то пока не знаю над чем – никак не проймёт. Отрываюсь от коллектива…

Единственная среагировавшая на новоприбывшую собеседница поднялась с подушек и, перешагивая через вздрагивающих плечами страдалиц, стала пробираться по направлению к Кире. Остановилась рядом, блеснув в полутьме серебряным монистом. Её чёткий горбоносый профиль и влажный блеск больших, чуть навыкате глаз были теперь хорошо различимы. Она уставилась на Киру оценивающе, хмыкнула неопределённо и потянула новую знакомую за собой, на ковёр. Девушки сели.

- Ты правда не знаешь, что ждёт каждую из нас в гареме Шахрияра, подруга? – девица улыбнулась, сверкнув зубами.

Казалось, что знание это её саму не очень беспокоило.

- Правда, - пожала плечами Кира.

- Видимо, ты очень издалека, дева. И очень недавно издалека…

- Видимо.

Горбоносая снова улыбнулась:

- Тогда я поясню тебе, в чём причина печалей этих несчастных, - звякнув браслетами, она обвела изящной рукой сумеречную комнату. – Это грустная история и, прошу тебя, не сдерживай слёз, если придёт тебе нужда пролить их над человеческими горестями и пороками… Однажды, исполненный родственных чувств, Шахрияр решил пригласить к себе в гости брата Шахземана, царя великолепного Самарканда. Брат с удовольствием и благодарностью внял приглашению. Оседлав коня, собрав караван даров для родича, он тронулся в дальний путь. Но, не удалившись от дворца и на малый джариб, вспомнил, что оставил в своей спальне чудесный сапфир, приготовленный в подарок брату. Велев каравану обождать, Шахземан поскакал обратно. Сапфир оказался на месте, и царь улыбнулся, представляя восторг любимого брата. Но…

Улыбка быстро покинула его просветлённый лик, сменившись гримасой негодования и отвращения: бросив случайный взгляд в окно, царь увидел непотребное – собственную жену в объятиях чёрного невольника. Охваченный яростью, Шахземан зарезал обоих прелюбодеев и, угнетённый мрачными думами, отправился догонять караван.

Ни пиры, ни охота, ни радушие обрадованного ему брата не могли развеять угнетённого подлой изменой Шахземана. Он грустил, отказывался от еды и питья, не в силах радоваться и веселиться. Но однажды, не поехав на охоту, подсмотрел точно такую же сцену в саду дворца Эль-Муралы, что и у себя дома: жена Шахрияра предавалась плотским утехам с рабом.

С того дня царь Самарканда повеселел. Он перестал отказываться от пиров и увеселений и однажды с удовольствием рассказал брату об увиденном.

Само собой, Шахрияр приказал казнить нечестивцев. А сам, потрясённый случившимся и во избежание повторного позора, дал себе зарок: брать в жёны дев ровно на одну ночь, наутро отправляя каждую из них к палачу. Тем самым спасая их от искушения и греха измены…

- Чёртов благодетель… - пробормотала слушательница, потрясённая нарисовавшимися перед ней перспективами.

Сказочница чуть склонила голову набок, посмотрела на сокамерницу задумчивым взором:

- Как твоё имя, хабиби? Настоящее?

- Кира…

- Ну что ж. Мир тебе, Кира, и благоденствия твоим почтенным родителям. Я рада, что мне есть, наконец, с кем пообщаться в этой унылой обители плача. Девочки, как видишь, тяжело переносят выпавшее на их долю испытание… Я – Зарема. Моя родина – великая и благословенная Персия! Хочешь, я расскажу тебе о ней?

- Нет, не хочу. Давай лучше подумаем, как смыться отсюда!

Зарема посмотрела на неё мягко и снисходительно, как на неразумное дитя:

- Это невозможно, - она покачала головой. – Поверь мне, Кира, и смирись с неизбежным.

- Хрена с два! – прошипела Кира и вскочила на ноги. – Хватит мне уже свистеть о смирении! Сговорились вы все что ли? – распихав подушки ногами, она яростно зашагала через подскуливающих дев к окнам. – Я не собираюсь, словно овца, покорно подставляться под нож каждого царственного ушлёпка с конкретно протекающей крышей!!

Взбунтовавшаяся невольница отдёрнула занавеси и зажмурилась на ослепительное солнце. Потом перекинула ноги через широкий подоконник и повисла на лианах винограда, вцепившись в них судорожно сведёнными пальцами.

Хрясь… хрясь… хрясь… - прощёлкали рвущиеся плети и быстро, хоть и не очень сильно приложив, уронили беглянку на раскалённую мостовую Чахорбаг. Слегка оглушённую падением девицу заботливо подняли, отряхнули и препроводили обратно, теперь уже предусмотрительно связав…

Это было вчера. А сегодня она, как нарисованная, торчит среди стада обречённых на заклание невольниц, так ничего и не сумев изменить.

Кира сделала несколько деревянных шагов к борту и привалилась к нему бедром для устойчивости. Вот же вляпалась, так вляпалась… Просто врюхалась! С пятачком и ушами! Сама ситуация ужасна, конечно, но ещё ужаснее то, что соскочить с этого проклятого и неумолимого движения в сторону Эль-Муралы не выходит, как не пыжься!

Впрочем, достаточно ли она пыжилась? Что, собственно, сделала для своего спасения? Попыталась затеряться в базарной толпе по дороге в дом кызляр-ага? Глупо вывалилась из окна среди бела дня? И это всё? Все твои подвиги во имя жизни и свободы? Жидковато как-то, знаешь ли… И странно, что жидковато. Потому что бояться последствий побегов нет никаких оснований: собак на тебя не натравят и батогами не отходят, ибо товар ценный и хрупкий, повреждения не желательны. Даже Асафовы наручники с неё беспечно сняли – бегай, не хочу!

Кира бессознательно покрутила запястьями, будто разминая их, и задумчиво уставилась на плещущую в борт грязную портовую волну.

Можно прыгнуть, кстати…

И что? Куда плыть? В открытое море? Или к берегу, где её тюремщики, поплёвывая семечковую шелуху и отчаянно скучая, станут её дожидаться?

Пленница вздохнула и подняла глаза от такой соблазнительной, но такой бесперспективной пучины. Подняла и обомлела…

Прямо перед ней, по соседству с махрияровским судном, покачивался тот самый дау, на котором она прибыла в Джаханы! А это… там, на палубе…

- Синьбао! – закричала она, повинуясь мгновенному импульсу. – Синьбао! Это я! Я здесь!!

Капитан, далёкий и маленький из-за разделявшего их расстояния, заозирался недоумённо.