Марфа выдернула локоть из цепких пальцев сестры и торопливо спустилась по ступенькам. Приблизилась вплотную к приказчику, нахмурила брови соболиные, взглянула на него в упор потемневшим взором:

- Силантий, что случилось?

- Ох, Марфонька свет Порфирьевна, - вздохнул тот, немедля добавив скорби в выражение лица и плачущих интонаций в голос. – Удерживает его чудище лесное, трёхглавое у себя в плену. И на откуп ни злата, ни серебра не берёт!..

Дождь стих. Но свинцовое небо висело над Вышеградом по-прежнему низко. Казалось, оно просто ненадолго отвлеклось, чтобы зевнуть, чихнуть и почесаться, а после – вновь зарыдать, проливая на промокший город и киснущие поля неиссякаемые запасы слёз.

Всё в этом крае без солнца казалось серым: воды Большой, отражающие свинцовые тучи, мокрые деревья, почерневшие деревянные дома, улицы, мощёные плашками, горбылями, настилами да мостками, и грязь, сочащаяся сквозь щели тротуарных досок прохожим под ноги. Да и сами прохожие, укутанные в домоткань, были угрюмы и серы. Даже те, что в крашеную одежду рядились, почему-то слабо выделялись в давлеющей монохромности. И мокрые лошади под мокрыми всадниками, и кошки с собаками водились в Вышеграде исключительно немарких и невызывающих расцветок.

«Что он так любил здесь? – недоумевала Кира, озираясь по сторонам. – «Самый лучший», блин, город на земле! Это же надо быть таким зашоренным, квасным патриотом! Вернее, капустным, хех… Капуста, здесь, по его словам, незабываема…»

Мокрое дерево цвета антрацита окружало с трёх сторон: по бокам – доски домов и глухих заборов, под ногами – чавкающие в грязи доски мостовых. А над головой серый мешок затягивался серыми тучами.

«Надо было эту дыру не Вышеградом называть, нет! Это какой-то Грязеград.. Или нет – местечко Унылая Пажить! Короче, Стопудовый Депресняк – добро пожаловать! И прежде, чем мы с вами, господа туристы, погрузимся в праздничную сутолоку улиц и площадей нашего замечательного города, запаситесь, уж будьте добры, упаковкой фломастеров! Иначе забудете, что на свете существует позитивный полноцвет!..»

Кира в очередной раз споткнулась на разболтанном настиле и ухватилась за Пепелюшкин рукав. Та даже не заметила происшествия: смотрела зарёванными глазами себе под ноги и тихонько икала после недавних бурных рыданий.

Старуха, покосившись на неё, только вздохнула: вот злополучная девица, чёрт бы её побрал! Опять умудрилась втянуть её в неприятности! Она возмущённо фыркнула, но, прислушавшись к себе, не нашла в душе ни злости на свою подопечную, ни привычного раздражения. Только усталое недоумение: опять… Опять по милости навязавшейся ей на шею дурочки придётся пережить… пережить… А кстати, действительно, что же им предстоит пережить? Бес его знает… Только явно – ничего хорошего. Потому что ничего хорошего Кира от этих сказок не ждала.

Тем более, от страшных сказок. А то, что нынешняя сказка плавно перетекает в тёмный хоррор, сомнений не вызывало. Стоило только вспомнить, куда они держат путь…

Кира подпихнула замершую Пепелюшку. И та с сомнамбулическим видом покорно засеменила рядом.

«Чтоб тебе пропасть», - вздохнула невольная нянька и вновь безучастно заскользила взглядом по бесприютной улице.

Вон, в глубине двора, дом – огромный, бестолковый, скособоченный какой-то, обросший нелепыми пристройками и приростками.

«Что за безвкусица?..»

А этот… Этот ничего себе, сносный… А вот – ба! Какой сказочный теремок: высокий, поджарый, задорный, лёгкий – странно, конечно, давать подобные эпитеты дому, но как же они подходят! Весь резной – от карнизов и наличников до последней ступеньки крыльца! Такой нарядный, звонкий, кружевной – ах, какая прелесть! Как славно, должно быть, жить в нём хозяйкой… ходить по чистым половицам… застиласть их пёстрыми ткаными ковриками… чесать за ухом рыжую мурку, выглядывая в окно… его… Его?

Кира растерянно облизнула губы. Она так ясно представила себя на нарисованной воображением картине, так прониклась её теплотой и благостным уютом – аж в груди оттаяло что-то: как-кап… кап-кап… застучала редкая капель.

Какая шелковистая у кошки шёрстка… Как сладко она мурчит… будто… будто струны души настраивает… А в слюдяном окошке – тихие, сиреневые, зимние сумерки… и в этих сумерках он распахивает калитку, заводит, не торопясь, коня, оглаживает пегую гриву, снимает седло… Потом поворачивается, смотрит через окошко прямо на неё и улыбается ей. Он пришёл к себе домой. Туда, где она его всегда ждёт… Как он хорош – высок и силён. У него русая борода и ласковые синие глаза.

Она его узнала. Да и как не узнать? Разве она могла ждать кого-то другого?..

Горячая волна счастья вдруг с такой силой захлестнула её просыпающуюся душу, что Кира, охнув, покачнулась. Остановилась, будто оглушённая… Растерянно похлопала глазами.. Что это? Что всё это значит?

Она сглотнула и сжала кулаки, стараясь прийти в себя. Привидится же такое… Кошмар какой-то: она! и эти мещанские радости! Да, но… какие непривычные и… волшебные и… невероятные чувства сопровождают их… Боже, ведь ничего подобного никогда ранее она не испытывала. Неужели и вправду можно всё это ощущать в реальности? А не только во время минутного погружения в странную, похожую на галлюцинацию фантазию? И… правда ли эти чудесные эмоции связаны для неё только с ним? И почему с ним? Она что…? В самом деле? Не-е-ет!! Только не это. Не может быть…

Кира яростно сцепила зубы и затрясла головой.

- Что это? Где мы? – сказала громко, усилием воли переключаясь на текущий момент. – Харчевня «Сивый мерин»… Знакомое назва… Ах да! Это же то самое заведение, где местные мажоры разделались с послами в своё время. С чего и начались злоключения одного моего знакомого стражника… Эй! – она грубо дёрнула спутницу за рукав. – Слышишь, что я говорю?

- Что, Кирочка? – всхлипнула та.

- Говорю, что мы уже почти у ворот. Предлагаю зайти, выпить напоследок.

- Напоследок?

- Ну да. Для храбрости. Перед смертью лютой, неминучей…

- О-о-о, Кира, не говори так, прошу!

В ответ на стон непритворного ужаса дуэнья несчастной девицы только хмыкнула и толкнула тяжёлую дверь харчевни. И не пожалела: внутри ей показалось достаточно уютно – тепло и сухо. Что ещё надо старым костям в сырую погоду?

Скинув тяжёлую войлочную полсть, служившую ей плащом, Кира поспешила занять лавку в углу, у печки, и блаженно прижаться спиной и озябшими ладонями к тёплым кирпичам.

Впрочем, в такой поспешности необходимости не было – никто на этот угол не претендовал. Посетителей в заведении в дообеденный час вообще было негусто: пара расторговавшихся мужиков по пути в родную деревню завернули выпить по кружке с устатку – вот и весь контингент. У буфета угрюмый хозяин перетирал посуду, его жена, похожая на сушёную селёдку, подошла к новым гостям, повозюкала тряпкой по столу.

- Чего принесть, баушка? – осведомилась она неожиданно басом. – Молочка? Мякушки? Каша имеется жиденька, просяна…

Кира поелозила спиной по восхитительно прогретым кирпичам:

- Принеси-ка мне, милочка, кружку крепкого подогретого мёда. И орешков лущёных. Ты будешь?

Пепелюшка испуганно замотала головой.

- Ага. Значит, девчонке того же самого.

- Нет, Кирочка! – зашептала девчонка, пунцовея под осуждающим взором хозяйки. – Не буду я! Не могу я! В жизни не пила хмельных напитков! Да и не положено, не пристало это девицам! О господи! Что подумал бы принц! Что сказал бы батюшка!..

- Ну и дура! – заметила Кира и зевнула, разморенная теплом. – Что сказал бы да что подумал бы… Да не наплевать ли тебе на всё это сейчас, когда у тебя осталась, может статься, последняя возможность в жизни этот самый хмельной напиток попробовать? Сгинем нынче в этом лесу и никто – поверь мне! – никто, кроме этих двух тёмных крестьян не узнает о твоём страшном грехопадении! А тебе зато под алкогольной анестезией помирать будет значительно веселее…