- Знаешь, - шмыгнул носом недорослик, - мешок очень тяжёлый… Я уж сколько его волоку… А надо ж ещё с осторожностью, чтоб этот не услышал – вдруг поблизости рыскает…

Да уж… Кира поёжилась: ей тоже было совсем неуютно стоять здесь вот так, во весь рост, среди всё более бледнеющих ночных теней, вздрагивая от каждого шороха и зябко поводя плечами, дабы стряхнуть параноидальное ощущение чьего-то недоброго взгляда.

- А это что? – она непроизвольно понизила голос до шёпота и, присев на корточки у мешка, потянулась к нему рукой.

Новоявленный собственник среагировал мгновенно, вцепившись в её запястье с неожиданной, почти мужской силой. Кира ойкнула. Спальчик, сам испугавшись своего порыва, отпрянул.

- Спасибо, - девушка потёрла руку, - что не укусил… Не покушаюсь я на твоё золото, куркуль! Вот это что? Сапоги?

- Это… - мальчишка приподнял за голенище старый потрёпанный ботфорт. – Так целые ж совсем, чего добру пропадать – прихватил до кучи…

- Кажется, - Кира покрутила в руках второй, - ты прихватил до кучи вторую часть своего заветного желания. Если мне память не изменяет, то… это сапоги-скороходы.

Память ей не изменяла, даже напротив - услужливо подсунула внутреннему взору картинку из детской книжки: Мальчика-Спальчика, натягивающего на босые ноги живописные сапоги с большими пряжками.

- Ну да, так и есть, - молвила она задумчиво, - в классических источниках Спальчик стянул у людоеда не только золото, но и волшебные сапоги, благодаря которым поступил на службу к королю…

Она снова передёрнула плечами, пытаясь стряхнуть ощущение пристального, навязчивого взгляда, и решительно засобиралась:

- Слушай, давай мотать отсюда! Да побыстрее! Ну! Чего застыл?

Спальчик, остолбенев, в немом ужасе смотрел ей за спину.

- Вот вы где, родимые, - проскрипел оттуда ласковый голос. – Вот она моя гусятинка парная-разварная…

Кира обернулась…

- Вот вы где, глупое, жадное, безмозглое ворьё! – гостеприимный хозяин лесного дома стоял с топором в руке всего в десятке шагов. И не торопился: теперь-то перевес на его стороне – девчонка и ребёнок, обманувшие и ограбившие Жана-кровавого мясника, от него не уйдут. О да… И не таких учили…

И он медленно, расставив руки и чуть склонившись вперёд, похахатывая в предвкушении упоения страхом загнанной беззащитной дичи, двинулся вперёд…

- Надевай сапоги, - прошептала Кира одними губами. – Быстро…

Сообразительный мальчишка не стал себя упрашивать. Дрожащими руками он натянул обувку на грязные пятки и - был таков! Только вихрь, им оставленный, мотнул тонкой осиновой порослью, крутнул лесным мусором и… отшвырнул людоеда, приложив его спиной о крепкий дуб. Топор отлетел прочь, сверкнув отточенным, острым, как бритва, лезвием, в первом утреннем луче, неожиданно ворвавшемся в сонный лес сквозь случайную лазейку меж стволов деревьев.

А Людоед, стёкши по стволу на землю, хыкнул как-то придушенно и беспорядочно завозил руками и ногами по земле, словно перевёрнутый на спину жук.

Кира быстро огляделась: ни Спальчика, ни сапог, ни – конечно же! – мешка с золотом. А этот малявка не промах, своего не упустит…

Под дубом кряхтел контуженный маньяк, стремясь подняться на четвереньки…

Изо всех сил сжав кулаки – так, что местами обломанные, местами отросшие ногти впились в ладони – Кира бросилась к упавшего топору. Схватив его и раскрутившись вокруг себя, она запулила страшное оружие так далеко в чащу, насколько хватало силы инерции. А после – бросилась бежать.

Куда? Этот вопрос у неё почему-то даже не возник. Она неслась со всех ног – откуда только прыть взялась? – к оплывшему выворотню, где дожидались своего многомудрого братца и взрослую фройлян голодные, брошенные, напуганные дети.

- Ганс! – просвистела она лёгкими, падая грудью на край ямы. – Живо! Детей… выволакиваем и… бе…жим… отсюда!..

Мальчишки, привыкшие за последнее время не задавать лишних вопросов, побросали наверх младших, выбрались сами и, волоча их за руки – сонных и перепуганных – ломанулись куда глаза глядят.

- Стойте! – Кира дышала тяжело, в груди горело и посвистывало. – Пока мы окончательно не заблудились… Кажется, - она махнула рукой – тропа должна быть в той стороне…

Ганс, не возражая, послушно развернул своих гавриков в указанном направлении и ломанулся сквозь кущи, прокладывая дорогу.

Как ярок лунный свет! В его лучах

Порхают и резвятся мотыльки!

Немного им осталось.

Там же.

В лесу кто-то плакал.

Жалобно, тоненько, нудно – видимо, давно. Казалось, что и сам плакальщик задолбался извлекать из себя звуки и слёзы, но упорно пыжился. Как ребёнок, которому уже не плачется, но поскольку вожделенного чупа-чупса добиться так и не удалось, он продолжает выдавливать из себя неубедительные рыдания.

Кира потёрла виски пальцами – от голода, пережитых волнений и жары болела голова.

- Ганс! – она толкнула спящего подростка. – Ганс, проснись!

Тот заморгал недоумённо совсем детскими спросонья глазами.

- Слышишь?

Мальчишка приподнялся на локтях, ещё не до конца очнувшись от полуденного сна и не совсем уразумев чего от него требуется…

… Беглецы успели уйти далеко. Выбравшись из выворотня, достаточно быстро отыскали тропу. Но идти по ней в открытую остереглись: мучились, тащась по целине и кустам вдоль дороги, стараясь не терять её из виду, всё время высматривая в прогалах ветвей.

Поспешать по буеракам было тяжело даже взрослым, что уж говорить о малышах. Но страх – лучший погонщик, он пришпоривал их с силой объездчика диких мустангов. И людоедово меню, спасая свои маленькие жизни, неслось вперёд без жалоб, нытья и привалов.

Лишь ближе к полудню усталость, жажда и разморный зной доконали путников. Пошатываясь, с трудом переставляя ноги, они отыскали себе укромные заросли и попадали замертво. Кира осталась сторожить.

Она бы, конечно, тоже не прочь была отключиться на пару часов, но кого тогда ставить в караул? Ганса? Фрица? Не внушал ей их замученный вид уверенности в неусыпной бдительности. Именно поэтому, - сакцентировала она сердито для самой себя, - сторожить буду я! А вовсе не потому, что мне жаль противных спиногрызов…

Но и сама дала слабину, начав вскоре клевать носом. Пока не вывели её из тягостной дремоты заунывные, нескончаемые подвывания.

Ну что это за плач? Кто здесь ещё, кроме них, ошивается? А вдруг это… - ну, не людоед, конечно! – но… кто-то из его дочерей, к примеру? В качестве приманки? Фу, глупости! Если он шёл за ними всё это время, знает где они – к чему манок? Давно бы их порешил грубым образом, да и дело с концом…

Может, просто кто-то заблудился? А ты тут фантазируешь избыточно на людоедскую тему…

- Слышишь?

Ганс потряс головой, прогоняя сонный морок, прислушался… Посмотрел на Киру.

- Ну что? – спросила она, вновь потерев виски. – Тикаем? Или, наоборот, затаимся пока?

- Может, посмотрим для начала?

- Сбрендил? Мало тебе неприятностей? Сиди уж на месте, герой…

- А если это Спальчик?

Кира недоверчиво прислушалась.

- Да ну… Он что, умеет плакать?

Ганс, насупившись, подтянул ноги и сел.

- Ладно тебе, не агрись! – хмыкнула девушка. – Спальчик… Спальчик ваш давно королю реверансы отвешивает и кубышку свою у южного угла королевских конюшен прикапывает. У него ныне дела поважнее, чем по лесам с рыданиями блукать…

- А если это… - Ганс не договорил, но вдруг страстно возжелал, чтобы плач этот принадлежал… Агнес.

Как было бы здорово, если бы она сбежала из того жуткого дома, от своего страшного отца, а теперь сбилась с пути и плачет, одинокая и растерянная, от неизвестности и отчаяния. А тут вдруг – Ганс! Явится перед ней, словно сказочный спаситель, протянет руку и поведёт за собой…