Что ж, пожалуй, можно попробовать…

Но из трюма девку доставать придётся, пока цвет лица не испортился. А так же отмывать, откармливать, прогуливать и развлекать – короче, приводить в порядок: чтобы глаза и волосы блестели, щёки и плечи румянились, а уста улыбались.

- Купив тебя в этом вонючем Цзудухэ, - торговец отпустил её подбородок и Кира с облегчением перевела дыхание: всё-таки совладала с первым порывом – не отпихнула бесцеремонного агарянина! – я заложил фундамент твоего счастья, выраженного в благодарности судьбе. Ты осознаёшь это, надеюсь? Или, может, есть ещё какие-то препятствия для постижения смирения, о коих ты забыла упомянуть? Что ещё хочешь, жамиля?

- В туалет, - проговорила Кира деревянными губами.

Асаф пассаж оценил – он расхохотался, по своему обыкновению громко и раскатисто, запрокинув голову. Потом хлопнул девку по колену и поднялся:

- Всё к твоим услугам, о персик моего сердца! Поганая бадья в том числе!

Он легко вскочил на ступеньки всхода:

- Али! Принесёшь ей еды получше и пообильней, скажешь, что я распорядился. И не забудь запереть люк, как отлучишься! Эта хитрая лисица не преминет ускользнуть, если оставить ей хоть малейшую лазейку. Не так ли, хабиби?

Асаф растаял в солнечном квадрате люка. За ним скрылся Али, грохнув крышкой люка и лязгнув запором – исполнительный, зараза…

Проводив их взглядом, Кира опустила голову на свои лодыжки со следами верёвок, потёрла их ослабевшими руками. Получалось плохо. Она вздохнула, сползла с фасолевого мешка и поковыляла в угол, за бочки с маслом, где ей организовали отхожий угол с бадьёй.

Последнее желание, должное по теории её хозяина привести душу к принятию обстоятельств и, следовательно, к обретению счастья, было исполнено. Но счастье что-то не приходило… Должно быть, в пути забуксовало и никак не стронется с места.

Зато, дрогнув всем своим могучим деревянным телом, стронулся вдруг корабль. Кира этого, конечно, не увидела, но почувствовала его скользящее движение по мелкой речной ряби – за время плавания в составе Никанорычева каравана она привыкла отличать едва уловимую разницу между статичным покачиванием на якоре и свободным движением.

Кусая губы, пленница полезла на штабеля ящиков, сложенных у единственной здесь вентиляционной щели под самой палубой. Взгромоздившись на верхотуру и осторожно привстав на коленки, высунула нос наружу: какой солнечный, какой яркий, почти праздничный день глянул на неё с воли! Он горел золотом листвы, яркой зеленью травянистых склонов, слепил нестерпимо-голубым небом, пестрел разномастной, разноцветной толпой, суетящейся на причале. Вверх, в город убегали живописные улочки Цзудухэ с чёрночерепичными крышами и красными бумажными фонариками над каждым входом…

Берег уплывал, как несбывшаяся надежда. Кира сглотнула слёзы бессилия, не позволяя им пролиться – не время киснуть!

Дау приостановился, готовясь к развороту… Вёсла легко толкнулись с одного борта –ррраз! И ещё – ррраз!..

Пленница жадно вглядывалась в причал, словно в лицо покидающего её возлюбленного, и…

Что это? В смысле – кто это? То есть… ежу понятно – кто это! Как он здесь очутился?

- Сырник! – заорала Кира на волю. – Сырничек!

Пёс вздёрнул уши, сделал охотничью стойку, прислушался…

- Сырник, я здесь! – стонала Кира, как будто от того, что она его дозовётся, что-то изменится.

Вёсла снова толкнули махину корабля, разворачивая от причала. Берег медленно поплыл за корму, а Сырник беспорядочно и несколько растерянно заметался, залаял звонко, с подвывом… Потом бросился в толпу, тут же вынырнул из неё, залаял на реку. Снова метнулся туда-сюда и… вывел на мостки здоровенного, грузного и бородатого человека в сафьяновых сапогах. Тот удивлённо хлопнул себя по бокам, погрозил псу пальцем, что-то стал ему выговаривать…

- Никанорыч… - узнала Кира. – Порфирий Никанорыч! – завизжала она, цепляяся пальцами за край своего смотрового оконца и… еле успела отдёрнуть их, когда заслонка вентиляционной щели с грохотом захлопнулась.

Ну конечно, размечталась… Станут здесь терпеть её призывы о помощи, как же…

Несчастная неуклюже сползла с ящиков и села прямо на пол: теперь уж точно – всё. Оставь надежду всякий, купленный на рынке в Цзудухэ…

В каюте, что и говорить, было не в пример уютнее, нежели в грузовом трюме: просторная, светлая, по-восточному роскошно убранная, она служила прекрасной упаковкой для деликатного груза, который следовало поберечь в пути – не кантовать, не бросать и не подвергать намоканию. Напротив – груз следовало обложить мягкими подушками, бухарскими коврами и подносами с рахат-лукумом. Ему следовало обеспечить приток свежего воздуха через приоткрытые окна и предусмотреть вечерние умащивание розовым маслом.

Созданный на дау эдем населяли три гурии. Вернее, две гурии и Кира: взъерошенная, сердитая, одетая в затрапезную сермягу – она гурию не напоминала даже отдалённо. Но, разумеется, обязана была ею стать. И чем быстрее, тем лучше.

Врата рая бдительно охранялись молчаливым и всегда собранным Али: и от несанкционированный гостей снаружи, и от желающих сей рай покинуть изнутри. Впрочем, опасаться столь глупой и сумасбродной авантюры можно было только от одной из обитательниц каюты. Её соседкам мысль о бегстве, даже если бы и пришла в голову, показалась бы удивительной и нелепой.

Пышнотелые девицы в цветных шелках возлежали на подушках, мирно жевали засахаренные фрукты и лениво трепались за жизнь, когда в их уютный мирок втолкнули новую постоялицу.

- Привет, матрёшки, - поздоровалась она, с усмешкой оглядев их расслабленное бытование, и сразу, как только доставивший её Али удалился на свой пост за дверью, бросилась к окнам.

Распахнув одно из них настежь, она высунулась наружу почти по пояс: за кормой резво бегущего под парусом корабля, пенился широкий след. Далёкие берега слабо просматривались сквозь туманную дымку – дау покидал широкое устье Рыжей с её мутными, глинистыми водами и всё глубже зарывался в зеленоватую волну вольного моря.

Кира застонала: ну ещё бы! Стал бы Асаф пускать её к окнам, пока полностью не исключил возможность побега…

- Эй, родная! – окликнули её.

Новенькая нехотя обернулась, обессилено опершись на оконную раму.

– Будь добра закрыть окно! Или ты хочешь, чтобы мы простудились и на смотринах в Исфахане шмыгали сопливыми носами?

- Что? – рассеянно переспросила Кира, думая о своём.

Гурии фыркнули возмущённо. Чернявая, тяжело кряхтя, поднялась с пола и, словно танк, игнорируя препятствия, двинулась к цели. Подсунутую им растрёпу она походя отпихнула от окна тяжёлым бедром и с грохотом его захлопнула.

- Капшто!! – демонстративно проорала она ей в ухо. – Глухая что ли?

Хамство Киру вполне взбодрило. Забыв о своих печалях, она потёрла попавший под раздачу бок и, спокойно развернувшись к окну, снова с вызовом его распахнула. Гурия, вздёрнув густые, сросшиеся на переносице брови, снова захлопнула. Кира распахнула. Гурия захлопнула. Хрясь! – Кира так откинула створку, что рама приложилась о стену. Дзвень! – соседка захлопнула с силой, заставившей разноцветные стёклышки окна отправиться в свободный полёт, осыпавшись, с одной стороны, на бухарские ковры, с другой – попрыгать с бульканьем в белую пену за кормой.

- Это всё она! – нажаловалась гурия вбежавшему в каюту Али, тыча толстым пальцем в новенькую.

… Киру снова связали, но в трюм на этот раз не сослали.

- Мне казалось, - покачал головой и поцокал языком на разбитое окно Асаф, - что мы договорились. Ты ведь дала обещание! Значит, твоим словам нельзя верить, хабиби?

Хабиби угрюмо молчала. Какой теперь смысл пересиливать себя и вести с этим самодовольным козлом диалог, когда надежды на бегство больше нет? А все остальные компромиссы в рамках ожидающей её судьбы Киру не интересовали.

… Окно забили плотной тканью, наступающий вечер осветили принесёнными свечами и украсили обильным, роскошным ужином.