Впрочем, до этого не дошло. Разбуянившуюся девицу стража достаточно поспешно выволокла из пиршественной залы и заперла в соседних покоях до особого распоряжения.

Кира, правда, распоряжения ждать не стала - выбралась через окно в сад и на негнущихся ногах доковыляла до старого вяза. Возле него она и плюхнулась приходить в себя. Могла себе это позволить. Поскольку высокородная публика про выходку бывшей принцессовой кормилицы немедленно забыла: главное действующее лицо увлекательного представления осталось корчиться на полу, к нему всецело и полностью вернулось капризное внимание толпы.

Медведь, красный от гнева и несколько встрёпанный после борьбы со взбесившейся Кирой, решительно направился к креслам новобрачных.

- Ваше высочество, - проговорил он, адресуясь, без всякого сомнения, к принцессе, негромко, срывающимся от негодования голосом, - умоляю вас, остановите пытку! Как можете вы, с вашей чуткой душой и тонкой натурой смотреть на мучения этой несчастной?!

Пепелюшка перевела растерянный взгляд с Медведя на корчащееся в центре зала красное платье, похлопала глазами, будто соображая, о чём вообще идёт речь.

- О! – она искательно, сбоку, попробовала заглянуть в лицо принцу. – Ей, наверное, больно? Как же так?

Принц отвёл с неохотой взгляд от занимавшего его зрелища, поднёс к губам пальчики супруги:

- Милая Габриэлла, конечно, ей больно. Ей и должно быть больно – как же иначе? Эта женщина повинна в страшном преступлении, и я обязан её наказать. А наказание всегда сопряжено с болью. Вы такая умница, должны это понимать.

С благоговением выслушав мудрые речи супруга, принцесса повернулась к Медведю:

- Ведь эта женщина преступница, друг мой! Ты же видел сам, что она сделала с Кирочкой!

- Если уж сама жертва не пожелала наслаждаться местью, - с горячностью воскликнул Медведь, - то кто тогда вообще имеет на это право?!

- В самом деле! Кирочка так великодушна, она наверняка от всего сердца простила заколдовавшую её ведьму! – согласно закивала головой Пепелюшка.

А принц, проигнорировав щебетанье юной жены, смерил Медведя с ног до головы недобрым взглядом.

- Кто имеет право? – переспросил он, растягивая слова. – Слышишь ли ты себя, глупец? Я здесь на всё имею право – в особенности, казнить и миловать. Ты кто, вообще, такой?

- Он медведь, о мой принц! Видишь ли…

- Я кметь князя Вышеградского!

- Вот! – елейно ощерилась державная особа. – Ступай к своему князю, кметь, его и поучай. Хотел бы я посмотреть, как ему это понравится.

Он жестом подозвал стражника, стоявшего навытяжку с парадной алебардой за троном.

- Проводи гостя, - сказал он, вальяжно откинувшись на спинку кресла. - Он стал чрезмерно докучать нашему высочеству.

Страж решительно опустил алебарду, направив остриё в сторону изгоняемого.

Тот сжал кулаки и кинул последний, исподлобья взгляд на принцессу. Потом развернулся и быстро пошёл через залу.

- Мой принц, - пролепетала Пепелюшка, с усилием сведя золотистые бровки на привыкшем к безмятежности челе – незнакомое чувство вдруг посетило её: ощущение чего-то неверного, неладного, тревожного… - Ведьма эта… Она так страшно мычит – мурашки по коже…

Принц, улыбнувшись, вновь поцеловал её пальчики и велел увести казнимую. Дабы запереть пока в замковых казематах до передачи в руки святой инквизиции.

А Медведя тем временем проводили до главного входа. В том смысле, что выпроводили из него. Хорошо хоть в сад, а не в темницу…

В саду он Киру и нашёл. Благо, далеко ходить не пришлось – прятаться она и не пыталась – опустился рядом с ней на траву, осмотрел волдыри на ладонях, покачал головой.

А Кира смотрела на эту голову, склонённую над её руками, и мечтала только об одном: чтобы было у неё право спокойно, легко, между делом, прижаться губами к взлохмаченной макушке и улыбнуться ему, когда он поднимет на неё глаза…

- Надо бы лекаря, - констатировал он, задумчиво уставившись ей за плечо. – Пойду поищу.

- Что с …ней? – с трудом сглотнув и придавив усилием воли сердечное томление, спросила его опекаемая.

- Её разули и унесли. Принцесса вступилась.

Кира отняла у него руки и отвернулась:

- Принцесса… Могла бы сделать это чуть пораньше, чёртова идиотка.

- Она не виновата, - заступился влюблённый кметь. – Если бы не связала себя с этим высокородным негодяем… Любовь застит ей взор, а его влияние отравляет ей душу!

- Перестань! – воскликнула ревнивая соперница. – Ты готов извинить любую её глупость! Оправдать даже за равнодушие к сегодняшнему изуверству!

- Это не так, Кира, зачем ты?.. Равнодушие… Вовсе не равнодушие…

Медведь поднялся на ноги и ушёл.

А Кира осталась сидеть у вяза. Состояние аффекта, вызванное пережитым, понемногу отпускало – голова наливалась свинцом, а обожжённые руки жгучей, дёргающей болью. На сердце было тяжело и муторно, будто не пело и не ликовало оно бурной радостью освобождения и обретения не так давно. В носу остро защипало. Кира откинула голову назад, стукнувшись о жёсткую кору, подняла лицо к небу, чтобы не пролить непрошенных слёз…

Кто-то ткнулся ей в бедро и запыхтел над ухом.

- Сырник… - прошептала она, с изумлением таращась на радостно скалящегося в собачьей улыбке бродягу. – Мой хороший… Мой самый лучший собакен…

Она прижалась лбом к его шелковистой черепушке, заглянула в глупые карие глаза и разрыдалась.

-----------------------------------

После двух недель ежедневного марафона пиров, охоты, фейерверков и минуэтов измученные весельем, позеленевшие от несварения и пожелтевшие от надорвавшейся печени гости принялись расползаться по домам.

За столами собиралось всё меньше панов – зато самых стойких и забурунных. И самых, кстати, обидчивых по части намёков на возможное завершение гостевания. Поэтому новобрачные продолжали выходить к обедам и вечерним застольям, а Никанорыч продолжал ошиваться подле них. Был ему от этой изнурительной стратегии какой-то профит – трудно сказать. Пепелюшка, полностью поглощённая своей любовью и её предметом в бархатном берете, вряд ли кого-либо замечала и различала: Никанорыча от пана Заяцкого, а служку с подносом от графа Олельковича. Или от подружки Кирочки. Эта тоже маячила нынче где-то фоном – фоном, оттеняющим невероятную красоту и невыразимые достоинства возлюбленного мужа.

Впрочем, Кира редко на этом фоне появлялась. Мало ли. Ей ведь могли и припомнить последнее выступление на публике. И бес их поймёт, этих средневековых долдонов, в каком контексте его припомнят…

Она мышкой отсиживалась в своих покоях, нянча забинтованные руки. Принимала пару раз в день лекаря, являвшегося на перевязки, сплетничала с горничной, гуляла в парке с Сырником. Эта вольная псина цыганского образа жизни вновь изображала из себя собачью преданность и верность до гробовой доски. А на деле - до первого шухера. Несмотря на это, а, может, именно поэтому Кире было с ним спокойно - как с барометром, предсказывающим ясную погоду: если Сырник рядом, в череде бед, неприятностей и опасностей наметился просвет. Впрочем, она всё чаще ловила себя на мысли, что не только это свойство непостоянного пса её утешает. Утешением стал он сам - бестолковый, лохматый, никчёмный. Чему она радовалась, когда, выбираясь в парк на прогулку, замечала на дорожке, у входа, его грязно-белую с рыжими подпалинами масть? На этот вопрос она себе ответить не могла. Поэтому решила им не задаваться.Тем более, что подобных вопросов без ответа у неё и без того накопилось...

Кира подолгу просиживала у туалетного столика, заново привыкая к своему отражению.

Каждое утро она с замиранием сердца открывала глаза и первым делом бежала к зеркалу, одновременно и торопясь, и отчаянно труся его равнодушной честности. Но зеркало пока не подводило, неизменно являя её настороженному взору беспокойное, немного излишне бледное, но молодое лицо; растрёпанные после сна, но блестящие и густые, без единой нити седины волосы.