И до каких пор люди будут ломиться в его священное убежище, предъявляя требования?.. До каких пор ему придется принимать решения и переходить к действиям? Он был убежден, что действие всегда бессмысленно, и поэтому перспектива необходимости совершать поступки злила его.

Естественно, он не ожидал от людей осмысленного поведения. Большинство людей вообще кандидаты на пребывание в сумасшедшем доме. Как бы он хотел, чтобы его оставили в покое! Все… кроме тех немногих, которых он выбрал себе в товарищи по играм. Он был уверен, что, если бы его предоставили самому себе, он давно достиг бы нирваны. Любовался бы на свой пуп и даже исчезал бы с глаз других людей, как это делают индусские фокусники. Неужели так трудно оставить человека одного?

Около полуночи он отложил в сторону свою двадцать седьмую сигарету и зажег свет. Потом заорал в микрофон:

— Первая!!!

Вошла Доркас в халате и ночных тапочках. Она зевнула:

— Да, босс?

— Доркас, последние двадцать или тридцать лет я прожил, как последний паразит!

Она снова зевнула.

— А кто же этого не знает?

— Нечего мне льстить! В жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда он перестает быть разумным, и тогда он поднимается во весь рост и становится мужчиной, с которым считаются все; наступает момент идти сражаться за Свободу и побеждать Зло.

— У-а-а-а!

— Поэтому немедленно прекрати зевать! Время настало!

Она взглянула на свои ноги.

— Может, мне лучше одеться?

— Конечно! Подними остальных девиц! Мы немедленно займемся делами. Вылей ушат воды на Дьюка и вели ему стереть пыль с балаболки и принести ее в кабинет. Мне нужны новости.

Доркас не поверила своим ушам:

— Вам нужен стереовизор?!

— Я разве неясно выразился? Вели Дьюку, если аппарат неисправен, немедленно встать и отправиться на поиски другого. А теперь — сгинь! Нам предстоит историческая ночь!!!

— Хорошо, — сказала Доркас с сомнением, — но сначала мы измерим вам температуру.

— Молчи, женщина!

Дьюк притащил «ящик» как раз вовремя, чтобы Джубал смог увидеть повторную трансляцию второго фальсифицированного интервью с «Человеком с Марса». Комментарий включал слух о предполагаемом переезде Смита в Анды. Джубал сложил два и два, после чего начал обзванивать своих знакомых, что продолжалось до самого утра.

На рассвете Доркас принесла ему завтрак — шесть яиц, взбитых с коньяком. Он проглотил их, размышляя о преимуществах долголетия, дающего возможность быть знакомым почти со всеми сколько-нибудь именитыми людьми и даже звонить им в любое время дня и ночи.

Харшоу готовил бомбу, но не хотел ее взрывать до тех пор, пока сильные мира сего не заставят его это сделать. Он понимал, что правительство захочет немедленно изолировать Смита на том основании, что тот некомпетентен и не может здраво оценивать действительность.

Предварительный диагноз Джубала был таков: Смит, по всем меркам, безумец с юридической точки зрения, и психопат — с медицинской. Он жертва уникального и невиданного ситуационного психоза, развившегося, во-первых, потому что взращен негуманоидами, а во-вторых, так как недавно был перенесен в другое, чуждое ему общество.

Но Джубал презирал и юридические представления о безумии, и медицинские о психопатии; они для него значения не имели. Это человеческое существо претерпело глубокую и, видимо, успешную адаптацию к нечеловеческому обществу в том возрасте, когда психология ребенка особенно податлива. Так не мог бы Смит уже взрослым, обладающим установившимися привычками и стереотипами, пережить еще одну адаптацию, которая, конечно, будет протекать гораздо сложнее в этом возрасте? Доктор Харшоу был намерен выяснить это. Это был первый случай на протяжении нескольких десятилетий, когда он действительно заинтересовался чем-то из области практической медицины.

Кроме того, Джубала интриговала идея подразнить сильных мира сего. В его душе глубоко сидел сильнейший заряд анархизма того сорта, что свойствен всякому американцу с первого дня рождения. Восстать против планов правительства — эта мысль придавала его существованию ту пикантность, которой он был лишен чуть ли не целое столетие.

Вокруг незначительной звезды типа «G», на задворках второстепенной Галактики, планеты вращались точно так же, как вращались уже миллиарды лет в согласии с модификацией универсального закона о кратности квадратов, формирующего пространство Вселенной. Четыре были приличных для планет размеров, то есть достаточно заметны, а остальные — просто песчинки, прячущиеся либо в складках солнечной короны, либо затерянные во мгле космоса.

Все они, как и полагалось, были заражены той странной формой нарушения энтропии, которая именуется Жизнью. На Третьей и Четвертой планетах температуры на поверхности колебались около точки замерзания окиси водорода, вследствие чего здесь зародилась жизнь, весьма сходная по формам, что создавало предпосылки для развития некоторых, в том числе социальных, контактов.

Древнюю расу марсиан, живших на четвертой от Солнца планете, контакт с Землей мало волновал. Их нимфы радостно резвились на поверхности, учась жить, в результате чего восемь из десяти нимф погибали. Взрослые марсиане резко отличались от нимф по форме и степени разумности. Они жили в своих сказочно изящных городах и были в той же степени исполнены спокойствия и выдержки, в какой нимфы — жизнерадостны и подвижны. Взрослые жили напряженной интеллектуальной жизнью.

Конечно, взрослые марсиане не были свободны от работы, если понимать это слово в том смысле, который вкладывают в него люди. У них была планета, за которую они отвечали; были растения, которым надо было указывать, где и когда расти; были нимфы, прошедшие испытания на выживаемость, которых надо было собирать вместе, ухаживать за ними и оплодотворять. Полученные в результате этого процесса яйца надо было тщательно лелеять, нужно было отдавать много времени их созерцанию, дабы поощрять правильное созревание; надо было уговаривать выполнивших свой долг нимф бросить заниматься глупостями и перевоплотиться во взрослые марсианские особи.

Все это были дела, но на Марсе они формировали Большую Жизнь еще в меньшей степени, чем формируют у человека, руководящего всемирной промышленной компанией, ежедневные прогулки со своей собакой (хотя существа с Арктура III расценили бы подобные прогулки как самое важное событие в жизни крупного капиталиста, посчитав этого человека за раба собаки).

И марсиане, и люди были жизненными формами, способными к самосозерцанию, но этот процесс пошел у них в разных направлениях. Все поведение людей, все мотивы этого поведения, все надежды и страхи человечества были окрашены и контролировались трагическим и странно привлекательным способом размножения. Примерно то же самое было и на Марсе, но с зеркально противоположными результатами. У марсиан биполярная половая структура, характерная для этой части Галактики, вылилась в столь отличную от Земли форму, что понятие «секс» имело здесь чисто биологический смысл и ни в коей мере не было эквивалентно тому смыслу, который вкладывает в это понятие земной психиатр. Марсианские нимфы были женскими особями, взрослые марсиане — мужскими.

Но каждый пол различался лишь функционально, а не психологически. Та полярность «мужчина — женщина», которая определяла весь характер жизни людей, на Марсе просто отсутствовала. Брак как таковой здесь был невозможен. Взрослые марсиане были огромны, и первым людям на Марсе они больше всего напоминали ледоколы под парусом. Физически они были пассивны, интеллектуально — активны. Нимфы же представляли собой жирные, покрытые шерстью сферические тела, полные неуемной и бездумной энергии.

Параллель между основами психологии людей и марсиан отсутствовала. У людей двуполость была источником единения и движущей силой, определяющей всю деятельность человека — от написания сонетов до открытия уравнений атомной физики. Если кто-либо предполагает, что земные психологи преувеличивают силу половой биполярности, пусть он обыщет земные патентные конторы, библиотеки и картинные галереи и найдет там хоть одно произведение, принадлежащее евнуху.