Дьюк затряс головой.

— Я с этим никогда не соглашусь. Конечно, в отношении многого можно сказать, что Майк не виноват в том, что его воспитали не в цивилизованных понятиях… Но тут совсем другое дело, тут должен был сработать инстинкт.

— Инстинкт! Дерьмо!

— И вовсе нет! И не с «молоком матери» я впитал, что людоедство плохая штука! Я всегда знал, что это — грех, и мерзкий притом. Господи, да у меня от одной мысли о нем желудок выворачивается наизнанку…

Джубал застонал.

— Дьюк, как это может быть — ты так много знаешь о машинах и ни черта о том, как сам функционируешь. Конечно, твоя мать не шептала тебе «не кушай своих друзей, милый, это некрасиво», просто ты усвоил это со всей культурой нашего общества. И я тоже. Шуточки насчет людоедов и миссионеров, карикатуры, сказки, жуткие истории и множество всякого другого… Черта с два — инстинкт! В историческом аспекте каннибализм — одно из самых распространенных явлений всех племен и народов. У твоих предков, у моих, у всех!

— У ваших, вполне возможно!

— Хм… Дьюк, разве ты не рассказывал мне, что в твоих жилах течет индейская кровь?

— Чего? Ах да, одна восьмая. Ну и что?

— Тогда мы оба имеем в своих генеалогических древах людоедов, но есть много шансов, что у тебя они на несколько поколений ближе к нашему времени, ибо…

— Ах ты, лысый старый подо…

— Остынь! Ритуальный каннибализм был обычен среди аборигенных культур Северной Америки, ты можешь найти об этом сведения в литературе. Кроме того, раз мы — североамериканцы, у нас есть весьма веские шансы найти в числе своих предков кого-нибудь с примесью негритянской крови из Конго, о чем мы и не подозреваем. Так что еще и с этой стороны… Но даже если бы в тебе текла чистейшая нордическая кровь (дурацкая выдумка, поскольку случаев незаконных связей куда больше, чем принято считать), но если бы это было действительно так, то подобное родство могло бы сказать нам лишь одно — от каких именно людоедов ты происходишь… ибо каждая ветвь человеческой расы практиковала каннибализм. Дьюк, глупо говорить о практике, будто она «противна инстинкту», если это практика миллионов людей.

— Но… Ладно, не следовало мне ввязываться с вами в спор, Джубал, вы же всегда все выворачиваете наизнанку. Но предположим, что мы все происходим от дикарей, которые ничего лучшего не знали… Так что из того? Теперь мы цивилизованны. Во всяком случае — я.

Джубал ухмыльнулся.

— Намекаешь, что я не цивилизован? Сынок, если даже оставить в стороне мой твердо установившийся рефлекс против каннибализма, мешающий мне насладиться жарким, скажем, из твоей ягодицы, так вот, оставив в стороне этот рефлекс, я рассматриваю табу против людоедства как очень здоровую идею… потому, что мы с тобой вовсе не цивилизованные люди.

— Это еще как?

— Если бы не было табу столь прочного, что ты веришь, будто оно — инстинкт, я мог бы составить очень длинный список людей, к которым побоялся бы повернуться спиной, особенно при нынешней цене на мясо. А?

Дьюк выдавил улыбку.

— Да, я бы тоже поостерегся своей бывшей тещи!

— А как насчет нашего милейшего соседа к югу, который так небрежно относится к чужому скоту, когда начинается сезон охоты? Готов спорить, что ты и я имели бы шанс оказаться в его морозильнике. А вот Майку я верю. Майк — он цивилизован.

— Чего, чего?

— Майк цивилизован до мозга костей в марсианском понимании. Дьюк, я много говорил с Майком и знаю, что обычай, практикуемый марсианами, не исходит из правила «одна собака ест другую»… или «один марсианин поедает другого». Они поедают своих близких вместо того, чтобы их хоронить, кремировать или выбрасывать стервятникам. Этот обычай формализован и полон глубокого религиозного смысла. Ни одного марсианина не убивают без его согласия. У марсиан вообще нет концепции убийства. Марсианин умирает, когда захочет, обсудив этот вопрос с друзьями и получив согласие призраков его умерших предков на присоединение к ним. Решив умереть, он так и поступает, причем делает это просто и легко, примерно как ты закрываешь глаза — нет ни насилия, ни болезней, ни снотворных таблеток. Сейчас он жив-здоров, а через минуту — уже дух. Затем его друзья поедают то, в чем он уже больше не нуждается, они его грокк, как сказал бы Майк, восхваляя его достоинства и одновременно намазывая на его мясо горчицу. Призрак, или дух, присуствует на пиршестве. Это своего рода бармицво[246], или конфирмация, в процессе которой призрак приобретает статус Старейшего и, как я понял, почетного общественного деятеля.

Дьюк скорчил рожу.

— Господи, какая суеверная чушь!

— Для Майка это торжественная и радостная церемония.

Дьюк фыркнул.

— Джубал, вы же не верите в эту чепуху насчет привидений. Это всего лишь людоедство, сдобренное предрассудками.

— Знаешь, я бы так далеко не заходил. Мне тоже было бы нелегко проглотить этих Старейших. Но Майк говорит о них так, как мы говорим о прошедшем четверге. Что же касается прочего, то… Дьюк, ты к какой церкви принадлежишь? — Дьюк ответил, и Джубал продолжал: — Я так и думал. В Канзасе большинство принадлежит или к ней, или к другой, столь похожей, что разница между ними лишь в названии. Скажи, как ты чувствуешь себя, когда принимаешь участие в символическом каннибализме, играющем такую важную роль в обрядах твоей церкви?

Дьюк недоумевающе уставился на Джубала.

— Что вы имеете в виду?

Джубал ответил ему невинно:

— Ты был прихожанином или только ходил в воскресную школу?

— Что? Ну, разумеется, я был прихожанином. И остаюсь им, хотя в церкви бываю редко.

— Я подумал, что ты, возможно, не удостоился такой чести. Ладно, ты догадаешься, о чем я говорю, если немного подумаешь. — Джубал встал. — Я не стану спорить с тобой о разнице в формах одного или другого ритуального каннибализма. Дьюк, у меня больше нет времени выбивать из тебя эти суеверия и предрассудки. Ты увольняешься? Если да, я лучше сам выведу тебя за ворота. Или хочешь остаться? Остаться и есть вместе с нами, которые людоеды?

Дьюк наморщил лоб.

— Думаю остаться.

— Я умываю руки. Фильмы ты видел. Если у тебя хватит сообразительности разобраться что к чему, ты поймешь, как опасен может быть этот человек-марсианин.

Дьюк кивнул.

— Я не настолько глуп, как вы думаете, Джубал. Но я не позволю Майку выгнать меня отсюда… Вы говорите, что он опасен. Но я не собираюсь гладить его против шерсти. Знаете, Джубал, этот малыш мне ведь во многих отношениях нравится.

— Ммм… И все равно, ты его недооцениваешь, Дьюк. Слушай, если ты испытываешь к нему дружеские чувства, то предложи ему стакан воды. Понял? Стань ему братом по воде.

— Хм… Я подумаю.

— Только, Дьюк, не вздумай его обманывать. Если Майк примет твое предложение, он отнесется к этому с величайшей ответственностью. Он будет верить тебе беспредельно, невзирая ни на что. Поэтому не делай этого, если ты не готов верить ему так же, как он тебе, и стоять за него, как бы плохо ни повернулось дело. Или все — или ничего.

— Это я понял. Вот почему я сказал — подумаю.

— О'кей. Только думай не слишком долго. Полагаю, что события не заставят себя ждать.

В Лапуте, если верить Лэмюэлю Гулливеру, ни одна более или менее значительная личность не слушала и не говорила без «клайменоле», или в переводе «хлопальщика», — слуги, чья обязанность заключалась в том, чтобы хлопать по губам и ушам хозяина свиным пузырем в том случае, когда, по мнению слуги, хозяину полагалось слушать или отвечать. Без решения хлопальщика разговаривать с лапутянами правящего класса было просто невозможно.

На Марсе хлопальщики неизвестны. У марсианских Старейших потребность в них столь же мала, как у змеи в туфлях. Марсиане, живущие во плоти, могли бы ими пользоваться, но не делают этого, так как подобная концепция противоречит их образу жизни.