— А они не бессмыслица?

— Я не настолько сильный математик, сэр. Я по большей части вожусь с программами. Куда мне до n-мерных пространств!

Высказывать свое мнение на этот счет мне, к счастью, не пришлось: зазвучало «Голубое танго». Если вы умеете танцевать танго, то вам не до разговоров. Дити умела. Прошла целая вечность чувственного блаженства, пока, строго с последним аккордом, я наконец не вернул ее в исходную позицию. На мой неловкий поклон она ответила глубоким реверансом.

— Благодарю вас, сэр.

— Уф! После такого танго партнерам полагается пожениться.

— Давайте. Я сейчас найду хозяйку дома и скажу папе. Встречаемся через пять минут. Где? У главного входа или у бокового?

Сказано все это было с выражением тихого счастья.

— Да вы что, Дити? — сказал я. — Вы действительно решили выйти замуж за меня? Мы же с вами совершенно незнакомы.

Ее лицо, оставаясь невозмутимым, как бы погасло — и еще у нее опустились сосочки. Она спокойно ответила:

— После этого танго уже нельзя сказать, что мы совершенно незнакомы. Я поняла ваши слова так, что вы предлагаете мне… что вы хотите на мне жениться. Я ошиблась?

Мой мозг лихорадочно заработал, перебирая прошедшие годы, как это бывает, говорят, с утопающими, перед глазами которых проходит вся прожитая жизнь (а откуда, собственно, известно, что у них там проходит перед глазами?): тот дождливый денек, когда старшая сестра моего приятеля приобщила меня к тайнам; то странное ощущение, которое я испытал, когда незнакомая девушка впервые принялась строить мне глазки; то двенадцатимесячное сожительство по контракту, когда вначале мы были без памяти, а к концу нам было без разницы; все те бесчисленные события, которые привели меня к твердому решению не жениться ни за что и никогда.

Я ответил немедленно:

— Вы поняли мои слова правильно. Я сделал вам предложение — в том самом, старомодном значении этого слова. Я действительно хотел бы стать вашим мужем. Но вам-то это зачем? Я не подарок.

Она набрала полную грудь воздуху, ткань платья натянулась, и — хвала Аллаху! — сосочки снова вздернулись.

— Сэр, вы именно подарок — тот, который мне велели доставить, и, когда вы сказали, что нам полагалось бы пожениться — ясно было, конечно, что это всего лишь красивое словцо, но я вдруг почувствовала себя такой счастливой: оказывается, этот-то способ доставить вас мне и нужен! — Она запнулась. — Впрочем, не буду ловить человека на слове и злоупотреблять его благородством. Если хотите, пойдемте в эти ваши кусты. И можете не жениться. Только вот что, — решительно заявила она, — в уплату за то, что вы меня трахнете, — вы поговорите с моим отцом и позволите ему кое-что вам показать.

— Дити, вы дура. Вы же там испортите это прелестное платье.

— Ну и подумаешь! В конце концов, я могу его снять. Возьму и сниму. Тем более что под ним ничего нет.

— Под ним ой-ой-ой что есть!

На это она улыбнулась, но тут же снова нахмурилась.

— Благодарю вас. Ну что, пошли в кусты?

— Да погодите вы! Я сейчас, кажется, поступлю как порядочный человек, а потом буду жалеть об этом всю жизнь. Дити, вы ошиблись. Ваш отец хочет говорить вовсе не со мной. Я ничего не понимаю в n-мерной геометрии. (Откуда у меня эти приступы честности? Вроде бы я ничем не заслужил такой напасти.)

— Папа считает, что понимаете, этого достаточно. Ну, пошли, пошли. Я хочу поскорее увезти папу отсюда, пока он не надавал кому-нибудь по морде.

— Не торопитесь. Я не просил вас ерзать со мной на травке, я сказал, что хочу на вас жениться — но при этом мне хотелось бы знать, почему вы хотите за меня замуж. Вы мне сказали, что от меня нужно вашему отцу. Но я не собираюсь жениться на вашем отце, он не в моем вкусе. Вы-то сами что думаете, Дити? Или тогда оставим этот разговор. (Интересно, я мазохист, да? Там за кустами есть пляжный лежак.)

С торжественным видом она оглядела меня снизу доверху, от штанин моего вечернего костюма до косо повязанного галстука и редеющего ежика на голове — всю стодевяносточетырехсантиметровую орясину.

— Мне нравится, как вы ведете даму в танце. Мне правится, как вы выглядите. Мне нравится ваш рокочущий голос. Мне нравится, как вы виртуозно играете словами: прямо какой-то диспут Уорфа[556] с Коржибским[557] под председательством Шеннона[558].

Она еще раз набрала полную грудь воздуху и закончила почти печально:

— А больше всего мне нравится, как от вас пахнет.

Ну, тут требовалось незаурядное обоняние: полтора часа назад я был чистехонек, просто скрипел весь, а чтобы вспотеть, мне одного вальса и одного танго мало. Но этот комплимент располагал к Дити необычайно — впрочем, в ней все располагало. Большинство девушек не находит ничего лучше, как пощупать ваш бицепс и воскликнуть: «Боже мой, какой вы сильный!»

Я ответил ей улыбкой:

— От вас тоже чудесно пахнет. От ваших духов мертвый и тот восстанет.

— Я не душилась.

— А, ну так, значит, от ваших природных феромонов. Они восхитительны. Идите возьмите свою накидку. У бокового входа. Через пять минут.

— Слушаюсь, сэр.

— Скажите вашему отцу, что выходите за меня замуж. На интересующую его тему я поговорю с ним бесплатно. Я принял это решение еще до того, как вы стали меня уговаривать. Он быстро поймет, что я не Лобачевский.

— Это уже его забота, — ответила она на ходу. — Вы позволите ему показать вам ту штуку, которую он соорудил у нас в подвале?

— Ну конечно. А что это за штука?

— Машина времени.

«…И семь громов проговорили голосами своими. И произошли молнии, и землетрясение, и великий град…»

Да, эта Вселенная всегда была чокнутая. Подозреваю, что ее строили по правительственному заказу.

— И большой у вас подвал?

— Средний. Девять на двенадцать. Но он весь забит. Станки, верстаки всякие.

Сто восемь квадратных метров… Потолок, должно быть, два с половиной… Что это папа — корабль собрался строить у себя в подвале, как тот фольклорный чудак?

Мои размышления были прерваны громким возгласом:

— Вы безграмотный начетчик, бестолочь и бездарь! Вся ваша математическая интуиция скисла еще до защиты диплома!

Кричавшего я не знал, но зато прекрасно знал того надутого типа, на которого кричали. Это был профессор Альберт Синус, декан математического факультета — и горе тому студенту, кто по неосторожности подаст заявление на имя декана, написав это самое имя в сокращенном виде: профессор А.Синус. Не всем же известно, что по-латыни это читается «азинус» и означает «осел». Старина Азинус провел всю жизнь в поисках Истины — собираясь по обнаружении засадить ее под домашний арест.

Профессор надулся, как зобастый голубь, — его жреческая напыщенность была задета. Вид у него был такой, будто он рожает дикобраза.

Дити ахнула:

— Ну вот, началось! — и рванула туда, где разгорался скандал.

Что касается меня, то я от скандалов стараюсь держаться подальше. Я жуткий трус и хожу в фальшивых очках без диоптрий в качестве буфера — когда какой-нибудь обормот заорет на меня: «Ишь какой умный! А ну, снимай очки!» — я как раз и выгадываю на этом время, чтобы слинять.

Я двинулся к месту скандала.

Дити стояла между его участниками, лицом к кричавшему, и говорила тихо, но твердо:

— Папа, не смей. Опять мне вытаскивать тебя из истории, да?

Она пыталась завладеть его очками — явно для того, чтобы заставить его их надеть. Судя по всему, он снял очки, изготовившись к бою. Он держал их так, чтобы она не могла до них добраться.

При моем росте мне не составило труда дотянуться до очков, отобрать их и вручить Дити. Она ответила мне улыбкой благодарности и надела их на отца. Тот сдался и не стал сопротивляться. Она решительно взяла его под руку.