— Док, я могу представить все, что вы скажете.

— Вот мы говорим о марсианском «ином мире», что ты под этим понимаешь?

— Ну, это разновидность транса, вроде того, который практикуется в Ост-Индии.

— Я спросил тебя об этом, потому что они мне сказали, что я говорил с представителем «иного мира» — это и есть тот самый старик. Я хочу сказать, Джейми, что, кажется, заключил новый колониальный договор с призраком.

А теперь не упади со стула, — продолжал Макрей. — Сейчас узнаешь почему. Я никак не мог взять в толк, о чем он говорит, поэтому сменил тему. Мы говорили, кстати, на бейсике: он почерпнул его из мозгов Джима, так что знал те слова, которые знал Джим, и не знал тех, которых Джим знать не мог. Я спросил его, точно ли нам разрешено остаться и не позволят ли нам в таком случае марсиане воспользоваться их подземной дорогой для переезда в Копаис? Я по этой дороге ехал на переговоры. Очень остроумно устроено: ускорение гасится, как будто кабина на карданном подвесе. Старик никак не мог понять, чего мне надо. Потом показал мне глобус Марса — очень точный, только без каналов. Меня сопровождал Гекко, как и Джима. Старик посовещался с Гекко, причем смысл дискуссии составляло то, в каком году я нахожусь? Потом глобус у меня на глазах стал постепенно меняться, на нем прорезались каналы. Я видел, как они строились, Джейми.

Вот я и спрашиваю тебя, — заключил доктор, — кто он такой, если не может сразу вспомнить, какое у нас тысячелетие? Не будешь возражать, если я назову его призраком?

— Не буду, — заверил Марло. — Может, мы все тут призраки.

— Я изложил тебе одну теорию, Джейми, а вот другая: попрыгунчики, марсиане и старики — это три разные расы. Попрыгунчики — граждане низшего класса, марсиане — средний класс, а высший класс мы никогда не видим, потому что они живут у себя под землей. Им безразлично, что мы там вытворяем на поверхности, лишь бы вели себя как следует. Нам можно пользоваться парком, можно даже ходить по газонам, но птиц пугать нельзя. А может, «старик» — это всего лишь образ, внушенный мне Гекко под гипнозом, может, существуют только попрыгунчики и марсиане. Как хочешь, так и понимай.

— Никак не хочу, — сказал Марло. — Я доволен, что вам удалось заключить соглашение, позволяющее нам остаться на Марсе. Должно быть, пройдут годы, прежде чем мы поймем их.

— Мягко говоря, Джейми. Белый человек до сих пор изучает американских индейцев и через пятьсот лет после Колумба все не может понять, «почему он тикает», а ведь и индеец, и европеец оба люди, похожие, как две горошины. А тут марсиане. Мы их никогда не поймем, мы просто идем в разных направлениях. — Макрей встал. — Хочу принять ванну и поспать… только вот поговорю с Джимом.

— Минутку, док. Как вы думаете, будут какие-нибудь проблемы с принятием Декларации?

— Их не должно быть. Отношения с марсианами оказались в десять раз сложнее, чем мы считали, и управлять нами на расстоянии теперь нереально. Вообрази, как бы решался вопрос, подобный нашему, как бы его поставили на голосование правления, члены которого марсианина и в глаза не видели?

— Я не то имел в виду. Насколько большое сопротивление нас ожидает?

Макрей снова поскреб подбородок.

— Людям и раньше приходилось бороться за свободу, Джейми. Я не знаю. От нас зависит убедить землян в том, что автономия необходима. Судя по тому, как обстоит на Земле дело с населением и продовольствием, они пойдут на все (когда поймут, с чем мы тут столкнулись), пойдут на все, лишь бы сохранить мир и продолжить эмиграцию. Тормозить Проект им ни к чему.

— Надеюсь, что вы правы.

— В конечном счете все равно окажется, что я прав, раз в нашей команде подают марсиане. Ну, пойду сообщу Джиму новости.

— Они ему не понравятся, — сказал отец.

— Переживет. А там, может, найдет другого попрыгунчика, научит говорить по-английски и снова назовет Виллисом. А потом вырастет и перестанет приручать попрыгунчиков. Все это мелочи. — Доктор задумался и добавил: — А вот что будет с Виллисом, хотел бы я знать?!

Макс любил это время дня и это время года. Теперь, когда урожай собран, он рано заканчивал работу по дому и мог позволить себе полентяйничать. Покормив свиней и кур, Макс шел по тропинке на холм за амбаром и ложился на траву, не обращая внимания на кишевших в ней насекомых. В прошлую субботу он взял в сельской библиотеке книгу Бонфорта «Животные нашей Галактики. Руководство по неземной зоологии» и захватил ее с собой, но не читал, а подложил под голову как подушку.

Голубая сойка покружилась над Максом, что-то сердито крича, но, поскольку он не обратил не нее ни малейшего внимания, замолчала. Прибежала рыжая белка, села на пень и с любопытством уставилась на юношу. Посидела, посмотрела, — и отправилась по своим беличьим делам.

Максу нравилось это место на вершине холма, потому что справа отсюда были видны стальные стойки и направляющие кольца дороги Чикаго-Спрингфи-Космопорт. У самого входа в ущелье виднелось первое направляющее кольцо — массивный стальной обруч в двадцать футов высотой. Пара стальных треногих опор поддерживала еще одно кольцо в сотне футов от входа в ущелье. Третье, и последнее, кольцо, покоящееся на опорах высотой более сотни футов — оно должно было находиться на одном уровне с остальными, — было расположено к западу от холма, там, где горный склон резко опускался в сторону долины. Неподалеку была видна антенна-излучатель электроэнергии, направленная к узкому ущелью.

Слева на дальней стороне горного хребта, тоже находились направляющие кольца, уходящие в глубь темного туннеля. Входное кольцо было больше других, поскольку должно было компенсировать возникающую турбулентность воздуха. Рядом на высоких опорах возвышалась приемная энергетическая антенна. С этой стороны склон был круче, и Макс видел только еще одно направляющее кольцо, прежде чем дорога исчезла в туннеле. Макс читал, что на лунной поверхности входные кольца не отличались по размерам от ходовых, поскольку там не было атмосферы и потому отсутствовала необходимость защиты от возникающей турбулентности, которая могла повлиять на баллистическую траекторию поезда.

Много лет назад, когда Макс был еще ребенком, входное кольцо не было таким большим, и однажды во время сильной грозы поезд слегка отклонился от баллистической траектории, задел кольцо, — и произошла ужасная катастрофа, при которой погибли более четырехсот человек. Сам Макс не видел случившегося, а отец не разрешил ему подойти к месту происшествия: там повсюду были разбросаны обломки металла и истерзанные, окровавленные тела пассажиров. И теперь, когда прошло столько лет, на горном склоне с левой стороны еще был заметен след, поросший более темной травой, чем везде.

Макс не желал ничего плохого пассажирам пролетавших мимо поездов — и все-таки в глубине души ему хотелось стать очевидцем катастрофы.

Юноша не отрываясь смотрел в сторону ущелья: вот-вот должен был появиться «Томагавк». Внезапно из ущелья вылетел серебряный цилиндр с острым как игла носом, промчался через последнее направляющее кольцо и на мгновенье повис в воздухе между двумя хребтами. Макс едва успел повернуть голову вслед за сверкающим поездом, как серебряный цилиндр влетел в кольцо на другой стороне долины и исчез внутри туннеля — и только теперь звуковая волна ударила юношу.

По долине прокатился громовой раскат. Макс затаил дыхание.

— Вот это да! — выдохнул он с восхищением.

Несмотря на то что юноша почти каждый день следил за пролетающими поездами, невероятное зрелище и оглушительный грохот, от которого болели уши, всякий раз приводили его в изумление. Макс слышал, что для пассажиров путешествие было совершенно беззвучным, потому что скорость поезда намного превышала скорость звука. Однако убедиться в этом ему еще не приходилось: он ни разу не летал в сверхзвуковом поезде. Более того, казалось маловероятным, что он когда-нибудь совершит такую поездку: приходилось заботиться о матери и ферме.