Марсиане, движимые иными, чем у людей, побудительными причинами, почти не обратили внимания ни на «Посланец», ни на «Победитель». Эти события для них были слишком недавними, чтобы сыграть значительную роль: ведь если бы марсиане пользовались газетами, им вполне хватало бы одного выпуска в земное столетие. В контактах с другими расами для марсиан тоже ничего нового не было. Это случалось раньше и будет происходить в будущем. Когда марсиане полностью грокк новую для них расу (а на это уходило по земным меркам не менее тысячелетия), то, если в том была необходимость, они начинали действовать.
В данное время на Марсе имели место гораздо более важные события. Поэтому умершие во плоти Старейшие, особо не раздумывая, решили послать своего человеческого согнездника на Третью планету, чтобы он там грокк, что сможет, а сами обратились к своим собственным важным проблемам.
Незадолго до этого — примерно в те времена, когда на Земле жил Цезарь Август, — некий марсианский художник занялся созданием великого творения. Его можно назвать как угодно — поэмой, музыкальным опусом, философским трактатом. В общем, это был ряд эмоциональных переходов, аранжированных в трагико-логическую необходимость. Поскольку люди могли бы оценить это произведение примерно так же, как слепой от рождения может понять что-то из устного описания заката, то к какому виду искусства это произведение относилось — совершенно неважно. Важно другое, — художник расстался со своей плотью до того, как закончил свое произведение.
Неожиданная потеря плоти — явление на Марсе очень редкое. Марсиане в этих делах любят, чтобы жизнь тела была «завершена», то есть чтобы смерть плоти наступила бы в точно предназначенный для этого момент. Художник же так увлекся своей работой, что забыл вовремя укрыться от холода. Когда его отсутствие было замечено, тело художника уже не годилось для еды. Сам же он даже не заметил гибели своей плоти и продолжал трудиться над завершением начатого опуса.
Марсианское искусство распадается на две ветви: то, которое разрабатывается ныне живущими взрослыми, — оно отличается жизненностью, часто весьма радикально и несколько примитивно; и то, которое практикуется Старейшими, — обычно консервативное, очень усложненное и насыщенное интереснейшими и изысканнейшими техническими решениями. Обе ветви оцениваются только по отдельности.
По каким же канонам следовало судить произведение того художника, о котором идет речь? Явно оно было мостом от тех, кто еще жил во плоти, к тем, кто уже был бесплотен. Окончание этого опуса принадлежало уже Старейшему, но автор погрузился в творческий процесс, как это свойственно настоящим творцам всех времен и народов, столь глубоко, что не заметил изменения собственного статуса и продолжал трудиться так же, как если бы был во плоти. Может быть, это был новый вид искусства? Не могут ли появиться новые его образцы в случае внезапной телесной смерти художников, погруженных в творческий процесс? Старейшие обсуждали эти восхитительные возможности, погружаясь в транс и вступая в состояние внутренней групповой связи, а телесные марсиане с нетерпением ждали их решения.
Проблема эта представляла особый интерес еще и потому, что касалась религиозного (в земном понимании) искусства и имела огромную значимость в эмоциональном плане: в опусе описывался контакт между марсианами и жителями Пятой планеты — событие, которое имело место очень давно, но сохранило для марсиан животрепещущее значение, подобно тому как одна-единственная казнь путем распятия остается для землян живой и необычайно важной спустя два тысячелетия.
Марсиане встретились с жителями Пятой планеты, полностью их грокк и немедленно приступили к действиям: обломки астероидов — вот все, что осталось от этой планеты, хотя марсиане, разумеется, продолжают ценить и восхвалять уничтоженных ими ее бывших обитателей. Произведение, о котором речь шла выше, было одной из попыток грокк этот восхитительный момент истории во всей его сложности, но в рамках единого творческого импульса. Однако, прежде чем дать ему окончательную оценку, следовало грокк, как же его судить. Это была интереснейшая проблема.
А Валентайн Майкл Смит, находившийся в это время на Третьей планете, об этой жгучей проблеме даже не помышлял. Он о ней никогда и не слыхивал. Его марсианский Учитель и собратья этого Учителя по воде не были расположены дразнить воображение Смита вещами, сути которых он уловить не мог. Смит, конечно, знал о разрушении Пятой планеты, так же, как школьники на Земле узнают о Трое или Плимут-Роке[244], но до искусства, которого он грокк не мог, его просто не допускали. Его образование было уникальным: он знал неизмеримо больше, чем его юные согнездники, но и на столько же меньше, чем взрослые марсиане. Его Учитель и советники Учителя из числа Старейших с мимолетным интересом наблюдали, сколько и какие именно знания мог усвоить этот чужестранный юный согнездник. Результат наблюдений дал им больше знаний о человеческой сущности, чем имеют о себе сами люди, ибо Смит свободно грокк такие вещи, о которых прочие люди и понятия не имеют.
Сейчас Смит был очень счастлив. В Джубале он нашел нового собрата по воде, приобрел много друзей и знакомых, обогащался множеством впечатлений, сменявшихся с калейдоскопической быстротой, так что он не успевал их как следует грокк. Он откладывал их в памяти, чтобы потом, в свободную минуту, пережить еще раз.
Его брат Джубал сказал ему, что Смит будет грокк это удивительное и прекрасное место и лучше, и быстрее, если научится читать, поэтому он высвободил целый день, а Джилл показывала ему слова и учила произношению. Правда, из-за этого ему пришлось на день отказаться от купания в бассейне и плавания, что было для него огромной жертвой, поскольку плавание стало не только счастьем, но и приводило его в настоящий религиозный экстаз. Если бы не Джилл и Джубал, он бы ни на минуту не вылезал из бассейна.
Поскольку по ночам ему плавать не разрешалось, то это время суток посвящалось чтению. Он проглядывал тома энциклопедии, а на десерт «закусывал» медицинскими и юридическими книгами из библиотеки Харшоу.
Его брат Джубал, увидев, как он перелистывает какую-то книгу, остановился и спросил, о чем он читает. Смит отнесся к вопросу очень серьезно, точно так же, как относился к тем проверкам, которые ему устраивали Старейшие. Его собрат, по-видимому, остался чем-то недоволен, так что Смиту пришлось заняться медитацией, — он был уверен, что ответил теми же самыми словами, которыми была написана книга, хотя он их не грокк.
Все же бассейн он предпочитал книгам, особенно когда Джилл, Мириам, Ларри и все остальные брызгали водой друг в друга. Он не сразу научился плавать, но зато открыл, что может делать то, чего остальные не могут. Он опустился на дно и лежал там, погруженный в блаженство, пока его не вытащили оттуда с таким шумом и волнением, что он чуть было не впал в транс, хотя было ясно, что ими движет забота о его благополучии.
Потом он продемонстрировал то же самое Джубалу, проведя на дне чудесное время, и даже попробовал обучить своего брата Джилл, но она почему-то разволновалась, и он не стал настаивать. Так он впервые понял, что умеет делать вещи, которые недоступны для его новых друзей. Он много думал об этом, стараясь грокк проблему во всей ее глубине.
Смит был счастлив. Харшоу — нет. Он продолжал бездельничать, время от времени обращаясь к наблюдениям над своим новым лабораторным экспонатом. Он не разрабатывал для Смита ни особого расписания, ни особых программ, не проводил даже регулярных наблюдений над его физиологией. Харшоу пустил Смита бегать без поводка, как щенка на ранчо. Присмотр Джилл был более чем достаточен, хотя, по мнению раздражительного Джубала, женское воспитание никогда не приносило мужчинам добра.
Однако Джилл в основном лишь старалась привить Смиту кое-какие правила приличий. Теперь он обедал за столом и сам одевался (так думал Джубал, хотя и сделал для себя пометку, чтобы спросить у Джилл, не помогает ли она ему). Он быстро усвоил порядки этого дома и хорошо справлялся с возникающими перед ним проблемами по методу: «обезьянка видит, обезьянка подражает». В первую свою трапезу за общим столом Смит пользовался ложкой, а Джилл резала ему мясо ножом. Уже к концу обеда он ел так же, как и все остальные. А в следующий раз его манеры были скопированы с Джилл, даже включая некоторую присущую ей манерность.
