— Я имею в виду чудо Пресуществления.
— Хм… не берусь судить о таком деликатном деле. Что же касается «Христианской Науки», если я сломаю ногу, то, пожалуй, лучше обращусь к костоправу.
— Тогда уж смотрите получше куда ставите ногу, — пробурчал Джубал, — а ко мне не вздумайте обращаться.
— И не подумаю, но и к последователям Уильяма Харви[295] не пойду.
— Доказано, что Харви действительно влиял на ход заживления переломов.
— Верно. Но вопрос в том — способны ли на это его последователи? Джубал, приведенные вами примеры, возможно, и являлись чудесами, но то, что предлагает Майк, впечатляет куда сильнее. Он или превосходный фокусник, или потрясающей силы гипнотизер…
— А может, и то и другое?
— …или же он так перестроил схему стереовизора, что отличить изображение от реальности невозможно.
— Зачем же исключать существование подлинных чудес, Бен?
— Такая теория мне не по душе. Чем бы он там ни пользовался, все равно это было шикарное представление. Однажды, при ярком свете ламп там вдруг появился черногривый лев, такой же мощный, как тот, что охраняет вход в библиотеку, а вокруг него весело резвились юные ягнята. Лев же только моргал да позевывал. Ясное дело, такие эффекты вполне по плечу Голливуду… но я чувствовал запах льва. Впрочем, его тоже можно подделать.
— Зачем же все время настаивать на подлоге?
— Черт возьми, я просто хочу остаться беспристрастным!
— Тогда не ставьте телегу впереди лошади. Попробуйте поучиться у Анни.
— Я не Анни. И когда смотрел — не был беспристрастным, а просто наслаждался представлением. Можно сказать, был им ослеплен. Майк показал несколько умопомрачительных фокусов. Левитация и прочее в том же духе. Патти к концу представления ушла, шепнув мне, чтобы я оставался. «Майк, — сказала она, — велел всем, которые не чувствуют себя готовыми к следующему Кругу, уйти». Я сказал, что тогда и мне, пожалуй, самое время уходить, на что она возразила: «Нет, нет, милый! Ты ведь принадлежишь к Девятому Кругу! Сиди. Я скоро вернусь». И ушла. По-моему, никто из комнаты не ушел. Эта группа Седьмого Круга у них считалась «продвинутой»… Я даже не заметил, как снова вспыхнул яркий свет… и тут увидел Джилл.
Джубал, вот это уж ничуть не походило на стереовидение! Джилл заметила меня и улыбнулась. Конечно, когда актер смотрит прямо в объектив камеры, его глаза обязательно встречаются с вашими, где бы вы ни сидели. Но Майк, видимо, так усовершенствовал этот прием, что его надо немедленно запатентовать. Джилл была одета во что-то совсем фантастическое. Майк начал нараспев скандировать… частично на английском… что-то такое о Матери Всего Сущего, о единстве множеств и при этом называл Джилл разными именами… и с каждым новым именем наряд ее менялся…
Бен Какстон насторожился сразу же, как только увидел Джилл. Его не обманули ни свет, ни расстояние. Это была Джилл! Она увидела его и улыбнулась. Он краем уха прислушался к литании, одновременно пытаясь примирить свою уверенность, что за спиной Майка находится просто большой стереовизор, с уверенностью, что если подняться по ступенькам, то Джилл можно будет даже ущипнуть.
Он чуть было не поступил так, как хотелось, но это была бы слишком подлая шутка, которая могла бы погубить представление Майка. Придется потерпеть, пока Джилл освободиться…
— Кибела!
Одежда Джилл внезапно стала совершенно другой.
— Изида!
…то же самое.
— Фригг!.. Гея!.. Деви!.. Иштар!.. Мариам!.. Праматерь Ева!.. Mater Deum Magna[296]… Любящая и Возлюбленная!.. Жизнь Вечная!
Больше Какстон ничего не слышал. Джилл была Праматерью Евой, одетой в одно лишь сияние. Свет разгорелся, и Какстон увидел, что она находится в райском саду, а рядом растет дерево, вокруг которого обвивается огромный змей.
Джилл улыбнулась, протянула руку, погладила змеиную голову, затем повернулась к зрителям и широко распахнула объятия.
Все двинулись ко входу в Рай. Вернулась Патти и тронула Какстона за плечо.
— Бен, пойдем, милый.
Какстону совсем не хотелось уходить, напротив, ему хотелось остаться и утолить жажду светлым видением Джилл… ему не терпелось присоединиться к процессии входящих в Рай. И все же он встал и вышел. По дороге оглянулся и увидел, что Майк обнимает женщину, возглавлявшую процессию верующих… Тут Бен снова повернулся к Патриции и поэтому пропустил, как с поцелуем Майка одежда женщины исчезла, не видел, как Джилл целовала первого мужчину, и одежда у того тоже исчезла.
— Мы пройдем здесь, — объяснила ему Патти, — чтобы дать им время добраться до храма. Конечно, мы могли пойти с ними, но зачем мешать Майку, ведь ему пришлось бы снова входить в образ… а он и без того работает безумно много.
— А куда мы идем?
— Забрать Хони Буна. А потом снова в Гнездо. Если, конечно, ты не захочешь принять участие в посвящении. Впрочем, ты пока не знаешь марсианского, и тебе там будет скучно.
— Но… мне бы хотелось повидаться с Джилл.
— О, она велела передать тебе, что забежит наверх и там встретит тебя. Вот сюда, Бен.
Открылась дверь, и Бен увидел, что находится в том самом саду. Когда они вошли, змея подняла голову.
— Ну, ну, деточка, — ворковала Патриция, — иди, иди к своей мамочке! — Она помогла боа-констриктору развернуться и заползти в корзину. — Дьюк принес ее сюда, а мне пришлось сходить и обвить Хони Буна вокруг дерева, а главное, велеть ему не двигаться с места. Тебе повезло, Бен. Перевод в Восьмой Круг бывает очень редко.
Бен нес корзину с Хони Буном и пришел к заключению, что четырнадцатифутовая змея весит совсем немало. Когда они добрались до верхнего этажа, Патриция остановилась.
— Поставь ее на пол, Бен. — Патриция сняла свою тогу, вручила ее Бену и обмотала змею вокруг тела. — Это награда Хони Буну за то, что он вел себя примерно. Для него пообниматься со мной — большая радость. Почти сразу же мне надо бежать в свой класс, поэтому я поношу его на себе до самой последней минуты. Разочаровывать змей не стоит — это нехорошо, они ведь как дети — грокк не во всей полноте.
Они прошли ярдов пятьдесят до входа в собственно Гнездо. Бен помог Патриции снять сандалии и чулки; свои собственные ботинки он снял раньше. Они вошли внутрь помещения, и Патти подождала, пока Бен раздевался до шорт, одновременно уговаривая себя снять их тоже. К этому времени Бен уже полностью понимал, что носить одежду внутри Гнезда не полагается (а, может, даже неприлично), как не полагается носить сапоги с подковами в танцзале. Надпись на входной двери, отсутствие окон, покой Гнезда, чем-то напоминающий покой материнского чрева, полное отсутствие одежды на Пат плюс тот факт, что она предложила ему тоже раздеться, — все это говорило о том, что дома процветал семейный нудизм.
Наготу Патриции он в расчет не принял, сочтя, что у татуированной леди могут быть весьма странные предрассудки в отношении одежды, но, войдя в гостиную, они столкнулись с мужчиной, шедшим в направлении ванных комнат и «малых Гнезд», одетым еще легче Патриции, — ему явно не хватало ее змеи и татуировки. Мужчина приветствовал их словами «Ты есть Бог» и пошел дальше. Было в гостиной и еще одно доказательство — женское обнаженное тело, возлежавшее на диване.
Какстон знал, что во многих семьях нагота поощряется (а ведь это и была семья — братья по воде), и все же никак не мог, хотя бы во имя обыкновенной вежливости, распроститься со своим символическим фиговым листком. Ему к тому же мешала уверенность, что стоит ему раздеться, как в комнату войдут чужие, но одетые люди, и тогда он почувствует себя круглым дураком. Господи, а вдруг он, чего доброго, покраснеет?
— А как бы вы поступили на моем месте, Джубал?
Харшоу высоко задрал брови.
— Вы что же думаете, Бен, меня можно шокировать? Вид человеческого тела часто доставляет наслаждение, нередко вызывает грусть, но никогда не имеет значения per se[297]. Майк в своей семье практикует нудизм. Ну и что? Я должен вопить от восторга? Рыдать?
